Человек-Паук. Майлз Моралес. Крылья ярости

Аннотация

Очень многое навалилось на Майлза Моралеса: потеря отца, переезд в другой район к бабушке и, в довершение всего, получение суперспособностей. После недоразумения с нарушением закона ему придется ответить на вопрос, что же значит быть героем, если люди сразу подозревают в нем худшее. Наделенный властью и свободой от суперспособностей, Майлз должен решить, каким именно Человеком- Пауком он хочет стать.

Когда Стервятник вместе с новым сообщником по имени Скворец начинают сеять хаос по всему городу, Майлз не может остаться в стороне. Вместе с Питером Паркером два Человека- Паука обязаны остановить крылатый дуэт, прежде чем те распространят экспериментальные технологии по всему городу.

Сможет ли Майлз шагнуть вперед и стать героем, когда его жизнь находится в опасности?

Посвящается настоящим героям, моим племянникам и племянницам: Кайли Джону IV Сэмми Дэвиду Алии Тэйлор Эбигейл Аарону Ноа Чарли Я вас люблю! Глава 1 Я ДЕЛАЮ вид, что коробка с моим звуковым оборудованием гораздо тяжелее, чем есть на самом деле. Нагнувшись, обхватываю ее за края и поднимаю, а затем, кряхтя для убедительности, иду вверх по лестнице. Похоже, мама купилась на мой спектакль. Она одобрительно кивает, проходя мимо к входной двери. На улице в грузовике ее ждет еще одна коробка. – Бабуля! – выкрикиваю я, заметив, что дверь с надписью «Квартира № 3» снова захлопнулась. – Подержи дверь! Обычно бабушкин разум – что заточенная сталь, но сегодня у нее обнаружилась привычка закрывать дверь после каждой внесенной в квартиру коробки, и делала она это с поразительной настойчивостью. – Бабуля! – кричу я снова и не получаю ответа. Дверь по-прежнему заперта. Ботинок скрипит о последнюю ступеньку на моем пути, и я едва перебарываю желание облегчить себе задачу. Ведь можно просто приклеить край двери к стене паутиной… Жалея, что не получится воспользоваться способностями Человека-Паука, я вздыхаю и пользуюсь способом для обычных людей: аккуратно опускаю коробку на скрипучий пол и поворачиваю ручку двери. Как Майлз. В комнате, куда я попал, пахнет старинной мебелью, которая наверняка старше меня, и только что заваренным кофе (на столе стоит банка кубинского кофе). Ставлю коробку на стол и прячу руки в карманы свитера – здесь холодно. Большая часть жителей Нью-Йорка с радостью включали бы отопление при первых признаках осени, но только не моя бабуля (в знак неодобрения этой привычки покачиваю головой) – она не признает отопления до первых дней декабря. – Мы ведь не украшаем дом к Рождеству, пока не справили День благодарения, – делится она мудростью. Я осматриваюсь. На стенах почти везде теснятся пыльные фотографии: вот моя мама широко улыбается в мантии выпускницы. На другом снимке она держит на руках совсем маленького меня. Дальше – свадебная фотография моих родителей. На нее я смотрю с печальной улыбкой, в груди что-то сжимается от боли. Я киваю и шепчу: – Она приехала, папа. Мы в хороших руках. – Майлз, это ты? – из коридора донесся хрипловатый старческий голос и отвлек меня от мыслей. Я слышу, как по ковру шаркают ноги в тапочках. – Ты уже поднялся. Это, значит, последняя коробка? – спрашивает бабуля. Она подходит и обнимает меня за плечи, в ответ я наклоняюсь и прижимаю бабушку к себе. – Осталась еще одна. Мама принесет, – отвечаю с улыбкой. – Вот мы наконец и въехали. Я еще не успел договорить, а бабушка уже доставала из отделения под духовкой сковородки и котелки. – Куда ж я подевала?… – Может, тебе помочь? – предлагаю я. – Нет-нет, – уверенно отказывается она. С другого конца стола я вижу лишь ее руку, которой она отмахивается от моего предложения. – Может, у меня и старые кости, но неужели я плантаны сама не пожарю? А ты со своими крепкими косточками лучше коробки распакуй. Вот это будет помощь. Бабушка наконец выпрямляется – в руке у нее огромная сковорода – и смотрит на меня. – Спасибо, внучек, – говорит она с теплотой, хотя в комнате ужасно холодно. Бабушка похлопывает меня по щеке. – Хороший мой мальчик. Я улыбаюсь в ответ и кладу ладонь на ее пальцы. – Ты так на него похож, – произносит бабушка задумчиво и отстраненно. – Глазки папины. – Она опускает руку к моей груди и легонько похлопывает. – И его сердце. Я теряюсь, не зная, как отреагировать, и просто киваю. После гибели отца меня часто с ним сравнивают: «Ты так на него похож»; «У тебя грубеет голос, становится прямо как у отца»; «Я сначала принял тебя за Джеффа». Я оглядываюсь на свадебное фото мамы и папы. Отец стоит в униформе с кепкой, лицо его серьезно, но светится гордостью оттого, что он стоит рядом с мамой. Они на фото такие счастливые. – Ну вот и все! – восклицает мама, заходя в квартиру с очевидно тяжелой для нее коробкой. Я спешу ей помочь. – Отпускай, мам, я держу, – требую я, подхватывая коробку за дно. – Фух! – мама с облегчением отдает вещи и запирает дверь. – Это последняя. Хотите пиццу? – Рио, я уже залила масло в сковороду, буду готовить тостонес! – кричит из кухни бабушка. – Для них у нас место тоже останется, мама. Уверена, Майлз не откажется ни от того, ни от другого. Я просто умираю от голода, и, когда слышу про пиццу, желудок протяжно урчит, а я отчаянно киваю в знак согласия. Сажусь на высокий стул. – Тостонес как раз хорошо пойдут перед пиццей, бабуль. Честное слово, я готов умять всё. – Что ж, – говорит бабушка со вздохом, вытирая руки о фартук. – Ты всегда любил пиццу, Майлз, да и по Бруклину скучаешь, наверное. Но тут, в Гарлеме, есть свои чудесные пиццерии. Рио, будешь заказывать – звони в «Алессандро». Бабушка отбирает три огромных овощных банана из чашки на столе, берет нож для чистки и идет со всем этим к разделочному столу рядом со мной. Мама кивает: – Какую хотите? – Ох! – я так тороплюсь заказать, что даже не успеваю понять, чего хочу. – Мне «Пепперони» с оливками! – Эта пицца возвращает меня в детство. Когда у меня выдавался тяжелый день в школе или у папы были сложности на работе, он всегда приносил пиццу с пепперони и оливками из ресторанчика в Бруклине. Переезд – дело непростое, а значит, и эта пицца будет как раз к месту. Я поднимаю глаза на маму и пытаюсь угадать, думает ли она о том же. Она набирает номер. Вдруг я кое о чем вспоминаю и перевожу взгляд на бабушку. Она чистит первый плантан, откладывает шкурку в сторону, а потом нарезает колечками, которые падают на подставленную заранее тарелку. – Бабушка, а где Ганке? – спрашиваю я. – Он же обещал приехать еще час назад. Бабушка сосредоточенно оборачивает беконом кусочки плантана, будто нежными цветочными лепестками. – Наверное, скоро придет, – отвечает она, и мы тут же слышим стук в дверь. Мама разговаривает по телефону, поэтому я вскакиваю со стула и тороплюсь открыть. Смотрю в глазок. По ту сторону стоит Ганке с пакетом снеди и смотрит сквозь глазок прямо на меня. – Пароль! – Я принес «Физзи»! – сочным голосом отвечает он. Быть не может ! Я, весь в возбуждении, распахиваю дверь. – Мою любимую шипучку? – взволнованно спрашиваю я. – Разве где-то кроме Бруклина ее продают? И… не холодновато ли сегодня для таких напитков? Ганке пожимает плечами. – Знаю я одного парня… – Ганке ухмыляется и протягивает мне содовую со вкусом апельсина и сливок, а бабушке – вишневую. – Для «Физзи» никогда не бывает холодно. По бутылочкам сбегают холодные капли конденсированного пара. – Спасибо, друг, – говорю я искренне. Ганке вообще не обязан был помогать нам с переездом, тем более в Гарлем, но все же пришел, пусть мы и справились с коробками без него. – Не благодари. – Он снова пожимает плечами, и мы садимся на высокие стулья рядом с кухонной стойкой. – Раз уж я опоздал, давайте помогу распаковать вещи. Где коробка, которую мы возьмем в Бруклин? Он имеет в виду вещи, которые понадобятся в общежитии. Мы оба будем учиться в Бруклинской академии «Вижнс», и, раз я теперь живу в Гарлеме, мне придется поселиться в общежитии неподалеку от школы. Соседа лучше, чем Ганке, не найти. Он тихий, большую часть времени слушает музыку, читает комиксы или чем-то занимается в телефоне: все делает какие-то приложения. Я уточняю: – Две коробки. Они у мамы в комнате. В одну из них сложено постельное белье, включая новенький серый комплект, который, как сказала мама, «отлично подойдет к школьной форме, папкам для бумаг и карандашам», средства для умывания и волос и еще комиксы. Во второй – мои вещи, форма, к которой, по маминому мнению, непременно должно подходить по цвету постельное белье. А кто подбирает одежду под цвет постели? Заучки , вот кто. Опускаю взгляд на вторую коробку с вещами, с одеждой Майлза , если точнее. Костюм Человека-Паука – удобные кофта и легинсы, веб-шутеры и маска – надежно спрятаны в рюкзаке с эмблемой Бруклинской академии «Вижнс». Туда мама не полезет ни в коем случае, только если я сам не попрошу. Мы договорились, что мой рюкзак – то же самое, что и ее сумочка. Я не лезу в ее вещи, она – в мои. – Так, пиццу привезут минут через двадцать, – говорит мама. – Ганке, нам с тобой я заказала гавайскую, ведь только мы, как культурные люди, способны оценить в ней кусочки ананаса. – Она бросает взгляд на нас с бабушкой, а мы оба морщимся. Я скорее съел бы пиццу с бананами или зубной пастой, но только не с ананасами. – Мама, Майлз, вам «Пепперони» с оливками. – Спасибо, миссис Моралес, – певучим голосом произносит Ганке (особенно красивая и мелодичная речь в его исполнении предназначалась только моей маме). Я закатываю глаза. – Майлз, я тебе тут тоже кое-что принес. – Он запускает руку в карман. – Смотри-ка, что раздобыл! Я разворачиваю серый тканевый сверток и вижу знакомую эмблему. – У тебя две шапочки? Как ты вторую достал? – Я ж говорил, – пожимает плечами Ганке, – знаю одного парня. Он натягивает на себя одну из шапочек. Я ухмыляюсь. Да никого-то он не знает. – Ладно, на самом деле заказал через бота, как только на сайте выложили новую линейку одежды, – признаётся он. – Так и знал. – Но ! Заметь, на какое благое дело я пустил свои таланты! Теперь мы гордые обладатели вожделенных теплых шапочек с эмблемой Бруклинской академии. Не благодари. – Наверняка пригодится: похоже, зима в этом году спешит начаться пораньше, – хрипловато бормочет бабуля, закидывая в нагретое масло по очереди четыре кусочка плантана. Они кружатся в кипящей жидкости, постепенно покрываясь золотистой корочкой. Масло шипит и брызгает в стороны, а я чувствую за ухом щекотку: это паучье чутье подсказывает, что в опасной близости оказалась обжигающая жидкость. – Только не забудь подписать свои вещи на ярлычке, – говорит мама, – а то перепутаешь с чужими. – Хорошо, мам, спасибо, – соглашаюсь я, хотя и не собираюсь делать ничего подобного. Если кто-то случайно заберет мою шапку, искать они меня не станут, а если не случайно, значит, возвращать вещь никто и не собирался. К тому же кому в голову придет подписывать свои вещи? Заучкам . На большинстве вещей сейчас и писать-то негде – это раньше на них были специальные тканевые ярлычки, которые располагались сзади на воротнике и царапали шею. – Ты же не будешь ничего подписывать, да? – шепотом спрашивает Ганке. – Я что, третьеклашка? – тихо отвечаю я. Итак, имя свое я нигде не пишу. Вместо этого мы с Ганке делаем селфи в новых шапках. Ведь какой смысл обладать вещью, которую все жаждут, если не похвалиться ей перед всеми? Вскоре звонят в дверь, мама открывает, и мы устраиваемся кто на диване, кто на стуле, кто оперевшись на стол и принимаемся за пиццу и бабушкины хрустящие жареные плантаны. НАБИВ живот так, что уже не могу пошевелиться, и заметив, что снаружи стемнело и улицу освещают лишь желтые окна домов, я уже не испытываю никакого интереса к программе по телевизору, и глубоко вздыхаю. Признаюсь честно, наш новый дом – отличное местечко. Просторное, с красивой и удобной мебелью (я мог бы уснуть прямо там, где ел) – а теперь тут витает дух приправ пиццы с пепперони и жареного лакомства. К тому же теперь мы живем с бабулей, а с ней не соскучишься. Нам с мамой больше не будет одиноко, хотя пока что я не избавился от этого чувства. В душе еще зияет незатянувшаяся рана, и она ноет, как только я вспоминаю о семье, оставшейся в прошлом. Даже наевшись пиццы от «Алессандро», даже спустя много месяцев, я жду, что папа придет домой с коробкой из «Бабушкиной пиццерии» и спросит, как у меня дела. Точнее, я бы этого ждал, будь мы сейчас дома. Тут все иначе. Это не наш дом . И в то же время наш. Похоже, мама заметила мою задумчивость. Она резко встает и начинает прибираться. Бабушка в кресле зевает. Ганке поднимается, почесывая оголенный живот, а затем одергивает кофту, чтобы его прикрыть. – Ну что ж, – говорит он, – электрички людей не ждут. Пойду, пожалуй, а то не успею к десяти в общежитие. Охранник закрывает двери точно по часам. Тот, кто дежурит сегодня, вечно выглядит так, будто ничего хорошего в жизни не видел с момента, как его «Браунс» выиграли в Суперкубке. Повисает долгая пауза, а потом бабуля говорит: – А выигрывали они в последний раз, когда я еще на лошади в Мемфис ездила. – Что-что? – спрашивает мама. – На лошади? Правда? – Рио, ты такая простофиля, вся в отца, – смеется бабушка, а мы с Ганке улыбаемся ей. – Не простофиля, – с улыбкой отвечает мама. – Просто я тебе обычно верю . – Ой, не пререкайся со мной тут, – шутливо осекает ее бабуля. – Лучше помоги убрать коробки от пиццы. – Жаль, не смогу помочь, – говорит Ганке, закидывая на спину рюкзак и направляясь к двери. – Надо бежать . Майлз, хочешь, заодно возьму твои вещи? – Это же целая коробка! Зачем тебе тащить ее в метро? – спрашивает мама. – Не лучшая идея. А если это опасно? Вдруг тебя ограбят! – Миссис Моралес, – проговаривает Ганке с самым утонченным британским выговором, на который способен. – Я боролся против страшных ветров, брел в ужасных туманах, проносил тяжелейшие ноши сквозь бури, град и козни врагов. Доберусь. – Ладно, ладно, милорд, как пожелаете, – соглашаюсь я. – Сейчас принесу. – Так затейливо меня еще не благодарили, – весело откликается Ганке, а я уже тороплюсь в мамину комнату. В конце коридора я стараюсь нащупать выключатель, затем открываю комнату, захожу, и меня сразу охватывает странное чувство. Здесь стоит вся мебель из маминой комнаты: кровать, тумбочка, шкаф. На кровати разбросана одежда. Но это не ее комната. В ее на стене, прямо под окном, было таинственное пятно. На батарее у шкафа от перепадов температуры остались полосы. Дерево, выросшее во дворе за окном, царапало стекла, потому что, как говорила мама, «городские службы летом совсем не торопятся приводить растительность в порядок». Я вздыхаю. Каким бы чужим ни казалось это место, я живу здесь . Когда я говорю Ганке, что поеду домой на выходные, я имею в виду этот дом, а не Бруклин. Так что лучше бы мне привыкнуть. Как знать, может, и стоит погулять по окрестностям, вдруг станет лучше. Я нахожу у шкафа нужную коробку, наклоняюсь и поднимаю ее. Эта немного полегче, чем другая, поэтому Ганке не должно быть с ней тяжело в метро. Она, кстати, еще и сравнительно небольшая. Возвращаюсь в комнату. Ганке смотрит телевизор, оперевшись на входную дверь. – Вот коробка. Спасибо большое. Ты мне очень помог. – Да не за что, – отвечает Ганке, забирая вещи. Ему явно неудобно, но он старается этого не показывать. В глубине души мне хочется остановить время, схватить коробку и на паутине быстро добраться до Бруклина – это займет меньше получаса. И вообще, нечестно заставлять Ганке идти с ношей по лестнице, по улицам, потом снова по лестнице, заходить в метро, выковыривать одной рукой проездной, тащить ее в вагон, потом пересаживаться на другой поезд, снова идти по лестнице и по улицам. Наверное, именно это имел в виду Питер, когда говорил, как сложно держать свои суперспособности в тайне. И вот я с балкона наблюдаю за тем, как Ганке переваливается по лестнице и отправляется в долгий путь в Бруклин, который еще вчера я называл домом. Буквально вчера. – До завтра! – говорю я. – Ага, до завтра, – бурчит Ганке. Я возвращаюсь в гостиную. Мама улыбается мне, облокотившись на кухонную стойку. Бабуля сидит в любимом кресле перед телевизором