Шрифт:
– Слушай, я уже выяснила: мы сможем пользоваться на первом этаже кухней, душевой и туалетом.
– Ура-ура, победа! – протянул он писклявым голоском. – Хоть ссать из окна не придется!
– Фу! Не люблю, когда ты так говоришь… Считай меня ханжой, но это звучит противно.
– Для художницы ты действительно ханжа.
– А ты циник, как все врачи.
– Я не врач, а фармацевт. Почти. Есть разница. Микстурки не желаете? Есть отличные клизмочки! Цвет выберете сами…
– Да ну тебя! А ставенки ты заметил? Это единственный дом в округе, у которого есть ставни. Такие причудливые… Я его нарисую.
– Ну, ты хоть нашла, чем заняться, а у меня дорога до уника будет все время сжирать. Это же Королёв, блин! Даже не окраина Москвы.
– Сам говорил, что Ваня аж из Подольска ездит в мед… А отсюда до МЦК полчаса на электричке.
– На кой черт мне МЦК? О, кстати! А может, соблазнить Ваньку тоже снять кусок этой мансарды? Там же места до хренища! Человек десять без проблем уместится. Поставим ширмы или какие-нибудь перегородки сварганим. Чего ему мотаться черт знает откуда?
– Ваню? Я думала, мы…
– Что?
Проглотила разочарование: «Ну конечно… Ему и в голову не пришло». Заставила себя улыбнуться:
– Конечно, позови Ваню. Он-то ведь будущий врач? Хозяин уже старенький, всегда может понадобиться помощь медика.
– Какой старенький?! Чуваку еще семидесяти нет, три секунды, как на пенсию вышел.
– Ну. Это, по-твоему, не старенький?
– Ох, черт… Я забываю, что тебе всего восемнадцать. С высоты моих двадцати трех этот дед еще вполне. Стой, что это у тебя? – Он провел твердым пальцем возле уголка ее рта.
Лиза уже вытаскивала телефон, чтобы взглянуть на себя:
– Что там? Испачкалась?
– Да у тебя молоко на губах не обсохло!
– Ах ты гад! – Старый телефон скользнул обратно в холщовую сумку, набитую новыми красками и кистями. – Ну что ты ржешь?! По-твоему, это смешно?
– Ты смешная! Шейка тоненькая, а лицо круглое. Как леденец на палочке. Так и хочется облизать… Поэтому тебя зовут Лизой?
– Вуди, фу!
– Да что ж ты со мной вечно как с псиной безродной?!
Неуверенно рассмеявшись – вдруг и вправду обидела? – Лиза перекинула сумку на другое плечо. Скользнула взглядом по акварельному пейзажу: едва начавшая желтеть редкая березовая крона, на ее прозрачном фоне отдельные красноватые ладошки осины, темные кавычки зацепившихся за ветки ссохшихся дубовых листьев. «Нежнятина!» – фыркнул бы Вуди. Потому она и не обратила его внимание на почти невесомую красоту, окружавшую тропинку к станции. Едва уловимо пахло прелой листвой – грустный аромат прощания… Редкие пни превратились в накрытые кленовым угощеньем столики, а маленькие елочки, к хвоинкам которых прицепились разноцветные украшения, уже выглядели новогодними.
Но Вуди этого не разглядит, не оценит. Только язвительно высмеет ее стремление искать красоту во всем, даже в умирании природы.
«Что ж я так вцепилась в него? – думала Лиза с отчаянием, которое не могла побороть. – Мы совершенно разные… А я готова убить за него!»
В этом домике, который они только что осмотрели, Лизе мерещилась совершенно другая жизнь, которая, возможно, станет для них началом общей, долгой и счастливой. Хотя она догадывалась, что Вуди и мысли такой не допускает… С момента их знакомства в поезде дальнего следования, где они оказались напротив на верхних полках и вынуждены были лежа общаться двое с половиной суток, Вуди разговаривал с ней с ласковой насмешливостью, точно она была его младшей сестрой.
А Лиза влюбилась в него уже через пять минут, а то и раньше… Хотя физиономия у него была некрасивая и нахальная, как у Вуди Харрельсона. Потому она и дала Юрию такое прозвище: его настоящее славное имя казалось слишком величественным для такого прохиндея с вечной глумливой усмешкой на губах. Гагарин, Долгорукий, Григорович, Любимов, Трифонов… Этот ряд можно было продолжить, но ее новый друг в него никак не вписывался.
Как и знаменитый актер, ее Вуди был некрасив и обворожителен, и это сочетание сбивало Лизу с толку, ведь художественный вкус, который она сама считала отменным, искал красоты, готовой отразиться на бумаге или холсте. Ее устремления были амбициозны, и Лиза сама сознавала это, потому и не делилась ни с кем мечтами не просто украсить мир, подчас пугающий уродством, но и людей вынудить измениться под воздействием красоты, которую ей непременно удастся создать. Не мог же Достоевский ошибаться? Он ведь классик…
Подошла электричка, они с Вуди заскочили в вагон, но сесть не удалось, хотя днем народу наверняка было меньше, чем по утрам. Не так уж весело им будет таскаться на лекции из Королёва… Зато какой домик! Она напомнила себе об этом, чтобы не скиснуть. Точно ожившая сказка. Как же чудесно будет встретить там Новый год! Даже ель растет справа от крыльца, ее можно нарядить в декабре, хотя бы повесить гирлянду, и крошечные огоньки весело замигают, приманивая удачу и счастье. Ей уже виделось, как они с Вуди опутывают колючие ветки, стряхивая легкий снег, и напевают на два голоса: «В лесу родилась елочка…»
Они остались в тамбуре, Лиза прижалась спиной к подрагивающей пластиковой стенке, а Вуди рядом привалился плечом. Когда они стояли так близко, невозможно было не заметить, что Лиза чуть выше его, и это огорчало ее дисгармоничностью. Ладно еще Пушкин с Натали перед зеркалом в Аничковом дворце на портрете кисти Николая Ульянова, восхитительная красота этой женщины искупала все… Но Лиза красавицей не была и сознавала это.
Тот же Пушкин написал будто о ней:
…Кругла, красна лицом она,Как эта глупая лунаНа этом глупом небосклоне…