То была любимая игра Клары, игра в числа и буквы.

Я с усилием улыбнулся и спросил:

— Ударение на первом слоге?

— Ударение на первом слоге.

— П-а-п-а, — произнес я, до сих пор удивляясь, что меня называют так. — Что это за книга?

— Двенадцать букв.

— Энциклопедия?

Клара замотала головой, и ее волосики взметнулись светлым облачком. Я вдохнул запах ее шампуня, и что-то шевельнулось в груди.

Намек на тепло.

Как еле видный сквозь вьюгу далекий огонь.

— Неверно, — решительно проговорила Клара.

— Уверена, что это не энциклопедия?

— Это пу-те-во-ди-тель.

Я посчитал по пальцам. Двенадцать букв. Все по-честному.

Мне удалось улыбнуться почти без труда.

Клара поднесла пальчик к губам — жест, который она унаследовала от матери.

— На градуснике семнадцать градусов. Семнадцать градусов в такое время — это не холодно, правда, четыре буквы, ударение на первом слоге?

— Нет, не холодно.

— Мама говорит, что у тебя болит в голове. Внутри головы, — уточнила она. — Поэтому ты все время грустный. А ноги у тебя ходят?

Вот вам и все, в самом деле. У папы болит внутри головы, поэтому он грустный.

Я стал подбрасывать ее на коленях. Скоро такая забава прискучит ей, а через несколько лет будет смущать. Время летит, дочка растет, а я теряю дни, глядя, как опадает листва.

— Не четыре буквы, а пять.

Клара наморщила лоб и стала сосредоточенно считать по пальцам.

— «Малышка» — семь букв.

— «Дочка» — пять. Очко в мою пользу, дочка.

Клара поглядела на меня искоса (терпеть не могла проигрывать), потом открыла путеводитель, который держала в руках. Я заметил, что она положила в книгу прелестные закладки.

— Мы попросим маму сделать бутерброды, возьмем воды, но немного: я не люблю писать в лесу, — она пояснила шепотом, — боюсь пауков.

— Пауки, — подхватил я, чуть ли не тая от нежности, — фу, гадость.

— Да, гадость. Мы пойдем отсюда, — Клара ткнула пальчиком в карту, — свернем сюда, видишь? Здесь есть маленькое озеро. Может быть, на нем уже лед.

— Может быть…

— И мы увидим замороженных рыбок?

— Возможно, пару штук.

— А потом вернемся домой. И ты будешь опять смотреть на лужайку. Тебе так интересно смотреть на лужайку, папа?

Я обнял ее. Крепко обнял.

Пять букв: «огонь».

Так начались наши прогулки. Каждый вечер Клара усаживалась ко мне на колени с путеводителем в руках, и мы намечали какую-нибудь экскурсию.

Ласковая, теплая осень, наши прогулки, а главное, общество Клары, которая болтала без умолку, буквально забрасывая меня словами, действовали лучше любого психотропного препарата.

Кошмары все еще снились, и порой шелест приковывал меня к месту, но это случалось все реже и реже. Мне удавалось даже отвечать по электронной почте на вопросы Майка: он тем временем вернулся в Нью-Йорк и занялся монтажом фильма «Во чреве Бестии». Пусть я наотрез отказывался просмотреть хотя бы один фрагмент, зато охотно и с удовольствием давал советы. Мне это шло на пользу: я снова чувствовал себя живым. Я хотел поправиться. Мир Б, в котором я был трупом, больше не привлекал меня. Ведь тот мир не был реальным. Нравится мне это или нет, но я выжил.

Белокурая девчушка пяти лет от роду дала мне это понять.

Октябрь уже подходил к концу, когда Клара, вместо того чтобы, как обычно, водить пальчиком по путеводителю, уселась ко мне на колени и с серьезным видом заглянула в лицо, сделав большие глаза.

— Я хочу кое-кого навестить.

С театральным размахом я обернулся к Аннелизе, которая читала книгу, свернувшись на диване, подогнув под себя длинные точеные ноги, и спросил:

— Есть что-то такое, в курсе чего должен быть покорный слуга?

— В каком плане?

— В таком плане, в каком всякий уважающий себя отец должен быть осведомлен.

Я услышал, как Клара захихикала: уж больно потешно я выражался. Такую манеру изъясняться я называл «Чарли, дворецкий в английском доме». Остротой ума дочка явно пошла в мать.

— Объясняюсь. Наша первородная дочь, Клара Сэлинджер, здесь присутствующая, пяти лет, я подчеркиваю: пяти, только что выразила желание навестить кое-кого из знакомых. Полагаешь ли ты, что речь идет о Роберто, сыне Мартина?

— Он слег со скарлатиной.

— Тогда, может быть, под «кое-кем», местоимением неопределенным, а значит, нейтральным, наша дщерь подразумевает Элизабет? Эту милую, симпатичную девчушку, которую однажды от души стошнило на брюки покорного слуги?

Аннелизе захлопнула книгу, уже не в силах сдерживать веселость.

— Боюсь, между Кларой и Элизабет возникли небольшие разногласия.

— Прекратите вы, оба! — рассердилась Клара. — Не люблю, когда вы надо мной смеетесь.

При взгляде на ее огорченное личико мы неудержимо расхохотались.