и смотрит на меня. С подозрением поднимаю бровь. В последний раз они на меня так смотрели перед тем, как произнести: «Неплохо бы тебе сходить к психологу». Это было после смерти отца, так что сейчас я в ужасе жду и якобы непринужденно упираюсь ладонью в стену, как будто меня вовсе не беспокоят выражения их лиц. – Что? – спрашиваю я. – Почему вы так смотрите? – Как «так»? – уточняет мама и подходит ко мне, проводит рукой по моей щеке и целует меня в лоб. – Я смотрю на тебя так, будто ты мой сын и я тебя люблю. По моему взгляду она заметила, что я не купился и жду объяснений. – Мы с бабушкой тут подумали, – сдается она, закатывая глаза, – что тебе не мешало бы прогуляться. Ну, осмотреться. Пока еще не совсем стемнело. Не отходи дальше, чем на пять кварталов, не забудь телефон, возвращайся через час, капюшон не надевай, руки в карманы не прячь. И не разговаривай с незнакомцами… – Отличное предложение, – говорю я и улыбаюсь. Я не вру: мне действительно не помешало бы немного свежего воздуха. Да и растрясу сытную пиццу. Я выглядываю из окна гостиной и глубоко вздыхаю. Меня не оставляет мысль о том, как было бы здорово сейчас прыгать на паутине с Бруклинского моста, перескакивать на крышу автобуса, делать обратное сальто и мягко спрыгивать на землю. Но здесь, в Восточном Гарлеме, где я никого не знаю и бывал только проездом, наверное, лучше будет просто пройтись. Я хватаю со стула кофту с капюшоном, у двери натягиваю кроссовки и завязываю шнурки. Мама целует меня еще раз, я беру ключи со стола, снова – надеюсь, в последний раз – выслушиваю, что гулять можно не дальше, чем в пяти кварталах от дома, телефон надо держать с собой, вернуться – через час, капюшон не надевать, руки в карманы не прятать, с незнакомцами не говорить, и, наконец, я готов спуститься по лестнице и отправиться изучать местность. Глава 2 Я ПОДНИМАЮ рюкзак, который лежит у двери, оказавшийся неожиданно тяжелым. Закидываю его на плечо и машу на прощание маме и бабушке. Спустившись по лестнице, толкаю дверь и оказываюсь на темной прохладной улице. Натягиваю пониже рукава, застегиваю на кофте молнию. Здесь намного холоднее, чем мне казалось, но я ведь недолго пробуду на улице, только голову проветрю. В воздухе витает свежий аромат с нотками стирального порошка и… кажется, моторного масла. Так или иначе, чего-то грубого и едкого. Это напоминает мне о жизни в Бруклине. Направляюсь вдоль по тротуару и сразу замечаю на стене рисунки. Это портреты Розы Паркс, Мартина Лютера Кинга и еще одного, судя по всему, очень важного для общества чернокожего парня, которого никак не могу вспомнить (он в очках, с усами и напоминает профессора). Тени и очертания портретов не просто нанесены мазками краски, они созданы из тысячи слов на испанском языке. Некоторые несложно узнать: это amor, paz, esperanza , and paciencia [1] , – а другие я не понимаю: grandeza, cambio, derechos civiles [2] . 1 Любовь, мир, надежда и терпение ( пер. с исп. ). 2 Величие, изменение, гражданские права ( пер. с исп. ). Наверное, этот третий тоже по-своему велик, решаю я и иду дальше. Я слышу, как кто-то весело смеется – так хохотал мой дедушка, заливисто и заразительно, и рядом с ним не засмеяться самому было невозможно. Я оборачиваюсь на звук: оказывается, там двое – пожилой мужчина и парень моего возраста – нависли над домино и увлеченно играют. Взрослый с хлопком опускает кость на стол, поднимается из-за стола, по-старчески упирая руки в колени, и снова смеется. – Думал, подловишь меня на каком-нибудь промахе, а? – говорит он трескучим голосом. – Попробуй в другой раз, малец. Я в эту игру играю дольше, чем ты живешь. Я улыбаюсь, вспоминая своего дедушку. Мы часто играли в Проспект-парке в шашки и не замечали, как летит время: сидели среди зелени весь день напролет, пока закатные лучи не украшали небо. После смерти дедушки мы играли уже с папой: он хотел подхватить эстафету. В кармане дважды вздрагивает телефон. Вытаскиваю его и смотрю на экран – сообщение: МАМА: Повесила куртку у двери, если ты вдруг замерзнешь в кофте. Улыбаюсь и шлю в ответ: Я: Спасибо, мам, мне не холодно. На улице вполне неплохо. И это не только про погоду. Откуда-то сверху, с балкона, слышится музыка с мощными басами. Сегодня я видел рисунок парня, похожего на меня, двоих игроков в домино, напоминавших меня и дедушку, только что прошел мимо девушки в вязаной шапочке и перчатках без пальцев, которая терзает струны и издает звуки, казалось бы, слишком низкие для ее связок. Я скучаю по Бруклину. Думаю, всегда буду скучать по своей прошлой жизни. Но тут… Похоже, тут вполне терпимо. Вдруг я замечаю целую стену уличного искусства: радуга цветов, разлитая от тротуара до самой крыши и покрывающая каждый кирпичик. Я могу разобрать несколько слов, в основном тут написаны имена. Но остальные никак не удается прочитать, не потому, что слишком уж неразборчиво, и не потому, что такие крупные буквы можно целиком рассмотреть только издалека. Просто почти всю стену закрывает огромный свежий рекламный плакат больнично-белого цвета с надписью «Террахил». Посреди плаката изображено сине-золотое лого с аптечкой первой помощи наверху. Казалось, что повесили все это намеренно, будто кто-то посмотрел на стену, подумал: «Какая гадость!» – и распорядился прикрыть рисунки большой, торжественной растяжкой с рисунками из фотостока, которая на космической станции смотрелась бы куда больше к месту, чем посреди жилого квартала. Хотя если бы кто-то и хотел очистить стену от граффити, стоило взять полотно побольше. Я-то все равно сначала заметил рисунки и только потом баннер, из-под которого в молчаливом протесте разбегались яркие надписи. Я никогда не слышал о компании «Террахил», но, ясное дело, основана она не в скромном Восточном Гарлеме. В нижнем правом углу указана тонким и мелким шрифтом информация о патенте. Чтобы прочитать надпись, мне приходится подойти вплотную. Снова жужжит телефон. Я вспоминаю, что сообщений приходило два. Заглядываю в мессенджер и вижу, что мне писал Питер. ПИТЕР: Привет. Занят сегодня? ПИТЕР: Я просто подумал, мы могли бы потренироваться. Я улыбаюсь. Я готов написать ему «ДА» большими жирными буквами, добавив еще и длинный ряд эмоджи. Но потом оглядываюсь через плечо и бросаю взгляд на небольшое открытое окошко на пятом этаже здания между прачечной и угловым магазином. Я знаю, что за тем окном в маленькой комнате двум женщинам нужна моя помощь. Им нужно видеть мое лицо. Нужно знать, что я цел и невредим. Я: Питер, извини, не могу. Помогал маме разбирать вещи. Очень устал. Может, завтра? И вдруг он звонит. Отвечаю: – Алло? – Привет, Майлз! Сегодня переезжали?! Извини, что не заглянул помочь. – Да ничего. Тебе ведь наверняка пришлось обезвреживать очередных злодеев. – Это точно. В Проспект-парке сцепились две собаки, а следом их хозяева. Пришлось разнимать этих драчунов. Я улыбаюсь. Это так похоже на Питера – для него нет слишком незначительных или слишком сложных проблем. Наверное, это и значит быть Человеком-Пауком – помогать каждому , даже если кажется, что дело совсем несерьезное. Я поворачиваю за угол у конца квартала и иду дальше. Фонари здесь стоят реже, мусора под ногами больше. Я чувствую, как на щеки и нос опускаются легкие снежинки. – Ох. И как же ты с этим справился? – спрашиваю я. – Пришлось отправить их в разные углы парка. Я смеюсь: – Как подравшихся детишек? Жестоко. – Скорее как взрослых, у которых выдался тяжелый денек, – отвечает он. – Всем иногда нужно выпустить пар. Кстати о нем. Здесь как-то прохладно, да? Не помешало бы мне утеплить костюмчик. Неожиданный звук отвлекает меня от мыслей: где-то наверху вдребезги разбивается стекло. – Что это было? – спрашивает Питер. – Не знаю. Но похоже на неприятности. Раздается крик, а потом скрип подошв по засыпанному осколками бетону. За углом я замечаю яркую вспышку и, на ходу осматриваясь по сторонам, бегу к ней. Посреди улицы есть магазинчик бытовых мелочей – сейчас фонари горят только рядом с ним. Тротуар перед входом усыпан стеклом, часть витрины еще висит и раскачивается, но недолго: несколько секунд, и она падает, в стороны разлетаются осколки. Что происходит, пока неясно, но я уверен: хозяева магазинов не бьют собственные витрины ради развлечения. До меня донесся звук, не предвещающий ничего хорошего: от этого вопля кровь стынет в жилах, – а потом раздается глухой стук, будто от столкновения двух крупных тяжелых предметов. Возможно, это драка и кто-то попал в беду. Я, почти не думая, бросаюсь в ближайший переулок и прячусь за мусорным баком. – Питер, мне надо идти, – быстро говорю я и бросаю трубку, не дожидаясь, пока он посоветует быть осторожнее или подождать его. Если уж он может без меня положить конец драке двух собак и их хозяев, то и я могу сам справиться с грабителем. Снимаю рюкзак. Сейчас не время Майлза, пора выпускать Человека-Паука. Я расстегиваю молнию и заглядываю в рюкзак, ожидая увидеть маску Человека-Паука, напоминающую о том, кто я на самом деле и на что способен. Ту самую, которую я взял у Питера, заставив трижды ее постирать. Неважно, где я и в каком настроении, стоит мне натянуть эту маску, как сразу становится лучше. Но вместо нее в рюкзаке оказывается… Стопка комиксов? Вены на шее пульсируют. Я перебираю журналы. – Нет, нет, нет! Что это такое? Как они здесь оказались? Только теперь я замечаю небольшой ярлычок, на котором тонким маркером выведено одно слово: Ли . Ганке Ли. Я встаю и делаю пару шагов назад. Не хочется верить, что по пути на улицу я схватил не тот рюкзак. Сердце бешено колотится. Из магазина доносится очередной крик. – Нет-нет-нет, не может этого быть, – шепчу я, хватаюсь за голову и нервно хожу кругами, пиная ногой пластиковый стаканчик. Что делать? Что делать? Что же мне делать? Стать Человеком-Пауком – отличный вариант, но такого у меня нет. Я – Майлз. Ганке уже давно ушел, и пока я до него доберусь, неразбериха в магазине закончится, а грабитель успеет убежать. Застегиваю рюкзак и закидываю его на спину. Подбегаю к углу и снова осматриваюсь. До меня доносится гулкий звук падения тяжелого предмета на пол, и я надеюсь, что это был именно предмет, а не человек. Я стараюсь подавить страх и понимаю: действовать надо быстро. В маске или без нее, только я могу остановить происходящее на моих глазах ограбление. Задумываюсь, не написать ли Питеру. Но не могу же я дергать его каждый раз, когда рядом совершают преступление? Что я за супергерой такой, если звоню своему учителю из-за каждого разбитого окна? Питер мне не нянька, в конце концов. Руки потеют. В памяти всплывают слова, произнесенные отцом, прежде чем он вышел на сцену в здании городской администрации, и придают мне сил. – Я не супергерой, – сказал он, прежде чем отправиться произносить речь. – Я просто человек, который не сдается. Сегодня этим человеком буду я, решаю про себя. Без маски. Без паутины. Без Питера. Просто я. Я выбираю не сдаваться. Страх, который до этого сковывал меня, превратился в силу. Я выхожу из-за угла, не спуская глаз с магазина, и иду к дверям. Под ногами хрустят осколки витрины, и чем ближе я ко входу, тем они крупнее. Торчащие из рамы остатки стекла иногда падают на пол и звякают. Внутри кто-то есть. Раздается громкий треск . Я отпрыгиваю и резко останавливаюсь. Снова треск : из другой витрины вылетает целая полка и падает на тротуар перед магазином. Что там делает этот грабитель? В боулинг играет? Через несколько секунд я уже жалею, что поинтересовался. Вор, удивительно невысокий (примерно с меня), как пушечное ядро, вылетает наружу и падает лицом на усеянный осколками тротуар. Я морщусь, напрочь забыв, что должен его ловить, но тут же вспоминаю и бросаюсь в его сторону. Хватаю преступника за пояс, и мы снова падаем. Должно быть, в его кофте есть скользкие шелковые нити: вор умудряется гораздо быстрее, чем я ожидал, вывернуться из моей хватки. Осколки оставили на моей руке рану, но сейчас не время об этом думать. Гораздо опаснее его… Пум! Меня ослепляет белая вспышка. Пахнет кровью. Через мгновение в поле моего зрения появляется человек, который только что сбил меня с ног. Он стоит ко мне спиной, его плечо оттягивает ремешок большой брезентовой сумки. Я вижу такую же, как у меня, смуглую кожу, его нос уже моего, а глаза немного больше, брови сходятся на переносице, а лицо скривилось в злобной гримасе. Он смотрит куда угодно, только не на меня. Вдруг по его телу начинают плясать отблески синего и красного, и он в панике бросается прочь по улице. Я не без труда поднимаюсь на локтях, хотя голова пульсирует болью, а мир вокруг будто вертится. Я слышу удаляющиеся по улице тяжелые шаги, встаю на колени, и вдруг кто-то пинает меня под ребра. – Вот ты где, мерзавец! Я вижу, как к моему лицу стремительно приближается метла, и вскидываю руки, чтобы закрыться от щетинок и пыли. – Я же говорила, он от меня не убежит! Думаешь, так просто вломиться в мой магазин в моем же районе и уйти как ни в чем не бывало?! – Нет! – вскрикиваю я. Меня продолжают осыпать ударами, а я пытаюсь откатиться в сторону. – Это был не я! Это… А-а ! За каждым моим словом следует новый удар. – Честно… – шмяк! – это – шмяк! – не – шмяк! – я! Тот – шмяк! – парень – шмяк! – сбежал. Паучье чутье отдается трезвоном в шее с такой силой, что мне кажется, его можно услышать. Наконец перед глазами почти перестают плясать звезды и круги, я встаю на четвереньки, поднимаю глаза и смотрю на своего обидчика. Это женщина примерно моего роста, телосложением схожая с моей бабушкой. Глаза ее блестят, волосы стянуты в такой тугой пучок, так что я удивлен, что у нее нет головных болей. Или они есть , и именно поэтому она хочет меня убить. Красные и синие огни сейчас окружают нас со всех сторон. Я снова пускаюсь в объяснения и говорю, что она ошиблась, а за моей спиной раздается низкий вой сирены. Я быстро оборачиваюсь, прикрывая глаза от фонарей, благодарный людям, которые помогают нам с Питером ловить настоящих преступников – вроде того, кто только что сбежал. Я уже стою на ногах, и только теперь ощущаю, как под носом струится кровь, а пульсация из головы опускается в шею. Как же хорошо, что они приехали. Они-то за меня поручатся. – Офицеры, это он, – раздается сзади. И тут я вспоминаю, что я без костюма. Сейчас я не Человек-Паук. Полиция никак не сможет отличить меня от грабителя. Они видят темнокожего паренька в кофте с капюшоном, который стоит перед разбитой витриной. И вот на меня смотрят дула пистолетов, щелкают предохранители. – А ну-ка на землю, парень! Руки за голову! Вот так, сейчас я просто какой-то парень. Обычный. Предполагалось , что я буду обычным парнем, который никогда не сдается, но, когда я поднимаю руки в воздух и опускаюсь на колени, глотая слезы, кажется, именно это я и делаю. По крайней мере, хватают за плечи, прижимают к земле и надевают наручники довольно аккуратно. Но твердое железо впивается в кожу, и когда я уже лежу на тротуаре, жадно втягивая воздух и стараясь не сдвинуть лицо ни на миллиметр (как раз подо мной осколки витрины), между лопаток на меня давит тяжелый полицейский сапог. – Итак, что же тут стряслось, мэм? – раздается голос офицера. Я знаю, они обязаны меня никуда не отпускать, пока не выяснят «факты». Но у них есть только мое слово против слова хозяйки магазина, и именно у меня сейчас серый капюшон, лицо в крови и шаткое алиби. На их взгляд, если я и не грабитель, то наверняка заодно с ним. – Что ж, – говорит дама, стукнув концом метлы об асфальт, явно пытаясь напомнить, на что она способна. – Я отдыхала, готовилась к ночной смене, и вдруг этот парень врывается внутрь сквозь витрину и носится внутри, как адская летучая мышь… – Это был не я! – кричу в ответ. – Тот парень… – Помолчи, с тобой тоже скоро поговорим. Хорошо? Хорошо. В смысле, надеюсь, все и правда будет хорошо. Только лежать лицом на тротуаре больно, и дышать стало тяжело. – Можно я сяду? – слабо спрашиваю я. Жду секунду и продолжаю: – У меня нет никакого оружия, честно. Просто хочется сесть. Сапог перестает давить на спину, меня подхватывают две сильные руки и поднимают. Я отклоняюсь назад