— Вы, понимаете, съёмку срываете… Что вы мне вчера обещали? Вы обещали солнечную погоду, понимаете… Без осадков! А дали что? Что вы мне дали, понимаете… Поглядите в окно! — Он ткнул рукой в сторону окна. — У вас есть окно? Полюбуйтесь, понимаете! Осадки, чтоб им пусто было! Полное небо осадков! Осадки, и никакого, понимаете, просвета…

На самом деле, небо затянуло тучами, и стал накрапывать дождь.

— Безобразие, понимаете… — ругнулся он в последний раз, соскочил со стола и порывисто обнял и поцеловал Максима Валерьяновича: — Здрасте, дорогой! Вот ругался с этими… как их… с вещунами погоды…

— Синоптики? — усмехнулся Максим Валерьянович.

— Во-во!.. Синоптиками… Оракулы чёртовы, понимаете… — Он погрозил пальцем телефону. — Не можете, так хоть голову не морочьте! У меня, понимаете, Юлю послезавтра «Ленфильм» забирает. Уж билет на самолёт есть, а я ещё натуру не снял из-за них… из-за этих вот, понимаете, осадков… Придётся сегодня снова снимать в павильоне… Все уже там… Бежим… Быстренько…

— Да вот тут у хлопцев одно дело… — начал было Максим Валерьянович, но «Поцелуйте меня, друзья!» очень вежливо перебил его:

— Простите, дорогой… потом… потом! — Он умоляюще приложил руку к груди и склонил голову. — После съёмки… Все дела после съёмки… Самое неотложное дело сейчас — съёмка… Быстренько на площадку… На площадку!

И вы тоже… Я вас приглашаю, дорогие мои, — повернулся он к нам. — Только, конечно, чтоб тихо, понимаете, чтоб… не то, понимаете…

Максим Валерьянович весело глянул на нас:

— А что? Идёмте… Вы же на съёмках, наверно, ещё не бывали? Так вам будет интересно… Хотите?

Конечно, мы сразу согласились. А Валька не сдержалась и даже подскочила, хлопнув в ладоши: «Ой, как здорово!» Ява гордо посмотрел на неё: как-никак, а это благодаря нам она попала на киностудию, да ещё и на съёмки, а то, хоть и живёт в Киеве, съёмок сроду не видала.

И снова пошли мы длинным коридором.

Я шёл и думал: «И что это за синоптики, которые не могут самый обычный дождь угадать! У нас на селе каждая бабуля за три дня вперёд вам дождь предскажет. Примет же верных сколько хочешь. И по тому, как ветер крутит — на порог или с порога. И как куры себя ведут. И как солнце садится… А иногда деревья подсказывают… Завели бы себе на метеостанции кур — и хлопот бы не знали! Не срывали бы тогда киносъёмок!» Тут мы спустились вниз и очутились будто в гигантском цехе какого-то завода. Потолок вверху почти не видно… И мы все сразу какие-то маленькие-маленькие стали… Идём, идём, идём — и конца нет.

Навстречу нам семенил, цокая по цементному полу, какой-то худенький лысый человечек. Ещё издали он замахал руками и закричал:

— Привет, Витя!

— Здравствуй, Женя! — воскликнул «Поцелуйте меня, друзья!».

А когда мы приблизились, престарелый Витя обнял престарелого Женю, и они расцеловались. Потом он поцеловал Максима Валерьяновича. Я уже боялся, что он и нас начнёт целовать, но тот лишь помахал нам рукой и сказал:

— Привет, старики!

Мы невольно усмехнулись: пожилой человек, который уже наверняка имеет внуков, у него — Витя, а мы — старики…

Всё наоборот!

Сам Женя был, должно быть, ещё старше Вити, и не только потому, что вокруг его лысины, как камыш вокруг озера, торчали вихры седых волос (у Вити ни одной седой волосинки!). Всё лицо Жени было в больших морщинах — как печёное яблоко. Но это были какие-то очень интересные морщины. Они все будто лучились от глаз. И потому лицо его всё время сияло и смеялось. А чёрные с искоркой глаза бегали, как мышата.

Короче говоря, он был очень симпатичным.

Я заметил, что он, когда ещё бежал нам навстречу, взглядом нацелился почему-то на нас с Явой, И когда целовался с Витей и Максимом Валерьяновичем, тоже не сводил взгляда с нас. А как только поздоровался, сразу же накинулся на Витю, кивая в нашу сторону:

— Кто это? Чьи они?

Витя пожал плечами и посмотрел на Максима Валерьяновича.

— Мои, — заулыбался Максим Валерьянович.

— Они у тебя снимаются? — снова накинулся Женя на Витю.

Тот отрицательно покачал головой.

— Так чего же ты молчишь! — выпалил Женя. — Они же мне вот так, — он провёл себе ладонью по шее, — нужны! Это ж такой типаж! У меня же завтра массовка. Я мечтал о таких хлопцах! Старики, я вас очень прошу! — Он приложил руку к груди. — Я вас просто умоляю! Я пришлю за вами машину!

Завтра… в двенадцать часов… на съёмку… сюда в студию… Я договорюсь с вашими отцами… Всего на один день… Где вы живёте? — Он уже вынул из кармана блокнот. — Если сможете, приводите ещё одного-двух мальчиков… — говорил он, записывая адрес. — В половине двенадцатого за вами приедет мой ассистент… Договорились… Прекрасно, прекрасно… Привет! До завтра.

И только когда он отбежал, я наконец взял в толк, что нас — меня и Яву — пригласили сниматься в фильме, что завтра, буквально завтра, мы станем киноартистами и наши мордахи увидит весь Советский Союз, а может, даже и весь мир, что, короче говоря, как в сказке сбывается то, о чём мы могли только мечтать… Ой! Бугуль-буль-буль! Что-то радостно забулькало, загудело и засвистело у меня внутри — так гудит и свистит самовар, закипая… Ещё немного — и у меня из носа пойдёт пар от бурлящей радости… Я глядел на Яву — такого радостно-глуповатого лица я ещё не видел ни разу…