и, почувствовав край бордюра, пытаюсь на нем устроиться. По крайней мере, осколки теперь находятся чуть дальше от моего лица. Провожу рукавом по щеке, стряхивая пыль и осколки стекла. Хозяйка магазина все говорит и говорит, а я задумываюсь, уж не отправят ли меня сегодня в камеру. Она признается, что у нее есть видеозапись темнокожего парня в серой кофте, говорит, я вламываюсь в магазин не в первый раз, но такой разрухи еще не устраивал, и чем больше я слышу, тем яснее понимаю, что в следующий раз бабуля и мама увидят меня уже в клетке. Глава 3 ОТ ПОПЫТОК сдержать слезы у меня уже ломит челюсти. Я вздыхаю и перекрещиваю ноги, чтобы они не затекли. Женщина говорит уже целую вечность и не собирается замолкать. Я слышу знакомый звук. Наверху что-то щелкает, затем разносится глухой свист, и у меня замирает сердце. Я смотрю на полицейского, на хозяйку магазина и гадаю, слышат ли они то же самое. Но Человек-Паук уже тут. – Вы не того поймали, офицер, – говорит Питер таким привычным мне голосом, опускаясь с крыши на паутине и мягко приземляясь. Он смотрит на меня через плечо, и я никак не могу понять, разочарован ли он, жалеет меня, недоумевает или все вместе. Но вдруг, хоть я и не сделал ничего дурного, я испытываю незнакомое мне чувство, а к горлу подкатывает ком. Мне стыдно. Полицейский переводит взгляд то на меня, то на хозяйку магазина, то на Человека-Паука, не выпуская из рук папку-планшет, и переступает с ноги на ногу. – Человек-Паук, он подходит под описание. Темнокожий, в серой кофте с капюшоном, к тому же на месте преступления… – О, правда? – спрашивает Питер и показывает вверх. – А это тогда кто? Все мы поднимаем глаза и видим, как между зданиями, в коконе из паутины раскачивается какой-то парень. Видно только его лицо, и когда парень дергается, за затылком раскачивается его капюшон. – Кхм, – произносит полицейский, не сводя глаз с парня. – Ну и дела. Я вздыхаю и закатываю глаза. Полицейский понятия не имеет, что другой Человек-Паук сидит перед ним и объясняет, что не имеет никакого отношения к ограблению. Но раз я не в костюме, то мои слова ничего не значат. Через несколько минут на мне уже нет наручников, порезы протерты антибактериальными салфетками из магазина, ноздри заткнуты бумажными платочками, а я вытряхиваю из одежды осколки. Хозяйка магазина не говорит мне ни слова, хотя уже знает, что я не врывался в ее магазин, а наоборот, пытался остановить грабителя. Она лишь смотрит на меня, будто до сих пор уверенная в моем участии в преступлении, а если и нет, то нечего было оказываться в такой одежде рядом с ее магазином. Я отвечаю ей недовольным прищуром. Все прощаются и обмениваются последними любезностями. Мы с Питером идем по переулку, и я не могу найти слов. Шаг. Еще один. И еще. Для Гарлема сейчас очень тихо. Иногда вдалеке воет сирена, в соседних домах у кого-то звякнет кастрюля или сковорода – наверное, скоро ужин. К счастью, мне не приходится самому заводить разговор. – Ну и как так? – начинает Питер, приобняв меня за плечи. – Не знаю, что там стряслось, но с тобой-то все в порядке? У него всегда спокойный голос. Я такому самообладанию могу только позавидовать. Прочищаю горло и едва выдавливаю: – Да. Да, я в порядке. Теперь, когда мы вдалеке от разъяренного служителя порядка, Питер останавливается и поворачивается ко мне. – Майлз, – произносит он, неуверенно скрестив руки и прижав их к груди, как будто ему очень неловко спрашивать. – Ничего не хочешь рассказать? Я заставляю себя посмотреть в глаза Питеру Паркеру, который никогда не заставлял меня чувствовать себя так, будто я совершил ошибку или разочаровал его, и перед которым сейчас я себя чувствую невероятно нелепо. Как щенок, которого строго спрашивают, зачем он нагадил в клумбе. Я пожимаю плечами и смотрю в сторону. Нет. Я не хочу ни о чем говорить. Совсем. Хочу только найти Ганке, вернуть на место его рюкзак и забрать свой, пока он не нашел мой костюм, а потом раскачиваться над городом на паутине, забыв обо всех сегодняшних недоразумениях. – Хм… – я пытаюсь начать говорить, ведь, чего бы я там ни хотел, Питер имеет право знать, почему его питомца несколько минут назад чуть не арестовали за кражу. – В общем, я видел, как тот грабитель ломится в магазин и… оказалось, что маски с собой у меня нет… Я пытался его схватить, но он сбежал, а хозяйка магазина приняла меня за него… и потом меня скрутили. Питер повернул голову и глянул через плечо на полицейского, а потом потянул меня за собой подальше от копов. – Постой, а почему у тебя маски нет? Я заливаюсь краской и чешу затылок. – Ну, это длинная история. Но скоро она будет у меня. Под недоумевающим взглядом Питера я ощущаю себя школьником, который силится объяснить учителю, почему пришел без домашнего задания. И мне нужно назвать какую-то весомую причину. Нет, настоящую. Я вздыхаю и качаю головой – просто невероятно, как глупо вышло. Как легко это было предотвратить. – Сегодня приходил помочь Ганке, а когда уходил, перепутал рюкзаки. Беру рюкзак, открываю и показываю Питеру лежащие внутри комиксы. – Но ничего страшного! – тараторю я, видя, как Питер рассерженно кладет руку себе на лоб. – Ганке бывает только в двух местах: у родителей и в общежитии. Я уверен, у родителей он рюкзак не оставит, ведь завтра на учебу, поэтому рюкзак точно у нас в комнате. Сегодня же заберу. Питер шумно выдыхает. Надеюсь, с облегчением. – Ну ладно, – говорит он. – Вроде бы неплохой план. Но без твоих сил быстро добраться до Бруклина не так легко. Хочешь, я вместо тебя?… – Нет! – резко возражаю я. – Ведь это моя вина. Моя ошибка. Дай мне самому ее исправить. Хорошо? Оказаться подозреваемым в ограблении может любой, кто объявится не в том месте и не в то время. Но вот забыть о самой главной своей вещи – костюме Человека-Паука – и случайно позволить соседу по комнате ее увезти? Так нельзя. Мне было бы стыдно забыть дома форму рабочего «Бургер Кинга», что уж говорить о… ну, костюме… Человека-Паука . – Ладно, – соглашается Питер, похлопав меня по плечу. – Это мне в тебе и нравится, Майлз. Чувство ответственности. Только… знаешь… постарайся не попадать не в то место и не в то время?… Он снова смотрит на полицейского, который занят арестом на этот раз настоящего преступника. Однако что-то в голосе Питера на этот раз кажется чужим и странным – по крайней мере, мне. Я ведь старался помешать преступлению. Разве не этим мы должны заниматься? А он говорит не оказываться не в том месте не в то время? Я же Человек-Паук! Это главные занятия в моей жизни. Но без костюма нельзя. Чувствую, как внутри поднимается волна возмущения. Так не должно быть. Что же мне делать? – Будь я в костюме, мне бы только обрадовались, – угрюмо говорю я и тут же жалею. Звучит, будто я капризный мальчишка-нытик, а я рассчитывал совсем на другое впечатление. – Просто… я очень сильно расстроился. Питер вздыхает. – Знаю, – говорит он, снова кладя мне руку на плечо и заглядывая в глаза. – В этот раз нам просто не повезло. Вы с тем парнем очень похожи, даже одеждой. Не злись на офицера Купера, хорошо? Он просто ошибся. То есть, по сути, Питер говорит, что если бы я выглядел иначе – например как он , то и мне бы в ту минуту были рады. Я закипаю от злости, но решаю пока сосредоточиться на возвращении костюма. – Пора, – бормочу я, отхожу от Питера и иду по переулку в сторону 116-й улицы, где можно сесть на нужную электричку. – Майлз! – окликает меня Питер. Но сейчас я не в состоянии вести беседы. Слишком много всего. Предполагается, что я супергерой, но как им быть, если во мне видят злодея только из-за цвета кожи? Я бегу по улице, сворачиваю за угол, не думая о том, как легко меня принять за преступника, который «что-то украл» и пытается скрыться, и на глазах у меня опять выступают слезы. – Прости, папа, – шепчу я, добравшись до станции и сбежав по ступенькам в темное царство вонючих испарений и застаревшей грязи. – Я пытался. Глава 4 НАШЕ общежитие находится прямо в центре Бруклина, всего в паре кварталов от Бруклинской академии «Вижнс». Комната у нас маленькая, но это наш дом. Ну, второй дом, скажем так. Я долго считал, что моим единственным домом будет родительский, даже когда переехал в общежитие. Сначала было странно, просто как-то иначе. Холодно и не по-домашнему. Хорошо, еще не как в тюремной камере. Но потом, после нескольких вечеров за домашними заданиями, лапшой быстрого приготовления, фильмами и болтовней ни о чем с Ганке, это место перестало казаться мне таким уж необжитым. А теперь… Теперь здесь привычнее, чем дома у бабушки. По крайней мере, пока. От бабули сюда долго добираться, около часа. На паутине – в два раза быстрее. Но костюма у меня сейчас нет, я просто Майлз, парень, который пересел с одной электрички на другую и едет в наушниках с телефоном в руках. Я стараюсь не качать головой в такт, но песня играет отличная . Закрываю глаза. Мне чудится, как я лежу на кровати, и каждый такт кажется ярким всполохом. В комнате темно, и я представляю себе, как ее заливает сверканием диско-шара, которые появляются и исчезают, вторя битам, а я от души танцую. Я будто и правда оказался в своей комнате, по крайней мере в своих фантазиях. Но это чувство быстро тает. – Следующая остановка – Клинтон-Вашингтон, – трескучий и грубый голос вырывает меня из фантазий. Я открываю глаза, встаю, закидываю рюкзак Ганке на плечо. Ступая на платформу, где рассыпается, огибая меня, толпа людей, я думаю, успел ли он уже заглянуть в мои вещи. И если да, что тогда будет? Я вздыхаю и пытаюсь вновь отдаться музыке, но не получается: теперь меня занимают другие мысли. Возможно, он уже знает, что я Человек-Паук. Выходит, за один день я выдал свой секрет и чуть не попал в камеру. А ведь Питер даже не закончил мое обучение! Как можно было так облажаться? Расстроенный, я хмурюсь и пинаю плитку на дороге. Мимо пробегают подростки на пару лет младше меня и взлетают по ступенькам, на ходу врезаясь в мое плечо. Сначала меня немного раздражает, что я не слышу от них ни «простите», ни «извините», ни хоть чего-нибудь , но потом я отвлекаюсь на другую мысль: насколько же проще быть обычным подростком, которого не заботит, кого он почти сбил в метро, не заботят какие-то особые костюмы, суперсилы и преступники, которому не нужно бросаться в самое сердце хаоса. Нет, я ничего не говорю, иметь суперспособности – это очень здорово . Кто бы отказался уметь одним щелчком выпускать паутину из запястья и летать на ней над городом, карабкаться по стенам высоток или заранее ощущать опасность? Но иногда бывает сложно. Как, например, сейчас. Я стою перед зданием общежития и вспоминаю, что говорил Ганке об охраннике: вредный типчик. Без именного бейджа он меня не пропустит, а тот лежит в переднем кармане моего рюкзака. Я и не думал, что придется пробираться в собственную комнату ради возвращения собственного рюкзака. Ганке всегда пристегивает свой бейджик к джинсам и не снимает его ни в учебные дни, ни в выходные, как делает любой, кто заодно подписывает свои вещи на специальном ярлычке. – Ну и что, что параноик, – не устает повторять он. – Лучше быть готовым ко всему. И, кстати, именно так сказал бы любой, кто пристегивает бейджик с именем к джинсам, если его попросят объяснить, зачем он это делает. Я стою в темноте перед зданием, чувствуя на лице первые капли дождя, и знаю, что не смогу пройти мимо охраны – если только не сделаю подкоп или не пролечу сверху, но радиоактивный паук, который меня укусил, не умел ни того, ни другого. Ну почему у него не было способности к маскировке или еще чего? Я направляюсь в переулок, идущий вдоль кирпичной стены общежития, и надеюсь, что Ганке уснул с открытым окном, несмотря на дождь. Он, кстати, всегда следит за прогнозом погоды. Ведь как же иначе? Я внимательно всматриваюсь туда, откуда пришел, заглядываю в каждый уголок и в дальний конец переулка. Никого. Прикладываю руку к стене и закрываю глаза. Я ощущаю несильное натяжение, как будто моя рука приклеивается к стене на двустороннем скотче или в кончиках пальцев у меня установлены магниты. Видимо, из тех магнитов, которые притягиваются к стенам… Одна ладонь приклеилась, затем другая, затем левая ступня и, наконец, правая. Вскоре я уже передвигаюсь по стене с той же легкостью, что и по полу, попеременно переставляя руки и ноги. Я не свожу глаз с окна на пятом этаже – там угловая комната, немного левее от меня, ближе к улице. Преодолев примерно три этажа, я вдруг слышу, как кто-то с резким звуком втянул целую кастрюлю макарон с сыром и кетчупом. Я вздрагиваю и застываю, но все же умудряюсь не отклеиться от стены. Стараясь не дышать, я оборачиваюсь и смотрю по сторонам. Что это было? Где-то поблизости шуршат одеяла. Я поворачиваюсь на звук и замечаю в здании напротив, за моей спиной, окно. С ужасом понимаю, что за ним в темноте сидит парень моего возраста и смотрит прямо на меня. Его взгляд буравит мне душу. Я не шевелюсь. Я в ужасе. Видел ли он, как я ползу по стене? Понимает ли, что я Человек-Паук? Свет падает в его сторону, а значит, ему должен быть виден только мой силуэт, но вдруг он все-таки рассмотрит лицо? И как мне поступить? Притихнуть и ждать или попытаться скрыться? Но вот я наконец получаю ответ на все свои вопросы. Человек покачивается и спрашивает у кого-то невидимого: – Барбара, ты опять пустила кошку в номер для новобрачных? Я не двигаюсь и не понимаю, что он такое несет. Если он спрашивает не меня… может, по телефону? Но это еще более странно. – Кошка и есть подружка невесты? – И очень медленно, когда веки его снова тяжелеют и глаза закрываются, парень падает на кровать. Я глубоко выдыхаю (такого облегчения я не чувствовал еще никогда) и двигаюсь дальше вверх. Надо будет сказать Ганке, если я хоть раз вытворю нечто подобное во сне, ни одна живая душа не должна об этом узнать. Я добираюсь до окна нашей комнаты, и – вот повезло! – мой сосед оставил его открытым, а сам уснул, завернувшись в одеяло, и сладко сопит. Можно забирать рюкзак. И мне действительно лучше не шуметь. Если я его разбужу, пока буду перекладывать рюкзаки, то он точно узнает мой секрет. Я сглатываю, собираю волю в кулак, осматриваюсь и только потом решаюсь забраться в комнату. Если бы только найти… вот он! На полу у рабочего стола, прямо напротив огромной стопки комиксов высотой почти до столешницы. Как один человек может в таком количестве поглощать комиксы? И зачем они ему все в общежитии? Закатываю глаза и улыбаюсь. Пора готовиться к спецоперации по возврату рюкзака законному владельцу. Забираюсь на подоконник и опускаю на край ступню, как раз когда Ганке издает громчайший храп и переворачивается на живот одним легким движением, как блинчик, который подкидывают над сковородкой. Я забираюсь внутрь тихо и осторожно, как кошка, и пересекаю комнату, впечатляясь, насколько бесшумно я иду в промокших насквозь прорезиненных ботинках. Но ведь пауки тоже не издают ни звука, даже под дождем. Хотя, надо признать, мне ни разу не приходилось видеть паука в кроссовках на резиновой подошве. Неважно, пока остановимся на том, что они не издают ни звука. Я беру свой рюкзак, осторожно опускаю на пол тот, с которым пришел, и вдруг понимаю, что он промок и теперь кажется гораздо темнее моего. Вспоминаю, что рюкзак Ганке, с которым я ходил под дождем, под завязку забит комиксами, и начинаю паниковать еще больше. Комиксы делают из бумаги. А бумага портится от воды. Осторожно и как можно тише я расстегиваю молнию и просовываю руку в самое большое отделение рюкзака. Щупаю обложку верхнего комикса. Облегченно вздыхаю: сухие, как смех Джей Джона Джеймсона. Закрываю рюкзак, закидываю на спину свой и направляюсь обратно к окну. Храп Ганке снова рассекает воздух, и я застываю, вперившись в него сквозь темноту. Он переворачивается на бок, а я снова иду к окну, осторожно прокладывая себе путь через комнату. Я почти достиг цели, как вдруг… Хрясь! Комнату насквозь пропарывает вспышка света, повсюду разлетается стекло, мне в лицо летит плафон от лампы, я выпускаю из рук рюкзак и падаю на пол. Ганке вскрикивает и подскакивает вместе с одеялами, падает с кровати и останавливается, врезавшись в стол. Плафон каким-то образом оказывается у меня на голове, и Ганке выкрикивает « кто здесь?! », будто увидел – или услышал – привидение. Я робко поднимаю плафон и смотрю на Ганке. Его рука лежит на выключателе, а в другой он сжимает совок для пыли и угрожающе тычет им в меня. – Эй, Ганке, – нервно проговариваю я. – Это всего лишь я, Майлз. А про себя думаю: «Так, Майлз, давай-ка сочини правдоподобную байку, избавь себя от неловкого положения». – Всего лишь ты?! – возмущается Ганке. – Ты разве не знаешь, что у меня астма? Как тебе вообще в голову пришло пугать меня среди ночи? – Сейчас объясню, – говорю я, шагая в его сторону и вытягивая вперед руки, будто стараюсь успокоить перепуганного зверя. За сегодня уже второй раз такое. – Мы с тобой перепутали рюкзаки, – объясняю я, поднимая свой и перекидывая его через плечо. Достаю из шкафа веник. Ганке смотрит на меня, словно не узнавая. – Я хотел зайти, забрать сумку и по-тихому выйти, но споткнулся и разбудил тебя. – А… ясно, – почесывая голову и потирая глаза говорит Ганке. – А чего не подождал до завтра? Встретились бы в школе да и поменяли. – Он потягивается и зевает. – Ну… – тяну я, стараясь выиграть время и думая над ответом. – Ну, у меня там кошелек остался. Ты же знаешь, я не люблю просить деньги у мамы. Не хотел, чтобы она волновалась из-за потери рюкзака. С нашим переездом у нее и так полно забот. Ну я и решил сам разобраться с этим. По взгляду Ганке складывалось впечатление, что он задумался над моими словами, а мне это сейчас совсем не нужно. Вдруг он соберет всю эту кашу в единую картинку? Если поймет, кто я? Быстро решаю сменить тему. – Кстати, у тебя ведь там комиксы. Вот скажи, как ты успеваешь их читать такими пачками? И где твои учебники? – спрашиваю я, усмехаясь. Ганке улыбается в ответ. А потом переводит взгляд с двери на открытое окно. Дергает ручку двери. – Постой-ка. Если все вещи у тебя в рюкзаке, то как ты прошел охрану без пропуска и попал сюда? Ты же не… Его взгляд застывает на открытом окне позади меня. Я, увлеченно подметая мусор, смотрю на своего соседа. – Ты что, через окно забрался? – спрашивает Ганке, переходя на шепот. Он идет ко мне, оглядываясь, будто желая убедиться, что никто не подслушивает, хотя в комнате мы одни. – Ага! – поспешно выпаливаю я. « Майлз, ну что же ты? Соображай, как отболтаться. Ты же мог соврать! И это было бы очень вовремя!» Но что тут можно выдумать? Я прошел сквозь стену? Или через вентиляцию? Прополз через канализацию и вылез из унитаза, как клоун-маньяк? – Да там просто лестница была приставлена, а окно открыто. Удобненько, а? Ганке со всех ног бежит к окну и едва не вываливается на улицу. Обернувшись ко мне, отчеканивает: – Там от лестницы до земли метра три. Ты хочешь сказать, ты полз по стене? – А? – Я выглядываю из окна, как будто удивлен не меньше, чем Ганке. – Чувак, честное слово, там внизу был высокий мусорный контейнер. Наверное, кто-то откатил. Ганке скрещивает руки на груди и несколько секунд в упор меня разглядывает. Под его взглядом я начинаю потеть, но все же заметаю сор в совок и направляюсь в угол комнаты, к мусорному ведру с нарисованным на боку баскетбольным кольцом. Иду в сторону двери. – Да прошло-то минут пять , не больше. – Слова Ганке пригвоздили меня к месту. – Ты хочешь сказать, что в переулок успел заехать грузовик, выгрузил мусор, потом переставил мусорку непонятно куда , и все это за пять минут? – Если подумать… а почему бы и нет? Ведь грузовики, которые вывозят мусор, так и работают, да? Им очень важно работать быстро. Как думаешь, сколько всего грузовиков ездит по Бруклину? Наверное, много. Правда? – И это в час ночи. Пот на голове скатывается в капельки, но я продолжаю гнуть свою линию. – Ну, машин на дороге меньше, – я пожимаю плечами и бросаю взгляд на улицу проверить, правда ли в такое время почти никто не ездит. – Слушай, Ганке, я понятия не имею, кто, зачем и как убирал контейнер. Все, что я могу сказать, – я добрался до лестницы по мусорному контейнеру, но сейчас его там нет. Ганке до сих пор стоит, скрестив руки на груди, и притопывает носком ноги. Точно так же поступает моя бабуля, когда выясняется, что я не вынес мусор – но ведь дело не в том, что я не собирался этого делать. Просто все иногда могут быть забывчивыми. Лицо Ганке – живое воплощение сомнения, он мне не верит. Я чувствую, как капля пота оставляет на шее влажный след. Пора уходить. – Спущусь лучше как обычно, – говорю я, прочистив горло, и направляюсь мимо друга к выходу. Я старательно не смотрю ему в глаза, потому что не умею выдерживать недоверчивый взгляд на близком расстоянии. – Майлз, – шепчет Ганке, и я застываю на месте. Медленно поворачиваюсь. – Да? «Пожалуйста, не спрашивай меня ни о чем, не спрашивай, не спрашивай», – умоляю его про себя. – Если бы что-то случилось… что-то плохое. Если бы с тобой что-то стряслось… ты бы ведь рассказал? – спрашивает он, мой настоящий друг, которого волнует Майлз. Где-то в желудке чувствую укол вины. Переступаю с ноги на ногу, как обычно делаю, когда волнуюсь, а я всегда волнуюсь, когда вру. – Конечно, а как же? – Я выдавливаю из себя улыбку и надеюсь на ее убедительность. Хлопаю своего друга по плечу. – Мы же друзья. Я рассказываю, что происходит у меня, ты – что у тебя. Мы стукаемся кулачками на прощанье, и я снова направляюсь к двери. – Давай до понедельника? – спрашиваю я. – Да, – отвечает Ганке, и по голосу становится ясно, что мои отговорки его не убедили. – Увидимся. Пока спускаюсь по лестнице, чувствую вибрацию в кармане джинсов. Наверное, это мама наконец увидела мое сообщение о ситуации с рюкзаком. Прислоняюсь к стене и делаю глубокий вдох, готовясь к разговору. – Алло? – Майлз Гонзало Моралес, ты бы знал, как тебе повезло, что я уснула на диване! – говорит она напряженно, но без злости. – Мам, прости! Просто в рюкзаке остался учебник по истории, а нам по нему задание на выходные задали. – Мы бы могли съездить завтра вместе! У меня выходной. Ох, Майлз, ты как будто нарываешься на неприятности. Ты видел время? Где ты? Я поймаю машину и заеду за тобой, так будет быстрее… – Мам, не надо, я с Питером. Это еще что такое было? Зачем сейчас-то врать? Я вообще не собирался видеться сегодня с Питером, особенно после происшествия в магазине. Но мне нужно немного времени. На все. Подумать. Успокоиться. Выпустить пар. Мне нужно время. – Мам, я пойду, ладно? – спрашиваю я. – Но у меня все хорошо, честное слово. Она вздыхает. – Иди домой, Майлз. И я знаю, что эти слова на самом деле значат гораздо больше. В них звучит: «Ты мне нужен. Я тебя люблю. Мне нельзя потерять вас обоих». Не потеряет. Я прощаюсь с мамой, спускаюсь на первый этаж, попадаю в вестибюль, с опаской машу охраннику и изо всех сил стараюсь не выглядеть, как человек, который выходит из здания, в которое не заходил. Выйдя на улицу и собираясь свернуть в переулок, где якобы стояла выручившая меня мусорка, я вдруг застываю на месте. Из окна торчит Ганке и смотрит вниз, как раз туда, где должен был быть мусорный бак. Я вздыхаю. Надеюсь, моей увлекательной истории ему хватит и он не будет задавать лишних вопросов. Жду, пока мой друг уйдет в комнату, прячусь в тени и склоняюсь над своим рюкзаком. Наконец можно выдохнуть: сейчас я расстегну молнию, достану костюм и стану тем, кем действительно хочу быть. Глава 5 МОЯ МАСКА, гладкая и приятная на ощупь, хорошо пропускает воздух. Ее почти невозможно порвать – она из очень эластичной резины и обработана так, чтобы защищать от холода. Как обычно, первым делом я надеваю именно маску: если кто-то увидит, как я облачаюсь в костюм, по крайней мере, не рассмотрят моего лица. Затем натягиваю легинсы и шорты, втискиваюсь в водоотталкивающую кофту, закрепляю на запястьях веб-шутеры и мгновение трачу на ощущение их веса на руках. Я вдыхаю ночной воздух и вглядываюсь в небо. По маске барабанит дождь, а мне не терпится взметнуться ввысь. Кроссовки – в рюкзак, вещи наматываю вокруг него, чтобы никто не заметил логотип Бруклинской академии. Все вместе отправляется за стоящий рядом электрощиток. Выставляю запястье вперед и вверх. Бз ! Паутина выстреливает и приклеивается к углу крыши нашего общежития, следом за ней взмываю я и, наконец, упираюсь ногами в карниз. Так взбираться по стене гораздо проще. Пролетая над городом размашистыми дугами на паутине, я за считаные минуты оказываюсь в центре Бруклина. По костюму колотят капли дождя, а я раскачиваюсь на паутине, по очереди выстреливая паутину то в одно, то в другое здание, как учил меня Питер. Выстрелить – и лететь, выстрелить – и лететь, ритмично и четко. Полет получается легким, как всегда. Только надо не забывать подгибать колени, когда паутина тянет меня вперед, – так получается гораздо быстрее . Мне кажется, примерно такие же ощущения должны быть, если несешься на «Ламборгини» на полной скорости по пустому Манхэттену без светофоров. На такой высоте я не мешаю ни движению автомобилей, ни самолетам, которые летят гораздо выше. Только птицам приходится быть внимательнее. Я лечу как будто со скоростью света, а в груди разливается невероятная легкость, и я только и думаю о том, чего бы интересного сегодня сотворить. Замечаю впереди, в Проспект-парке, особенно высокое дерево и стреляю паутиной. Она приклеивается к стволу, я хватаюсь за нее обеими руками, как можно плотнее подгибаю колени к телу и закручиваюсь в воздухе. Мир бешено вертится вокруг меня, и кажется, мне вот-вот станет плохо. Я закрываю глаза и отдаюсь на волю рефлексов. Сначала меня тянет к земле, а затем упругая паутина дергает вверх. Я смеюсь, чего не делал слишком давно, раскидываю руки в стороны и ласточкой пикирую к земле, ища взглядом следующую точку опоры. С тех пор как я обрел способность перемещаться таким образом, Бруклин будто бы стал меньше, но наполнился волшебством. Особенно это видно ночью. Я пролетаю над озером, где мы с мамой кормили лебедей, когда я был маленьким, и над спортивной площадкой, где мы с отцом играли в баскетбол. Добравшись до следующего дерева, я решаю остановиться. Сижу. Смотрю. Вижу на скамейке рядом с баскетбольными кольцами двоих: под огромным черным зонтом темнокожие отец и маленький сын. Мальчик смотрит на отца как на героя. Он знает, что, пока папа с ним, все будет хорошо. Я ни с чем не спутаю этот взгляд, слишком хорошо его знаю. Уверен, именно так я выглядел со стороны, когда отец со сцены здания муниципалитета произносил речь, а я наблюдал за ним из середины зала. На него тогда смотрела целая толпа, но для отца важнее всего были две пары глаз. Он ясно дал это понять: поднявшись по ступенькам, остановился и обернулся на нас с мамой. Сейчас от воспоминаний у меня наворачиваются слезы. Я быстро моргаю и тороплюсь убраться прочь, пока воспоминания не поглотили меня целиком. Добравшись до угла улицы, поворачиваю у почтового отделения, запрыгиваю на фуру и еду на ней некоторое время, разглядывая уличные фонари и любителей ночных пробежек, которые как раз выбираются на улицу и ставят всевозможные таймеры на умных часах. Скоро замечаю крышу, идеально подходящую для отдыха, на жилой многоэтажке, самой высокой в этом районе, откуда открывается прекрасный вид. Присаживаюсь на кирпич, подтягивая колени к подбородку, и вздыхаю. Мама говорит, что горе окрашивает все в жизни в оттенки безнадежности. Бесцельности. Поэтому, наверное, она и советовала мне пойти волонтером в благотворительный центр П.И.Р. вместе с Питером. Чтобы у меня был смысл вставать по утрам не только ради школы. Надо признать, способ отвлечься от… от всего этого сработал. От вечного круговорота мыслей, назойливых воспоминаний, которые поджидают меня на каждом углу и в самых неподходящих местах. Я скрещиваю ноги, вздыхаю и принимаюсь рассматривать облака в небе. В кармане вибрирует телефон. Это пришло сообщение от Ганке. ГАНКЕ: Слушай, я так и не уснул после нашего разговора. Я тебя засыпал вопросами. Не хотел навязываться. Просто волновался, не случилось ли чего. Я улыбаюсь. Ганке, как всегда, за меня горой. Поджимаю ноги посильнее и быстро набираю ответ: Я: Да ничего. У меня все в порядке. Просто захотелось проветриться. ГАНКЕ: Ладно, как скажешь. Но ты же знаешь, что можешь на меня рассчитывать? Не хочется говорить словами твоей матери, но всем иногда нужно дружеское плечо. ГАНКЕ: Кстати, как тебе новый райончик? Ничего так? Не Бруклин, конечно, но по-своему очаровательный. Я задумчиво вздыхаю, пытаясь найти ответ. Как мне новый райончик? В Восточном Гарлеме есть своя красота: в музыке, в его запахах, уютных крылечках, в ощущении обжитого места, где одно поколение людей сменялось другим. Я: Там мило. ГАНКЕ: Конечно, не сразу привыкнешь, что теперь это твой дом. Но походи по окрестностям. Когда мы переезжали, мне это помогло. Люди классные там живут. Миссис Мак, у которой магазин комиксов, например, просто улёт. Я собираю для нее бумагу: парень наверху вечно комкает бумагу и кидает на крышу над витриной. Мне приходится туда лезть каждый раз. Зато скидка на все комиксы – полцены. С одной стороны, приятно знать, что парень моего возраста может без труда найти свое место в Восточном Гарлеме. С другой, Ганке прожил там уже несколько лет. У него было время привыкнуть и прижиться, а у меня нет, и мне немного страшно от незнания, сколько времени мне на это понадобится. ГАНКЕ: Я хотел сказать, что ты не один, пока есть я. Тебе непривычно, но бояться нечего. Это не навсегда. Я с благодарностью улыбаюсь, прочитав сообщение, и отправляю ответ: Я: Спасибо, друг. ГАНКЕ: Не за что. Важное мы обсудили, а теперь смотри сюда. К сообщению прикреплена фотография. Снимок темный и зернистый, да и фотограф не вытер со стекла капли дождя, но запечатлен явно переулок. Я наклоняюсь к самому экрану и, щурясь, пытаюсь разобраться, что это за странное пятно слева: рядом с мусорным баком валяется какая-то неясная темная кучка или, может быть, смятый черный плащ. В любом случае, похоже, ничего примечательного. Пятно размером с человека, да, крупное , но ничем не отличается от выброшенных вещей, которые легко можно найти по всему Бруклину. Я: Кто-то потерял мантию от костюма на Хеллоуин? Ганке: Для Хеллоуина рановато. Да и для костюма слишком уж большой размер. Мне кажется, это какой-то громадный человек. Ну ладно, кто-то случайно перебрал и вырубился в переулке прямо в костюме. Все равно ничего необычного. Я: Может, ему помощь нужна. Это ты фотографировал? ГАНКЕ: Не-а. Я лежу в кроватке в пижаме. Помнишь, с Человеком-Пауком которая? Пью горячий чаёк. Но кто-то это сделал и видео снял. Ты только посмотри! Приходит новое сообщение: картинка с кнопкой воспроизведения. Нажимаю и готовлюсь увидеть какую-то невообразимую дикость. Естественно, поначалу там только пустой переулок, мусорка и дождь. Но вдруг в кадре появляется крупная фигура в плаще. Я ожидал увидеть кого-то гигантского, но это силуэт высотой примерно с мусорный бак или ростом с ребенка. Присматриваюсь и понимаю, что человек сильно согнулся и склонился набок. ГАНКЕ: Смотри на ноги. Опускаю глаза туда, где заканчивается черный плащ, и вижу неожиданно тонкие лодыжки. Ужасно тонкие. Не толще карандаша. Честное слово, как веточки. Я: Может, обувь на шпильках? ГАНКЕ: Под костюмом птицы? Закрываю окошко с текстом и продолжаю смотреть видео: плащ, точнее, то, что я поначалу принял за плащ, на самом деле больше похоже на лоскуты. Длинные лоскуты, будто перья, прибитые дождем к телу. Фигура вдруг останавливается. Если бы не было видно падающих капель дождя, я бы решил, что запись зависла. И на записи никаких звуков, как на видео с камеры наблюдения. А потом фигура повернулась. Открывшаяся картина приводит меня в шок. У этой… гуманоидной птицы… есть клюв, размером даже больше головы! Когда незнакомец полностью повернулся, стало возможно разглядеть, насколько клюв острый и опасный. Про себя я уже решаю, что это маска, но вдруг клюв открылся, и я замечаю, как существо приподнимает к нёбу язык. Затем неизвестный снова отвернулся и пошел по переулку, а дойдя до мусорного бака, медленно опустился на колени и завалился на землю, в довершение врезался в бак и упал огромной пернатой кучей, из-под которой торчали тонкие ноги-веточки. Я прокашливаюсь и тру лоб. На человека непохоже. И ходит не так, и выглядит не так. Зато есть клюв и перья! Я: Выглядит… жутко. Это человек? ГАНКЕ: Не знаю! Выглядит как страус с вороньим клювом размером с бензопилу. Кто бы это ни был, я рад, что вы с ним не встретились, когда ты лез в окно. Я дочитываю сообщение, а по спине от страха ползут мурашки. Если видео настоящее – с нынешними возможностями интернета и умирающими от скуки людьми все возможно, – то я вполне мог столкнуться с этим существом. Если оно в Бруклине, возможно, сегодня мы были буквально в шаге друг от друга. И, возможно, оно захотело бы меня убить. Я: Похоже на неудавшийся научный эксперимент. ГАНКЕ: Что верно, то верно. Кстати, о науке. Нам завтра в школу рано. Я: Знаешь что, ты это начал! Улыбаюсь и засовываю телефон в карман. Ганке прав, но сейчас я совсем не собираюсь домой и тем более ложиться спать. Я еще не успел вдоволь нагуляться по ночному городу. – Привет, – раздается за спиной. Я подскакиваю от неожиданности и чуть не падаю с крыши, только чудом успевая зацепиться за край правой рукой и левой ногой. Сердце бешено колотится, каждый волосок на теле стоит дыбом. Поднимаю глаза и вижу, как из тени выходит Питер, выставив руку вперед, будто пытаясь меня успокоить. – Эй-эй, – со смешком говорит он. – Не думал, что от меня так воняет. С облегчением вздыхаю, закатываю глаза и протягиваю ему руку. Он помогает забраться на крышу, где я так удобно сидел пару минут назад. Питер устраивается рядом, складывает руки на коленях и откашливается. – Что ж, – произносит он. – Я тут размышлял о событиях этого вечера… И подумал… Может, ты хочешь об этом поговорить? Хотел узнать, как ты. Я глубоко вздыхаю и подтягиваю к себе коленки, опуская на них подбородок. Мне казалось, что я хочу побыть один, но Питер, похоже, так переживает… Мне кажется, я обязан хотя бы уверить его в том, что со мной все хорошо. Но так ли это? Снова вздыхаю. – А разве по мне не скажешь, что все хорошо? – решаю спросить я. Отлично сказано. Мне нравится. Расплывчато. Честно. И говорить опять придется ему, а не мне. – Люди, у которых «все хорошо», – Питер пальцами показывает кавычки, – редко сидят ночами на крышах, обозревая мокнущий под дождем город и издавая горемычные вздохи. Он в чем-то прав, и его фраза даже выжимает из меня слабую улыбку. – Просто много думаю в последнее время, – отвечаю я. – О том, что… В общем, рюкзак я забрал вовремя, никто ничего не узнал, но я чуть не попался. Совсем чуть-чуть . Я хочу, как и ты, быть Человеком-Пауком, супергероем. Но сегодня такое чувство… все пошло не так. – Майлз, даже Человек-Паук иногда оступается. Мы люди, пусть и в костюмах. Мы совершаем ошибки. – Мне кажется, я не могу позволить себе ошибаться, – признаюсь я. – Если сравнивать с тобой, я и так плетусь в хвосте. Взять хотя бы хозяйку того магазина. Как можно быть хорошим и бороться со злом, если люди сразу видят во мне преступника? – Ну, они… В каком смысле? Почему это кто-то примет тебя за преступника в костюме Человека-Паука? – Без него, – говорю я, многозначительно смотря на Питера. – Когда я просто Майлз. Повисает пауза, Питер молчит, широко раскрывает глаза, а я отвожу взгляд. А потом он произносит: – А-а. Именно. – Тяжко тебе, – говорит он. – Не могу сказать, что до конца понимаю, каково это. Уголком глаза я вижу, как он поворачивается ко мне. – Но в целом я понимаю, как себя чувствуешь, когда люди оценивают тебя, даже не узнав. – Ты про Джей Джона Джеймсона? Мы все помним, как Джеймсон на своем шоу поливал грязью Человека-Паука. Героя называли и угрозой городу, и его слабым местом, и указали, что не стоит человеку в костюме браться за работу полиции. Мой отец как раз работал в полиции, и если я хоть что-нибудь понял по его опыту, так это то, что полиция не может быть везде одновременно. Да, на полицейских тоже распространяются законы физики. И у них нет обходных путей, приходится ездить по тем же дорогам, полицейская машина не может пронзить Нью-Йорк по прямой и, минуя светофоры, оказаться в нужной точке, а супергерой может. А еще их не обучают сглаживать конфликты, а у нас с Питером у самих по себе есть такая способность. Для нас это нечто естественное. Возможно, дело в том, что мы не носим оружия и слова становятся нашей единственной защитой. Не знаю. И не могу понять, почему Джеймсон так враждебно настроен к Человеку-Пауку. Мы помогаем, чем можем, не ожидая ни платы, ни признания, ни даже благодарности. Иногда мне кажется, что стоит закончиться спорным темам, как все забудут и о скандальной программе Джеймсона, а потому он рвет глотку, поливая грязью супергероя и стараясь слепить из него очередную громкую тему. Если крикливый старик чего и боится, так это потери внимания к себе. А заняться актуальной темой Человека-Паука, которого вряд ли скоро забудут, и превратить нашу активность в Нью-Йорке в жаркую несмолкающую дискуссию о морали… Очень умно. – Да, – отвечает Питер. – Но не только о нем. Чтобы посчитать все статьи в «Бьюгл» о том, какой ущерб я нанес городу и сколько разрушил зданий, мне едва хватило бы восьми рук. – Точно, – вспоминаю я газетные страницы. – Как когда ты повалил вышку управления воздушным движением у причалов в погоне за Доктором Октавиусом? – Было дело. – А еще как-то Рой во время вашей драки запустил бактерии в здание суда, и они проели стены насквозь. – Да, и это тоже. – А когда вы дрались с Мистером Негативом, метро выбросило наружу… – Так, так! – перебивает меня Питер и поднимает руки, жестом призывая замолчать. – Много еще историй было, и в каждой я участвовал, да. – Извини. – Мое лицо пылает от стыда. Я думал, что если сам буду Человеком-Пауком, то смогу и к Питеру относиться не так восторженно, но, по-видимому, с фанатской страстью так просто не совладать. – Я читал статьи, в которых Человека-Паука выставляли приносящим только убытки и разрушения. Но мне всегда казалось, что на самом деле никто так не думает. – О, это ты зря, – со вздохом объясняет Питер. – Мэри-Джейн как-то попросили написать обличительную, так сказать, статью о том, что Человек-Паук подвергает город слишком большому риску и нельзя позволять ему бороться с преступностью в Бруклине самому по себе, «необходимо строго регулировать его активность, как и деятельность других муниципальных служб». – Муниципальных служб? – переспрашиваю я. От такого наименования супергероя хочется поморщиться. Питер снова вздыхает. – Некоторых больше заботит доход от жизни города, чем благополучие жителей. И такие люди никогда не изменят отношения к нам, всегда будут считать, что мы слишком дорого обходимся. Они забывают, что под масками каждый из нас – обычный человек, который просто помогает другим людям. Да уж, мне ли не знать. Если бы Джей Джона Джеймсон знал о дяде Бене или тете Мэй, если бы знал, как Питер заботится о Мэри-Джейн, может, он бы не торопился обзывать Человека-Паука «муниципальной службой», которую нужно строго регулировать, а увидел бы простого парня, который старается все сделать правильно. Парня, который не сдается. Я помню, как мой отец шел к микрофону. Никогда не забуду эту картину, хотя после взрыва я и потерял сознание. Не забуду. Возможно, если бы все знали, что теперь есть еще один Человек-Паук, подросток, чей отец, полицейский, погиб во время террористического акта в городской администрации, парень, который недавно переехал и оказался в новом мире с мамой и бабушкой, на меня смотрели бы иначе. Может, с чуть большим состраданием. Но стоило мне оказаться в переулке у магазина без маски, как меня тут же приняли не за хорошего парня. – Так вот! – бодро восклицает Питер, хлопнув себя по ноге. Он встает и вытягивает руки вверх. – Может, полетаем по городу? Прочищает мысли, помогает подняться выше уличного смога… А по радио и вовсе говорят, что на Манхэттене воздушная йога становится все популярнее. Похоже, в моем взгляде не отражается ни толики понимания, и Питер принимается объяснять на пальцах. – Ну, знаешь, когда висят на гамаках? Забираешься в петлю из ткани… вот так. – Он выставляет руки, выпускает паутину из обоих запястий и, закрепив за столб электропередачи, делает из нее подобие петли. – Потом повисаешь вверх ногами, вот так. – На этих словах Питер садится на паутину как на качели, отклоняется назад и повисает вниз головой, держась одними ногами. – О-о-ох. Ну, вообще… – Питер раскачивается взад и вперед, выгибая тело. Я слышу, как спина его несколько раз хрустит, и морщусь. Быть не может , что ему так удобно. – Ох, честно, очень расслабляет. Попробуй! Сомневаюсь. Позвоночник не должен издавать такие звуки. – Да брось! Смелее, – выдавливает он и показывает куда-то позади меня. – Для тебя столба тоже хватит. Я оборачиваюсь и вижу второй столб электропередачи. Оказывается, делать петли, как показывал Питер, совсем не сложно, и спустя мгновение у меня есть собственный терапевтический паутинный гамак для релаксации. Я повисаю вниз головой, и тут же чувствую, как напряжение, о котором я и не подозревал, покидает мое тело. – Ого! Обалденно, – признаюсь я. – Я же говорил! – А знаешь, что еще лучше? – говорю я и перекидываю паутину от своего столба к тому, где висит Питер, а потом располагаюсь на полноценном гамаке, закинув руки за голову, будто лежу на пляже в Канкуне. – Вот так-то. Не хватает только кокосового коктейля с бумажным зонтиком. Питер усмехается. – Тоже вариант. Главное, отдыхай. Я смотрю в ночное небо, по большей части затянутое облаками. Капли дождя стучат по маске и по груди. Я закрываю глаза и втягиваю свежий воздух… Ну, или то, что в нашем городе им называется. – Эй, Майлз, – мягко зовет друг. Я смотрю в его сторону. – Что, Питер? – Быть Человеком-Пауком очень непросто. Я киваю. – На помощь другим уходит много времени. Не забывай уделять хоть сколько-то себе. Не забывай иногда отдышаться, ладно? Вдруг я будто снова переношусь в место взрыва. Неистово моргаю, силясь рассмотреть что-то в клубах дыма и среди полыхающих обломков. Прямо над собой вижу мамино лицо. Она кричит, чтобы я приходил в себя, но я почти не слышу, ее голос будто доносится издалека. Словно я где-то в другом месте. Я растерян. Последнее, что я помню, – как отец поднимался по ступенькам на сцену. Под глазом, в нижнем веке, у меня застрял осколок. Грудь сдавлена. Я смотрю туда, где раньше стояла сцена, а теперь остались лишь дымящиеся обломки. Отец лежит лицом вниз. Я помню, как думал лишь о том, за сколько доберусь до него и как быстро смогу все исправить. Мне это было не под силу. Я не мог исправить ничего. Снова смотрю на Питера. Я знаю, что он думает о том же, когда вспоминает дядю Бена. – Ты говоришь, в тебе сразу видят преступника… Я никогда не пойму, каково это, когда судят только по цвету кожи. Не знаю, что посоветовать. Только если… попробуй узнать себя. Не торопись, выясни, что для тебя значит быть Человеком-Пауком и как это совпадает или, наоборот, отличается от моего понимания супергероя. Он прав. Питер может обучить меня быть Человеком-Пауком. Но не может рассказать, как быть темнокожим Человеком-Пауком. «Не забывай отдышаться» , – говорил он. Даже когда становится сложно. Даже в тяжелые времена. «Дыши, Майлз», – думаю я. Я кладу руку на красное и будто слишком большое изображение паука на костюме и думаю об особенностях моего супергеройского бремени. Паук, который укусил меня, к слову, тоже совсем другой. Питера укусил радиоактивный. Меня – какой-то другой. Неизвестно, те ли же у меня силы. А вдруг я могу… гораздо больше? Осознавая весь груз ответственности, я снова вздыхаю. Питер прав. Быть Человеком-Пауком совсем непросто, и я не жду, что станет легче. Но после нашего разговора под облачным небом и дождем, после гулких ударов молнии я будто вижу надежду, что костюм окажется мне по размеру и я пойму, как им распоряжаться, что он не будет бесполезно висеть на моих плечах. Висеть , ха. ПОЗЖЕ ночью, уже дома у бабушки, по сути, у себя, я волочусь вверх по лестнице в промокшем худи и джинсах, которые липнут к телу, и мечтаю скорее переодеться и заползти в сухую теплую постель. Я достаю из кармана медный ключ, вставляю в замок, поворачиваю ручку и, оказавшись в гостиной, вижу, маму, сидящую под светом торшера. На коленях у нее корешком вверх лежит открытая примерно на середине книга. На обложке написано: «Как вершить политику, не становясь политиком». Я удивленно поднимаю бровь, но решаю оставить этот вопрос на потом. – Мам? – шепчу я, решив, что лучше разбудить ее и сказать, что я дома, и тогда она сможет спокойно лечь спать. Но мне сразу становится стыдно. Мама запрокинула голову назад, на спинку кресла, рот ее немного приоткрыт, грудная клетка вздымается и опадает в такт дыханию. Она блаженно спит и видит сны, в которых ей не приходится обо мне волноваться. Не стоит ей мешать. Стараюсь придумать, как сообщить по-другому. Если послать сообщение, она проснется. Может, лучше всего по-старомодному нацарапать послание на бумаге. Отыскиваю блокнот у стационарного телефона в кухне. Понятия не имею, зачем бабушке этот аппарат в наши времена. У всех – даже у нее – давно есть мобильники. С чего заводить себе телефон, который больше подходит для телемаркетинга, с которого нельзя даже послать сообщение и по которому звонить можно только из дома? Наверное, это все разница поколений. Ручка обнаруживается там же, и я пишу: Мам, я дома. Прости, что гулял допоздна. Пожалуйста, не волнуйся. С одной стороны, я благодарен маме за заботу. За многими моими сверстниками вообще никто не приглядывает и не следит, когда они приходят домой, не спрашивает, все ли у них хорошо. С другой, ей самой было бы лучше, если бы она считала, что со мной все в порядке. Я, Человек-Паук, не всегда могу точно сказать, где я и когда вернусь. Смены, которые я отрабатываю в центре П.И.Р., можно использовать как оправдание только днем. Видимо, придется выдумать, где я пропадаю ночью. Я кладу записку маме на колени и улыбаюсь, когда она сопит и поворачивает голову на другую щеку. – Спокойной ночи, мам, – шепчу я и направляюсь в сторону своей комнаты. Едва я берусь за ручку двери, как позади, из гостиной, раздается мамин голос: – Майлз? Я оборачиваюсь и вижу, как она всматривается в темноту коридора, стараясь меня разглядеть. – Привет, мам, – шепотом здороваюсь я, пытаясь не разбудить бабулю: наши комнаты рядом. Я возвращаюсь в гостиную, встаю рядом с мамой и прячу руки в карманы. – Извини, что пришел так поздно. Я просто… заблудился. Это неправда. В телефоне есть навигатор, да и домой позвонить было бы несложно. Пока мама не успела обратить на это внимание, быстро меняю тему. – А потом я встретил Питера, а потом подумал, что успею слетать к Ганке и забрать свой рюкзак. – Чувствую мимолетный укол паники: я сказал «слетать», надеюсь, мама решила, что это в переносном смысле. – Я просто… я подумал, ты не будешь волноваться, раз я с ним. Мама потягивается, подняв руки вверх и забыв о книге на ее коленях. Та стукается об пол, я поднимаю ее и переворачиваю. – А что за книга? – спрашиваю у мамы. – Ты вдруг заинтересовалась политикой? – Немного, – с едва заметной улыбкой признается она. – Ты ведь знаешь, я люблю работать на благо сообщества. В Бруклине я могла найти, где помочь волонтером. В библиотеке, в школе, в П.И.Р. Но сейчас, в незнакомом районе… пока я немного растеряна. Удивленно моргаю. Мама? Растеряна? Быть не может. Мама легко найдет, чем и кому помочь даже в сошедшем с рельсов поезде, который несется по полю к обрыву среди обледеневшего постапокалиптического пейзажа. – Правда? – искренне интересуюсь я. – Но ведь бабушка тут уже долго живет. Разве она не может тебе что-нибудь посоветовать? Мама кивает. – Может, конечно. Она познакомила меня с организаторами местного отделения П.И.Р. Но даже с ними… Не могу спокойно спать, пока не выясню, могу ли помочь чем-то еще. Ровно те же мысли мучили меня сегодня вечером, когда я задумался о своих суперсилах. Ненавижу чувство, что делаешь слишком мало. Оно пожирает живьем и складывается впечатление, будто это мне нужна помощь. Именно это я испытывал, когда стоял у гроба отца, а все подходили и хлопали меня по плечу, уверяя, что все наладится , что это пройдет и что боль со временем утихнет. В тот день я познакомился с Питером. Точнее, в каком-то смысле мы были знакомы до этого, но тогда я впервые увидел его в обычной одежде. И понятия не имел, что наша настоящая первая встреча случилась при совсем других обстоятельствах: я тогда бросился защищать какого-то парня от двух негодяев, которые хотели его избить. Даже когда Питер помогает, у меня никогда не возникает ощущения, что я заслуживаю жалости или ему со мной приходится нянчиться. Он вселяет в меня уверенность, что я могу достичь большего, вырасти над собой, что во мне скрыты глубины, которых я и сам не ведаю. Мама зевает и поднимает взгляд на меня. – Я за тебя беспокоюсь, Майлз. Здесь отличное место, но пока незнакомое. Просто… – Мама протягивает руку и проводит ладонью по моей щеке. Я прикрываю ее руку своей и улыбаюсь. – Я не знаю, что буду делать, если с тобой что-нибудь случится. Ты главное в моей жизни. Слышишь? Я киваю и искренне отвечаю: – Слышу. – Беги спать. Andale, – подгоняет она меня на испанском, поднимаясь с кресла. – У нас обоих завтра важный день. У меня начнется новый семестр, потому день важный. А у нее? – Что ты такое собралась делать? – спрашиваю я через плечо с ухмылкой. – Завтра подам свою кандидатуру на место в городском совете, – отвечает она. Я слышу по голосу, как она улыбается. – Вот это да! – Тш-ш-ш! Ой, совсем забыл, что за стенкой спит бабушка. – Извини, – шепчу я. – Но это… и правда здорово. Мама отлично впишется в компанию деловитых политиков в дорогих костюмах, которых я то и дело вижу по телевизору. Костюмы ей идут больше. Обычно, даже сейчас, она ходит в кардигане с юбкой или брюками, и выглядит это очень по-домашнему. Но стоит маме накинуть пиджак, как она мгновенно превращается в настоящую хозяйку города. – У тебя все получится, мам. И… папа тобой гордился бы. Мама наклоняется и целует меня в лоб. – Я люблю тебя, Майлз, – говорит она. – Никогда об этом не забывай. – Я тебя тоже люблю, мам. Мы расходимся по спальням. Я сворачиваюсь в клубок под одеялом и смотрю на луну за окном. Наушники наполняют мой мозг мелодичной музыкой, от которой я крепко засыпаю и всю ночь вижу во сне, как лечу по небу, раскачиваясь на паутине. Глава 6 ОТ БРУКЛИНСКОЙ академии «Вижнс» наше общежитие отделяет приятная прогулка по двум кварталам, но Ганке вышел из дома уже двадцать минут назад, едва доев лапшу быстрого приготовления с яйцом. По плану мы должны встретиться прямо у школы, как только я сойду с электрички – то есть сейчас. Я прорезаю людской поток, заполонивший всю станцию до самого выхода, и вдруг краем глаза замечаю нечто неожиданное. Все рекламные плакаты на станции поменяли, и теперь на них говорится об одной и той же компании. Плакаты белые, как больничные стены. Название и лого – четко в центре. «Террахил». Опять. Почему я теперь повсюду вижу одинаковые плакаты? Сначала в Гарлеме на стене, теперь в метро. Что дальше? Рекламный дирижабль? Да неважно. Списываю обилие рекламы «Террахил» на неизбежный захват всех подходящих поверхностей заинтересованными корпорациями и иду дальше. Вгрызаясь во фруктовый батончик и отдаваясь музыке, играющей в наушниках, поднимаюсь по ступенькам и выхожу в уже не такой теплый, но солнечный осенний день. На тротуарах не протолкнуться, толпа слишком плотная даже по бруклинским меркам. На углу продавец прессы размахивает газетой и убеждает людей купить сегодняшний выпуск и быть в курсе всех новостей. Проходя мимо, бросаю взгляд на газету и вижу заголовок на первой странице: «В ГОРОДЕ ВИДЕЛИ ЧЕЛОВЕКА-ПАУКА В ШОРТАХ И КУРТКЕ». Я в восторге: кто-то сфотографировал меня, когда я летел, цепляясь за паутину, в Проспект-парке, и кадр получился отличным . На снимке я держусь обеими руками за паутину, колени поджаты к груди, несусь, рассекая воздух – просто веселюсь. Как обычный подросток. Ну или вроде того. Как подросток, которому достались способности генетически модифицированного паука. – Эй, Майлз! – голос выделяется на фоне шума толпы и прорезает музыку в наушниках. Через дорогу вижу Ганке. Он активно машет мне рукой, и от этого край футболки с эмблемой Академии чуть задирается, немного обнажая живот. Я смотрю то Ганке в лицо, то на его вторую, опущенную руку. Такое ощущение, что он подключил к смартфону портативную радиостанцию через отверстие для наушников – ерунда какая-то! – Эй, это что за рухлядь? – интересуюсь я. Ганке с лукавой улыбкой качает головой. – Когда узнаешь о способностях этой штуки, тебе уже не придет в голову язвить! – выкрикивает он. Перехожу улицу. Рядом со мной несколько учащихся Академии «Вижнс», приехавших на той же электричке, тоже переходят дорогу. Наверное, как и я, живут не в Бруклине. Подхожу к Ганке, морально подготовившись слушать объяснения, которые он для меня приготовил. Если у него в руках оказывается какое-нибудь новое устройство, самое время насторожиться. Ганке протягивает мне темный корпус устройства, я разглядываю его секунд пять и возвращаю хозяину. – Так, я жду каких-нибудь пояснений. – Смотри, верхняя часть – это усилитель вай-фая. Это… Цыкаю и машу рукой. – Ты знаешь, я в курсе, что такое усилитель, – со смехом говорю я. – Давай серьезно. Что это за штука? – Моя новая идея, – говорит Ганке. Глаза его сияют от самодовольства. Он оглядывается и проверяет, нет ли подслушивающих. Нет, никому нет дела, о чем болтают двое каких-то «ботанов». Люди проходят мимо, будто нас и не существует. – Это только прототип, но … – Ганке наклоняется ко мне, протягивая телефон. – Будет приложение «Спокойный район». – Ты правда решил его так назвать? – Я не стал высказывать ему все свои мысли, но… разве нельзя придумать название поинтереснее? Из «Спокойного района» даже аббревиатуру интересную не сделать. СР?! – Повторяю: это только прототип. Слушай. Я еще не дошел до самого интересного. – Ладно, извини. Что же самое интересное? – Ну, ты говорил, что немного потерян? Не знаешь, кто живет вокруг тебя? Не знаешь, где найти любимую шипучку, даже если бы это был вопрос жизни и смерти? Согласно киваю. Именно так я и чувствовал себя, пока бродил прошлой ночью по Гарлему. Потерянным. Одиноким. – Так вот, эта штука, – говорит Ганке, проводя по экрану сверху вниз, – делит Восточный Гарлем на квадраты. Видишь? С координатами. Ты живешь в квадрате E14. Моя мама – F31. Хочешь что-нибудь найти – автосервис, прачечную, скидки, лучшую сопайпилью в округе – просто загляни в «Спокойный район». Поднимаю бровь. – А откуда мне знать , что он и правда покажет лучшую сопайпилью? Я наполовину пуэрториканец, а значит, здесь лучше меня никто не знает, каким должен быть лучший жареный хлеб. И это приложение никак не сможет убедить меня в обратном. Когда речь заходит о ресторанах, в приложениях самый низкий рейтинг у тех, где «у еды слишком интенсивный вкус», меню «непонятное» или кухня выглядит «такой древней, будто сейчас развалится». А ведь именно там еда вкуснее всего. «Бабушкина пиццерия» выглядит так, словно духовки там не мыли с 80-х, а значит, аромат всех испеченных там пицц сохраняется в каждом кусочке. Ганке усмехается и многозначительно поднимает палец, призывая подождать, пока он работает. Некоторое время что-то печатает. Позади раздается вой сирены, я отвлекаюсь от наблюдения за другом и оборачиваюсь. По старой привычке я ожидаю увидеть, как с водительского сиденья улыбается папа и поправляет служебную шляпу, будто подгоняя меня на урок . Вдруг понимаю, что больше никогда этого не увижу, и мое сердце сжимается. Из полицейской машины никто даже не смотрит в мою сторону. Женщина на водительском сиденье не сводит взгляда с автомобиля, водителю которого велено остановиться у обочины сразу после поворота. – Ага, понял! – победоносно восклицает Ганке, возвращая меня к реальности, в которой учащиеся снуют мимо нас по своим делам, и протягивает мне телефон. Я моргаю, будто отгоняя воспоминания, и стараюсь вникнуть в его объяснения. – Видишь? – спрашивает он. – Тут отзывы. В каждом из них есть слово сопайпилья и тридцать пять вариантов с ошибками. Вот места, которым поставили пять звезд. Он проводит по экрану, и я вижу, как один за другим мелькают лучшие заведения. – Еще можно искать по другим ключевым словам. Например, вкус и аромат, атмосфера, а еще по хорошим и плохим оценкам вроде «долго ждать», ужасно или вкусно. Мне все равно еще работать и работать, но я уже им горжусь. – Да, отлично выходит, – соглашаюсь я и не обманываю. Прошлой ночью мне бы пригодились хоть какие-то подсказки. И сопайпилья, возможно, не помешала бы. Или хотя бы скамейка – посидеть и обдумать последние события. – Ты ведь добавишь места, где продают «Физзи»? – Вот уж нет, – Ганке грозит мне пальцем. – Фокусник не раскрывает своих секретов, а контрабандист не сдает своих поставщиков. Я смеюсь и по-дружески стукаю его кулаком по руке. – Ладно, приложение все равно классное, хоть там и не найти, где купить шипучку. – Спасибо, – говорит Ганке и широко улыбается. Его лоб немного краснеет, наверное, от радостного волнения. Я вспоминаю, что Ганке говорил еще об одном своем изобретении. Он упоминал его лишь однажды, и с тех пор не сказал ничего нового. Точнее, я и не спрашивал. Возможно, самое время. – А что с… с тем… Спидмон… Спадмон… – Спиднонагон, – лицо Ганке сияет, когда он вспоминает о своей разработке. – Пока не доделал. Но видеоигры так быстро не сделать. Да и учиться приходится, и другие дела мешают… – Понимаю. О, еще как понимаю. Уж кто-кто, а я знаю, что такое находить время на «другие дела». Для меня это летать по городу на паутине, бороться с преступностью и предотвращать беды, но в целом мы с Ганке говорим примерно об одном и том же. – Кстати, Майлз, я хотел спросить, – говорит Ганке, пряча телефон в задний карман. – Всего один вопрос о вчерашнем. О нет. Я нервно сглатываю, но выдавливаю из себя улыбку в надежде, что он не заметит, насколько я взволнован. Только бы он не стал излишне любопытствовать. Но это не про Ганке. – Я знаю, что обещал не наседать, но я все никак не пойму… Когда ты пробрался в комнату, ты сказал, что под пожарной лестницей стоял мусорный контейнер. Но… у нас ведь не ставят баки под наружными пожарными лестницами. Это запрещено муниципальными законами. – Может, бездомный подвинул? – спрашиваю я, для убедительности пожимая плечами. – Знаешь Эрла? Он как раз живет в переулке, и мы договаривались не сдавать его охраннику. Я все уговаривал его обратиться в П.И.Р. Может, он и подвинул. Я понятия не имею, как там оказался мусорный контейнер, но залезать было удобно. – Удобнее, чем позвонить мне? – Ты как-то проспал учебную пожарную тревогу, а никто в общежитии такое не проспит. Я бы тебя не разбудил ни за что, ты же знаешь. Ганке улыбается и кивает. Кажется, хотя бы временно удалось усмирить его любопытство. Но вдруг он хмурит брови и спрашивает: – Но ведь можно было… Его перебивает звонок, и мы оба поворачиваемся к двойным дверям Академии, через которые, поднявшись по ступенькам, спешат в здание несколько учеников. Мы с Ганке одновременно вздыхаем, он – потому что не получит сейчас ответа на вопрос, я – потому что мне пока не придется отвечать. Да, он обещал попытаться не наседать, но, видимо, попытки провалились. Видимо, терпеть неведение для него совершенно невыносимо. Он не может оставить вопросы без ответа. Жаль, очень хотелось бы, чтобы он смог хотя бы раз. – Первая биология, – говорю я, обеими руками хватаясь за спасительный повод сменить тему. – Лети как ветер, и пусть тебе достанется лучшая парта! – На уроках мистера О’Флэнигана лучшая парта – любая дальше четвертого ряда! – выкрикивает он откуда-то сзади, когда мы взбегаем по ступеням к дверям. – Почему? – приходится спросить мне. Новый семестр, новый учитель. Я понятия не имею, кто этот мистер О’Флэниган и почему на его занятиях все стремятся сесть подальше, но я уверен, что Ганке уже начитался отзывов на каком-нибудь надежном ресурсе. И я уверен: его источники не подведут. – Ряды с первого по третий – в зоне поражения, – сообщает Ганке. Представляю себе, что он имеет в виду, и содрогаюсь. Мы бежим через главный холл, добираемся до кабинетов в восточном крыле, находим двести второй и, влетев туда, видим три пустых ряда и всего два свободных места в четвертом. Я занимаю ближайшее место в этом условно первом ряду, Ганке следует за мной. Мы успеваем сесть за парту как раз перед вторым звонком, и нам очень везет: тремя секундами позже заходят еще трое и получают выговор за опоздание, да еще и вынуждены сесть в «зоне поражения». Один из них шепчет другому: «Ну что за черт!» – на испанском, и я его понимаю. Мне остается только улыбнуться. Очень скоро я кое-что выясняю: кем бы ни был этот мистер О’Флэниган, в игры с нами он играть не будет. Он стоит у доски, прямой и строгий, в полной тишине и смотрит на нас как фермер, который выбирает, какая из его куриц сегодня попадет в суп. Руки у него сложены за спиной. Этот человек из тех, кто все свои рубашки застегивает до последней пуговки. Просто так надо. Да и кажется, будто ему так удобно , даже без уютного кардигана. На носу у мистера О’Флэнигана стильные очки в прямоугольной оправе, а бороды такой четкой формы я не видел ни у кого на свете. Как ни посмотри, похоже, у этого человека всё «застегнуто до последней пуговки», не только рубашка. Интересно, будет ли он учить нас с такой же педантичностью. Вскоре проясняется и этот вопрос. Учитель стоит молча секунд тридцать, и за это время затихаем мы все. Он прочищает горло и поправляет очки. – Другое дело, – чеканно произносит он. – Первое, что вам следует запомнить: я не буду тратить ваше время, если вы не будете тратить мое. Тонкий высокий человек берет до странности длинными и тонкими пальцами маркер и пишет на доске свое имя. – Меня зовут мистер О’Флэниган. Из-за давней травмы челюсти моя речь немного шепелява. Также временами со мной может происходить непроизвольное извержение брызг слюны, когда я говорю. Все мы обмениваемся растерянными взглядами. – Кто готов объяснить, что это означает? Ганке поднимает руку, и мистер О’Флэниган кивает ему. – Ну, это… – тихо говорит Ганке. – Это означает, что вы плюетесь. В кабинете раздаются тихие смешки, и мне становится немного грустно. Мистер О’Флэниган открыто признал свою… проблему , но над ним все равно смеются, пусть и тихо. Он кажется неплохим человеком, но его судят, даже не узнав поближе. Однако наш учитель, похоже, к этому привык. – Верно, – подтверждает он ответ Ганке. – Я видел отзывы в интернете, как и, полагаю, многие из вас. Если вы предпочитаете сидеть сзади, возражать не буду, главное, сидите прямо, не отвлекайтесь от урока, отвечайте на вопросы и вовремя сдавайте задания. К слову, первое я готов собрать уже сейчас. Меня охватывает паника. Я смотрю по сторонам и вижу, что остальные растеряны не меньше моего. Разве нам что-то задавали? В первый день? Я не проверил почту? – Шучу. Можно и пошутить в первый день, – успокаивает нас мистер О’Флэниган. Никто не издает ни единого смешка, зато класс наполняется облегченными вздохами. Хотя бы какое-то чувство юмора у него есть. – Ну а теперь, когда все мы взбодрились, – продолжает учитель, – откройте учебники на пятнадцатой странице. Начнем с первой части, в которой будем изучать насекомых и членистоногих, в том числе паукообразных, некоторые из которых тоже плюются. Так, семейство пауков-плевак включает в себя более двухсот пятидесяти различных видов, которые делятся на пять родов. Об этом подробнее поговорим позже, а наша первая тема – паукообразные. Как вам кажется, крабы – это паукообразные или нет? Я считаю про себя, сколько у крабов ног, восемь или нет… И по ногам ли понимать их причастность к паукообразным? А водяные пауки? И почему я всего этого не знаю? Учитывая мою… работу, надо бы. Ганке снова поднимает руку. Мистер О’Флэниган, бросив на него взгляд, говорит: – Я вас вижу, мистер Ли, но хотелось бы узнать, кто еще может ответить. Ганке расстроенно опускает руку и взгляд. Мне известно, как он любит отвечать на вопросы учителей. Он обычно знает ответ, а если не знает, то задает вопросы, пока не поймет самую суть темы. На этот раз он поднимает глаза на меня и беззвучно проговаривает: – Членистоногие . И что это значит? Крабы – членистоногие? И, следовательно, не паукообразные? Или паукообразные тоже относятся к членистоногим? Кто-то с задних рядов додумывается до ответа раньше меня. – Нет, – слышится голос. – В отличие от пауков, крабы имеют твердый экзоскелет. Они членистоногие. Мистер О’Флэниган благодарит за ответ и довольно кивает. – Верно, Джесси. Главная черта паукообразных, как известно, – наличие восьми ног. У крабов их десять, кстати, а также ни когтей, ни крыльев, ни усиков. Я сижу, подперев подбородок рукой, слушаю рассказ о пауках и, на удивление, мне совсем неинтересно. Скучно. Хочется приключений. В городе в последнее время тихо. Наверняка все злодеи получили весточку о том, что новый Человек-Паук занят переездом, не успел привыкнуть к новому месту и ему на пользу пойдет небольшой перерыв. Однако гораздо полезнее было бы отвлечься на какое-нибудь другое занятие. Учитель пишет на доске одну сотню слов за другой, а я борюсь с желанием оказаться на улице хотя бы в мечтах. Мне кажется, что всего на секунду где-то вдалеке показался Питер, но я понимаю, что это был всего лишь трос строительного крана. – Мистер Моралес, если не ошибаюсь? – раздается откуда-то сверху голос О’Флэнигана. Он нависает прямо надо мной и смотрит невыразительным взглядом. – Может быть, предложите свой ответ на вопрос? Повторить его для вас? Вот блин. Сгорая от стыда, я выпрямляюсь на стуле и кладу руки одну на другую на свою тетрадку. – Извините. Повторите, пожалуйста. Со всех сторон раздаются смешки, но мистер О’Флэниган смотрит на меня совсем без злости, будто предлагая мне продолжить разговор. Не то, чтобы я в нем участвовал , если по-честному. – Конечно, – соглашается он. – Я задал вопрос о том, почему пауки предпочитают не заглатывать добычу целиком, а предварительно растворять внутренности ядом. Я на минуту задумываюсь. Предыдущая часть урока целиком прошла мимо меня. Учебник до сих пор открыт на пятнадцатой странице, с которой мы начинали. На ней золотыми крупными буквами написано «Глава первая», а остальные, как я заметил, разглядывают иллюстрацию черной вдовы. Но я, как-никак, Человек-Паук. Наверняка я знаю достаточно и могу предположить вполне вероятный ответ на вопрос о пауках. – Ну… – начинаю я, еще сильнее выпрямляя спину и упираясь в парту. – Пауки зачастую ловят добычу крупнее, чем они сами. И, наверное, растворить их внутренности перед едой было бы удобнее. Также совсем непросто съесть свою жертву, если она обмотана паутиной, с помощью которой большинство пауков ловит… себе… еду. Повисает долгая пауза. Затем мистер О’Флэниган молча направляется к доске. – Неплохая догадка, – наконец говорит он. – И абсолютно верная. Я облегченно вздыхаю и берусь перелистывать страницы до картинки с черной вдовой. – Представьте себе, что вы превратились в паука и вам предстоит столкнуться с ужасным врагом, например птицей, которая питается такими, как вы. Представьте, как сложно будет ее одолеть, не поставив ловушку из паутины и не победив ее изнутри. Остаток урока мистер О’Флэниган что-то рассказывает и пишет на доске сотни новых слов. В остальном первый учебный день года проходит так же уныло, немного веселит только урок музыки. Между нами распределяют инструменты, и, к моей радости, вертушка для диджеев призналась инструментом наряду с остальными. Домашние задания будут лучше не придумаешь – сочинять биты. Но по дороге обратно в общежитие начинается кое-что интересное. Я иду, закинув на плечо рюкзак и уткнувшись в телефон, и вдруг чувствую слабую щекотку, будто по затылку ползет маленький жучок. Хлопаю себя по шее, но на руке никаких следов букашек. Щекотка становится сильнее, охватывает уши и затем всю голову, до самой макушки. Это еще что такое? И тут сквозь музыку в наушниках до меня доносятся крики, вопли и испуганные вздохи. Я снимаю наушники и поворачиваюсь на шум. Десятки людей рядом со мной и на другой стороне улицы не двигаются с места, смотрят вверх, на серебристую башню, строго охраняемое отделение ЩИТа в Бруклине. Несколько напуганных людей даже указывают на нее пальцами. Я оглядываюсь туда и замечаю силуэт, похожий на гигантскую птицу размером с минивэн, который быстро взлетает вверх вдоль стены. – Как раз этого не хватало Нью-Йорку, – бормочу я. – Исполинских ястребов. Вдоль тела причудливой птицы вытянуты огромные красноватые крылья, но, прикрыв глаза ладонью и присмотревшись, я понимаю, что это не птица. А человек в металлической броне с крыльями. Он взмывает к крыше башни ЩИТа посреди бела дня, сияя красными металлическими крыльями. Он не похож на знакомых мне злодеев. Наверное, больше всего он напоминает Стервятника, но у того костюм зеленый. В любом случае, что бы ему ни было нужно в охраняемом здании, ничего хорошего это не сулит. Вот мне и развлечение. Я ждал хоть каких-нибудь событий. Да, немного эгоистично, учитывая, что события в этом случае обычно оборачиваются опасностью для города. Но своего я дождался. И если уж я не могу вспомнить, кто это, значит, наверняка это начинающий злодей, с которым я смогу справиться сам или, по крайней мере, связать его паутиной и дождаться Питера. Идеально! И как раз там, где я живу. Точнее, где раньше жил. Думаю, мне хватит времени прервать воплощение его замыслов и вызвать полицию, пока Питер даже не узнал, что стряслось. Я принимаюсь за дело. Сначала бегу по улице, сворачиваю в ближайший переулок. Убедившись, что вокруг никого, прячусь за мусоркой, расстегиваю рюкзак, вижу там блестящее изображение паука, на котором играют послеполуденные лучи солнца. Сердце стучит, как и всегда перед боем. Я спокойно и уверенно улыбаюсь сам себе. Я справлюсь. Мистеру Голубю пора познакомиться с Пауком-птицеедом. Глава 7 Я ВЫЛЕТАЮ из переулка так быстро, что чувствую, как воздух прорывается сквозь костюм, и молнией перескакиваю перекресток. – Человек-Паук! – кричит внизу какой-то зевака. Один за другим к нему присоединяются другие восторженные возгласы. – Человек-Паук! – Человек-Паук летит! – Он его поймает! Все они думают, что это летит Питер, который наверняка знает, кто это и как его остановить. Но я понятия не имею ни о том, ни о другом, зато точно знаю, что докопаться до сути можно, лишь забравшись на вершину башни. Если войти через дверь, возможно, придется пробираться через бесчисленные охранные устройства: сканеры сетчатки, датчики движения, лазеры, ловушки… лазерные ловушки… интересно, такие бывают? Не знаю, а если да, наверняка их давно установили в башне ЩИТа. Я вытягиваю руку, готовый пустить в ход веб-шутеры и зацепиться паутиной на высоте в несколько этажей, каждый из которых состоит только на десять процентов из армированной стали, а в остальном – из окон, приклеиться к стеклу и ползти вверх. Я слежу за красными крыльями, от которых отражаются закатные лучи, и понимаю, что был прав – металл! Я слышу, как крылья звенят , стукаясь друг об друга. Да что же это за Голубь? – Эй ты! – кричу я ему. Дело идет слишком медленно, и поэтому я стреляю паутиной в незнакомца, она приклеивается к его ноге, и я лечу навстречу судьбе. Существо, ощутив мой вес, сильно удивляется и делает это еще раз, когда я взлетаю по дуге и оказываюсь в его поле зрения. Металлическая пичуга резко выпускает нечто вроде абордажного крюка, и прямо в лицо мне рискуют вцепиться несколько страшных красных когтей. – Эй! – выкрикиваю я, отталкиваюсь от ближайшего окна, подпрыгиваю и делаю сальто назад. Крюк пролетает в паре сантиметров от моего носа, пока я одну за другой опускаю ноги. Инерции после сальто хватает на резкий удар врага по ребрам. Тот издает отвратительно громкий птичий крик и падает вниз, скребя лапой по окнам здания. Скрип от стекла разносится повсюду, но постепенно затихает. На стекле остались три отчетливые полосы от когтей. Затем вверх выстреливает новый крюк и цепляется где-то у самой верхушки башни, примерно на шесть этажей выше меня. – Кто быстрей? – выкрикиваю своему противнику, выстреливаю паутиной и уже через мгновение оказываюсь на крыше. Мой враг карабкается вверх по стене. А крылья ему для красоты, что ли? – Может, наконец, познакомимся? – кричу я. Кем бы ни оказался незнакомец, он явно карабкается не так, как я. Гораздо быстрее. Так или иначе, нужно разобраться со злодеем раньше, чем сюда доберется Питер. – Ты у нас суровый молчун, да? – спрашиваю, пожимая плечами. – Ну что ж… Незнакомец подбирается достаточно близко, и я осознаю, как сосредоточен на мне его взгляд. Враг вдруг понимает, что можно карабкаться с б о льшим комфортом, и забрасывает на крышу второй крюк-кошку, едва не задев мой палец. Я отшатываюсь, а он взмывает вверх и приземляется на месте, где я стоял пару секунд назад. Человекоптица опускается на колени, а потом в лучах закатного солнца медленно вытягивается во весь рост, как показывают во всяких супергеройских фильмах. Внутри у меня все холодеет. Не знаю, кто мой враг, но он определенно очень высокий . Я вскакиваю на ноги, и все равно незнакомец заметно выше. Злодей идет мне навстречу, и от каждого шага раздается стук, будто обувь его сделана из металла. Он расправляет крылья, и наконец я могу рассмотреть, с кем мне предстоит схлестнуться. Ту-дух. Ту-дух. Ту-дух. Он приближается. – Послушай, – говорю я, стараясь отступить подальше. – Давай ты просто представишься, расскажешь, зачем пожаловал, а потом уберешься восвояси, ничего тут не ломая и не круша. Иначе будет хуже. Вдруг что-то давит мне на пятку, и я рефлекторно бросаюсь вниз. Распрямившись с металлическим визгом, надо мной пролетает огромная сеть и врезается в дверь, закрывающую выход на крышу, справа от меня. Я забыл об этом охранном приспособлении, хотя надо было ожидать его здесь увидеть: сетемёты. Мой противник останавливается. Его крылья подрагивают, солнце играет на металлических перьях. Он разводит руки в стороны, и на каждой появляются когти, острые, как кинжалы. – Ладно, видимо, будет хуже. – Я нервно сглатываю слюну, не отводя взгляд от когтей, от которых через мгновение мне придется уклоняться, и принимаю боевую стойку, которой научил меня Питер: одну ногу чуть вперед (для устойчивости), кулаки перед собой, – и готовлюсь противостоять двухметровой конструкции с металлическими когтями и не самым мирным характером. С-с-с-с ! Этот Голубь бросается на меня, а его металлические когти царапают воздух. Сердце в моей груди бешено колотится, но я твержу себе, что это просто птица. Какая-то птица. И у меня все получится. « Фс-с-с-ш-ш-ш », – свистят в воздухе когти, но они двигаются слишком медленно. Я уклоняюсь вправо, потом влево, резко ухожу вниз и бросаюсь вперед, хватаю своего врага за пояс и валю на спину со звонким стуком металла о крышу. Он издает низкий рев. – Знаешь, – говорю я, сделав сальто назад и приклеив его паутиной, – ты не самая ловкая птица-злодей на моей памяти. На меня смотрят пылающие глаза – остальное лицо скрыто черной маской, – а злодей втягивает воздух, и рев его переходит в озлобленный визг. Когти и острые перья полосуют паутину и оставляют от нее лишь пылинки в воздухе. Я смотрю на это, выпучив глаза и не в силах пошевелить руками. Моя паутина ему совсем нипочем? – О таком меня не предупреждали, – шепчу я себе, а металлический Голубь снова бросается на меня. На этот раз я стреляю паутиной в другую стену и прыгаю в сторону, стараясь оставаться на одном уровне с крышей. Разворачиваясь в воздухе, я чувствую холодные струи ветра. Выпускаю второй рукой паутину на тот же выступ. Отлетев как можно дальше, я разворачиваюсь, вытягиваю пятки вперед и лечу на крышу пятидесятикилограммовым пушечным ядром. Бам! Человек-голубь отлетает назад и падает с крыши головой вперед, но успевает зацепиться когтями за край. Снизу слышится звук бьющегося стекла и осыпающихся на землю осколков. Сложно представить, чтобы окна не пострадали от металлических сапог, и я радуюсь своей более мягкой обуви. Материал, из которого сделан костюм, ничуть не тяжелее сланцев и прочен, как кевлар. – Не решился поговорить со мной? – спрашиваю я. Злодей подтягивается и снова залезает на крышу. Еще мгновение мы молча смотрим друг на друга, а потом он опускает взгляд и стреляет крюком в пол. Затем высоко подпрыгивает, разрывая крышу, – образуется щель длиной с меня – и в разные стороны разлетаются обломки, из-за которых я пячусь и прикрываюсь рукой. Прижав крылья и сложив руки на груди, пернатый враг прыгает в дыру, повсюду загораются красные лампы, воют сирены. Отлично. Сработала тревога. Может быть, полиция получит сигнал и быстро приедет. Однако уже через секунду я слышу треск короткого замыкания, и все затихает. Наверное, этот Голубь отключил охранные системы. Что ж, надеяться на лучшее, хоть и недолго, было приятно. Подобравшись к дыре, я заглядываю в черную бездну и понимаю, что еще этажей десять прорезаны так же, как крыша. Ниже ничего не видно. Ни за что не полезу сквозь эти щели. Нужен другой подход. И у меня уже есть план. Я бегу к дальнему краю крыши и прыгаю вниз. Лечу, лечу, лечу, и от прохладного ветра слезятся глаза. Я просматриваю каждый этаж, временами замечая, как спускается злодей. Оказавшись ниже него, я стреляю паутиной вверх, пробиваю окно и сбиваю крепкое металлическое тело – враг как раз успел оказаться на том же уровне. Клубком стекла, черных лосин и красного металла мы выкатываемся из здания через противоположную стену, и я почти ничего не вижу. Когда мы вылетаем на улицу, глаза забивает пылью, в воздухе звенят осколки, а где-то внизу испуганно вскрикивают прохожие. Внезапно Голубь выстреливает новым крюком, который цепляется за стальную опору здания, и его тянет в сторону, но я крепко держусь за его ботинок и не отстаю. Все должно было быть совсем иначе. Меня ослепляет светом, а когда зрение возвращается, я понимаю, что распластался на оконном стекле. Несколькими этажами выше, в дыре, которую мы проделали, исчезает огромная конструкция из металла с перьями. «Вот ведь черт! – думаю я. – Как же я его опять упустил?» И куда подевалась вся охрана? Я-то считал, в такое важное здание незнакомцу вообще не попасть! А затем в ушах у меня нарастает голос неуверенности, подсказывающий, что пора звать Питера. Я рычу от досады. Нет. Ни за что так просто не сдамся. Я до сих пор не уверен, каким Человеком-Пауком хочу стать, но точно не тем, который сдается, стоит скинуть его пару раз с крыши. Да и охрана должна подоспеть с минуты на минуту. Да, этот железный Голубь сломал систему оповещения об опасности, но ведь она успела сработать. Кто-нибудь должен был заметить сигнал, так ведь? Так? Но неважно, подоспеет помощь или нет, я должен справиться. Собираюсь с силами, отклеиваюсь от окна, стреляю паутиной в край дыры, в которую пролез злодей, и попадаю внутрь. Что ж, пернатый, второй раунд . Оглядываюсь по сторонам и понимаю, что попал в бывший оупенспейс. Бывший, потому что сейчас его уже не узнать: компьютерные кресла валяются в разных углах, крутя колесиками в воздухе; стены боксов сложились одна на другую, как домино; пол усыпан обломками, которых так много, что, даже наступая на них в своей мягкой обуви, я провоцирую такой шум, будто прыгаю в металлических сапогах. Оборачиваюсь, размышляя, куда мог подеваться мой враг, и вдруг … Бам ! Меня бросает вперед, и я лечу, издавая визг, за который мне становится стыдно. А затем – хрясь ! И я вылетаю в окно. В другое . На секунду я становлюсь обычным подростком и напрочь забываю, что у меня есть суперспособности. Затем я замечаю вверху металлического злодея, стреляю паутиной и цепляюсь за его ногу. Слышится свист когтей, паутина разрезана, но я быстрее. Стреляю ! И успеваю приклеиться ниткой паутины ко второй ноге противника. Но и с ней быстро покончено. Я стреляю снова, опять цепляя свои поводья на красного металлического жеребца. Мы слишком высоко, чтобы можно было зацепиться за что-то другое, а я совсем не собираюсь падать с высоты пятидесяти пяти этажей, не устроив этому Голубю самую страшную головомойку, которую он видел. Стоит мне только поверить, что я смогу так играть, пока не одолею его (что бы это ни значило в моей ситуации) или пока не прилетят полицейские вертолеты, как меня ослепляет новая вспышка. Перед глазами пляшут звезды. Почти уверен, что в этот раз я даже вижу, как вокруг моей головы порхают крошечные красные птички. Я разжимаю веки, понимаю, что оказался с другой стороны здания, и стону от боли. Грудная клетка ноет. Я почти ничего не вижу. Издалека приближается звук крутящихся лопастей вертолета, меня обдувает воздухом, и я жадно втягиваю его. Наконец они прибыли. Как раз вовремя. Но подняв глаза, я вижу надпись на вертолете. Седьмой канал. Почему вертолет телевизионщиков добрался сюда быстрее полиции? А ведь у Джеймсона хватает наглости ругать нас с Питером за то, что мы мешаем преступникам устраивать беспорядок, когда парни в синей форме только добираются до места! К слову о беспорядке. Где-то поблизости разбивается еще одно окно, и на этот раз я чувствую, как меня осыпает дождем осколков. Я прикрываю голову рукой, а когда наконец поток стекла кончается, вижу, как Голубь снова устремился в здание. Я тяжело вздыхаю: от кого-то городу грозят более серьезные разрушения, чем от меня. Скоро может не остаться башни ЩИТа, которую нужно защищать. Насколько устойчиво здание, если в полу на каждом этаже зияет дыра? И где датчики движения? Где сирены? Мне от этого почти больно, но пора звать Питера. Мне мучительно даже думать об этом. Казалось бы, я – парень, который никогда не сдается, а это все выглядит ровно наоборот. В очередной раз . Вздыхаю. Может быть… стоит… позвонить и спросить у него совета? Как будто на случай гипотетической ситуации? И тогда он ничего не заподозрит. Да, должно сработать! Достаю телефон, стараясь спрятать его на груди, чтобы люди и журналисты на вертолете не поняли, что я делаю. Представляю себе заголовки: ЧЕЛОВЕК-ПАУК ПЕРЕПИСЫВАЕТСЯ С ДРУЗЬЯМИ ВО ВРЕМЯ ДРАКИ? ДАЖЕ ЧЕЛОВЕК-ПАУК ПОСТОЯННО ПРОВЕРЯЕТ МЕССЕНДЖЕРЫ А то и хуже. Представляю, как Джеймсон извергает яд прямо в камеру: « Видите?! Я же говорил, что нельзя доверять поддержку правоохранительных органов какому-то подростку! Их же за уши от телефонов не оттянешь, даже если надо гнаться за преступником!» Но через пару секунд Питер звонит сам, и я убираю телефон подальше. Из глубины здания доносится громкий звук падения тяжелого предмета, и я понимаю, что времени остается мало. Я этаж за этажом взбираюсь наверх, проползая по целым окнам, и добираюсь до дыры, из которой торчат оборванные провода и вспыхивают искры. Пробираюсь внутрь и оказываюсь в очередном офисном зале. В середине с потолка свисает единственная уцелевшая лампа, света от которой немногим больше, чем от фонарика. – Майлз! – шепчет Питер из моего телефона. На фоне слышится… вроде бы… нежная мелодия. Это что, скрипка? – Привет, Питер ! – говорю я, понимая, что на вопрос, где он, времени нет. – Есть секундочка? – Вообще не сказать, чтобы да . Мы с Мэри-Джейн на торжественном мероприятии в Галерее фотожурналистики. Она выиграла премию! Хотя секундочку улучить могу. А это что? – наверное, это он не мне. – О, утиный паштет! Обожаю. Майлз? Извини, тут принесли малюсенькие закусочки на малюсеньких тарелочках, я отвлекся. Хрум ! Я терпеть не могу слушать, как кто-то жует и одновременно говорит, и недовольно морщусь. – Так что там у тебя? – Ну… – Меня перебивает злодей в металлическом костюме, который, разметав в щепки пол, влетает в зал с нижнего этажа. Меня отбрасывает на пол. – А-а-а! – Майлз? – теперь в голосе Питера слышно беспокойство, хотя он продолжает шептать. – Нет, сэр, у меня нет с собой щетки для одежды, простите. Майлз? Где ты? Я скоро буду. – Не надо! – испуганно вскрикиваю я. Я не могу позволить Питеру думать, что не справлюсь сам. Это мой шанс! Первое серьезное происшествие, возможность закончить школу и из ученика превратиться в настоящего супергероя. – Не надо, все в порядке, – выпаливаю я, стараясь говорить спокойно и расслабленно, хотя теперь металлический Голубь сверлит меня взглядом из-под маски и постепенно приближается. Я понимаю, нужно быстро заканчивать разговор и, уверен, произношу следующую фразу как одно слово. Надеюсь, Питер разобрал. – Послушай-а-вот-гипотетически-если-бы-очень-высокий-парень-в-красном-металлическом-костюме-напал-на-башню-ЩИТа-такой-в-маске-знаешь-двух-метров-ростом… – Ты про Тони Старка? – спрашивает Питер. Я не успеваю ответить: в меня стреляют крюком и цепляют за ногу. Я кричу и стараюсь уползти, но не выходит. Меня тащат по полу среди степлеров и мячиков-антистрессов, по пути попадается недоеденный кекс, и я понимаю, что, возможно, на ситуацию стоит посмотреть под другим углом. Сопротивляться Голубю сейчас для меня провальная тактика, поэтому я переворачиваюсь на спину, стреляю паутиной в холодильник и резко дергаю. Злодей слишком поздно понимает, что я пытаюсь сделать, и когда он поворачивается в сторону аппарата, тот уже летит в него со скоростью больше трехсот километров в час. Холодильник сбивает преступника с ног, они сметают одну за другой стены боксов и, наконец, вылетают из здания. Начинаю паниковать. Боже мой. Неужели я его убил? На автомате несусь к дыре, через которую выпали мой противник и холодильник, выпрыгиваю и лечу за ними. Ветер трепет губы и шлепает ими по зубам, но думать об этом некогда, нужно добраться до Голубя, пока он не упал на землю. Человек-Паук способен на многое, но он никогда не убивает, даже злодеев. – Майлз! – почти в ужасе кричит Питер в моем наушнике. Я уверен: он уже наполовину натянул на себя костюм и торопится ко мне. Точнее, был в этом уверен, пока не услышал где-то рядом с ним лязг металла. – Питер! – кричу я. – Что там происходит? Я понимаю, что не успею вовремя добраться до металлического гигантского Голубя, поэтому стреляю паутиной вниз в последней попытке спасти ему жизнь, но тут злодей расправляет красные крылья и сворачивает налево. Теперь прямиком к асфальту несусь я . Снова стреляю паутиной, теперь уже вверх, неважно куда, главное, зацепиться, и пролетаю по дуге, едва уклоняясь от людей, собак и деревьев. Еле-еле избегаю столкновения с почтовым грузовиком и врезаюсь прямиком в чью-то деревянную изгородь, отчего всю улицу засыпает листвой и ветками. – Простите! Пропустите! Человек-Паук не может остановиться! С моими новыми способностями мне иногда хочется , чтобы у гравитации были тормоза. В трубке раздается незнакомый мне голос. – А-ха-ха! Человек-Паук, наконец мы снова встретились, но при несколько более искристых обстоятельствах. – Питер! – кричу я, чудом огибаю фонарный столб и врезаюсь в пышный кустарник в чьем-то заднем дворе. Мир будто вертится колесом, и я не упускаю возможности отдохнуть и встряхнуть головой хотя бы в кустах. В наушниках раздаются крики и звуки сильных ударов. Теперь в панике я . – Кто это? Что происходит? – Эм. Майлз, мне сейчас неудобно говорить. Но с тобой ведь все хорошо? – Вообще мне нужен был твой совет, – говорю я, стараясь проморгаться и замечая расплывчатое красное пятно, которое снова летит к крыше башни ЩИТа. – Так вот. Как бы ты поступил с этим парнем? Гипотетически, конечно. Если бы у него были… огромные крылья… и острые крюки-кошки, и такое ощущение, что сегодня у него особенно плохое настроение… – Вообще у меня тут примерно такая же ситуация, – бурчит Питер, а значит, возможно, он летит на паутине. – Мэри-Джейн, отведи людей в безопасное место и жди меня вместе с ними, – говорит он. – Майлз, Стервятник, похоже, сбежал из тюрьмы. Я в ужасе замираю, но испугали меня не слова Питера, а чей-то настойчивый взгляд. Чей? Седовласый старичок в кепке, очках и с густыми усами, которыми он недовольно шевелит. Он почему-то одет в шорты и футболку. Мне-то казалось, что наступила осень, но этому типу до сих пор тепло, и он спокойно поливает растения в одних шортах, будто ждет, когда они по-летнему зацветут. – Ох. – Я выбираюсь из кустов, которые царапают костюм, стараясь демонстрировать как можно больше достоинства. – Прошу прощения. Старичок переводит взгляд с меня на свои растения. Посреди идеального ряда кустов зияет темная дыра шириной с меня, а по длине – два моих роста. Старичок снова смотрит на меня, скорее недовольно, чем наоборот. – Мне очень-очень жаль. Я просто… Давайте я просто уйду. И как можно быстрее я уношусь на паутине на крышу соседнего дома, затем следующего, а потом снова мчусь вверх по стене башни ЩИТа на липких руках и ногах. Третий раунд. «Ну ты и молодец, Майлз», – думаю я. Следующая пачка газетных заголовков будет: «Спасибо тебе, Человек-Паук: борец с преступностью теперь ломает кусты». Судя по виду старичка, его сад – самое дорогое в его жизни, а я испортил ему весь день. Я вздыхаю и решаю, что, если воздам по заслугам металлической пичуге, это хотя бы было не зря. Но, добравшись примерно до тридцатого этажа здания, я нигде не замечаю злодея. – Я знаю, что ты здесь!!! – изо всех сил кричу я, хотя понятия не имею, куда делся мой враг. И все же надеюсь, что он поблизости. Ведь я не усну, если он сбежал, пока я мял кусты и ломал изгороди. Все это время из телефона доносился шум: билось стекло, выл ветер, раздавались гулкие удары. – Питер? – шепотом спрашиваю я. – Что там? Ты сказал, Стервятник вернулся? – Ну да, – бурчит он. – Эффектно как никто. – И что нам делать? – спрашиваю я. – У меня тут один – я его Голубем прозвал – что-то хочет забрать из башни ЩИТа. И он просто разносит ее в щепки. К слову. Из недр здания, с нижних этажей, раздается громкий шум. На этот раз нельзя упустить врага. Я прыгаю в щель, пронзающую несколько этажей, миную столы и кресла, оборванные провода и искры коротких замыканий. И тут – какое везение! – на одном из этажей показывается Голубь с чемоданом в руках и поднимает голову вверх. Я ухмыляюсь. Попался. Обхватываю его за шею и тяну за собой в дыру, но чувствую сопротивление, будто в спину врезается поезд и вышибает дух, оставляя меня кашлять в пыли среди обломков. Голубь нависает надо мной и прижимает мои плечи к полу, но к этому я был готов. Я вскидываю ноги, бью врага под ребра и перекидываю через себя, надеюсь, с силой как у тысячи рестлеров. Перекатываюсь и вскакиваю на ноги. Надо признать, для первого месяца в роли Человека-Паука это было сильно. Но долго радоваться мне не пришлось. Голубь угрюмо поднимается в сидячее положение, хватается за голову, и только тут я понимаю… что с него слетел капюшон. И теперь мне видны пучки из темных волос в мелких кудряшках. Я немало удивлен. Голубь – это… она ? – Кхм, – говорю я в надежде, что Питер меня все еще слышит. – Слушай, этот высокий парень, оказывается, девушка. – Правда? – доносится до меня звонкий голос из красной металлической брони. – И чего? Снова показываются когти, и вот я опять лихорадочно от них уворачиваюсь. Из телефона раздается самый сильный за сегодня удар. – Ты живой? – спрашиваю я, стараясь случайно не назвать Питера по имени. – Стервятник сбежал! – кричит Питер. – А я не могу выбраться. – Ты как? Фью-с-с-с-ш-ш! – снова разрезает воздух когтистая лапа. На меня надвигается металлическая птица и теснит к стене, а я продолжаю уворачиваться. Я задаю совсем другой вопрос: – Тебе помочь? О , какое это прекрасное чувство! А ведь я весь день думал, что это мне придется просить о помощи. – Нет, скоро полиция приедет. Но Стервятник украл один из экспонатов. А я… не смог его остановить. Он хорошо подготовился… а я нет. Фью-с-с-ш-ш! – Так удивился моему полу из-за роста или из-за того, что я надираю твою тощую задницу? – Она у меня не тощая! – возмущаюсь я, уходя от очередного удара. – И я удивился, потому что даже Человек-Паук, как и все остальные, подвержен определенным стереотипам, о чем мне стоит хорошо подумать на досуге. Извини! Еще один взмах когтей, и я прижат к стене. Я не успеваю уклониться от крюка, и теперь пришпилен к стене. Крепко и высоко – ноги болтаются в нескольких сантиметрах над полом. Лязг раздается еще раз, и второе плечо тоже оказывается в западне. Металлическая птица подходит почти вплотную и останавливается. – Позволь задать тебе вопрос, Человек-Паук, – говорит она с горечью в голосе. – Сколько раз ты вспоминал о Стервятнике за те полгода, которые он кис в тюремной камере? Ну, если подумать… ни одного. Да и с чего бы было по-другому? Когда план Стервятника, Дока Ока и Зловещей Шестерки провалился и злодей угодил в тюрьму, его ждали долгий судебный процесс и тюремное заключение, поскольку его сочли опасным для общества, а еще потому, что там ему самое место. Однако эта девушка явно была с ним заодно, и говорить свое мнение было бы не самым разумным вариантом. По этой причине я нервно сглатываю и придумываю другой ответ. – Ну, – мямлю я. – Наверное, можно было бы отправить ему открытку или в гости зайти… – А вот я, – говорит она, нажимая на кнопку на левом плече, – думала о нем все время. Крюки сжимают мне плечи с такой силой, что я стискиваю зубы, кости мои едва не ломаются. Я пытаюсь вырвать руки из оков, но ничего не получается. Я застрял, и мне придется слушать ее монологи столько, сколько она сочтет нужным. Или пока я не придумаю, как выбраться. – Каждый долгий день из ста восьмидесяти, проведенных им в Райкерс, пока «Вороны» его не освободили. Это четыре тысячи триста двадцать часов. Двести пятьдесят девять тысяч двести минут. – Мой металлический Голубь замолкает, бросает рассеянный взгляд на потолок, словно растерялась… Я решаю помочь. – Пятнадцать миллионов… – Это пятнадцать миллионов секунд ! – выпаливает она, будто успела посчитать сама. – Знаешь, что это такое для старика? Не знать, где твоя семья, не знать, сколько тебе осталось жить на этом свете? Вряд ли я когда-нибудь об этом размышлял. Стервятник и правда уже успел состариться, и, видимо, сидеть в одиночестве в бетонной клетке в Райкерс, не зная, сколько еще осталось, довольно грустно. Но, может, ему стоило подумать об этом раньше? До того, как начать разбойничать в Бруклине и угрожать жизни людей? Крюки сжимаются еще сильнее, и я, пусть и бессмысленно силясь освободиться, постепенно впадаю в истерику и начинаю считать последние секунды на этом свете. Я знаю, как происходят такие схватки. Сейчас как раз тот этап, когда злодей долго-долго изливает душу и стыдит меня за прошлые проступки, а я могу осмотреться и придумать план побега. Давай, Майлз! Соображай! – Но, видишь ли, – продолжает она. – Я не могу на тебя злиться. Мы ведь с тобой очень похожи. Оба знаем, каково это, когда на тебя смотрят как на циркового урода. Я теряюсь и даже забываю о попытках вырваться. В памяти всплывает лицо старика, который поливал растения и смотрел на меня как на бродячую собаку которая попортила чужой газон. В моем случае приземлилась метеоритом в его саду. Он смотрел на меня так, будто не знал, как реагировать – кричать, звонить в полицию, полить меня водой или все вместе. – И когда на тебя нападают за то, что делаешь, что должен, – говорит она. Взгляд, которым смерила меня хозяйка магазина, навсегда выжжен в моей памяти, и прямо сейчас я чувствую укол душевной боли, вспоминая, как она отходила меня метлой и назвала мерзавцем . Хотя меня и хуже обзывали. Но слышать такое от человека, которого я защищал… знать, что меня ненавидят за попытку помочь… Это больно. – И когда ненавидят за то, что ты не идеален, – едва ли не шепотом произносит моя противница. Это она про Джеймсона. И про каждый язвительный заголовок. – Ты всегда на публике, и людям кажется, что они все о тебе знают. Но это ведь не так, да, Человек-Паук? Даже лучшие друзья знают не все. И никто по-настоящему тебя не знает, кроме тебя самого. Мне невыносимо видеть на ее лице довольную улыбку. Я заново вспыхиваю энергией и слова ее теперь не доходят до сердца. Первое правило монологов злодеев: не слушай их . – Я знаю, ты еще не готов выбрать правильную сторону, мою и моего дедушки. Вот это да! Дедушка? Эта девушка – не просто помощница Стервятника. Это его внучка? – Но когда ты все поймешь… – продолжает она. – Когда осознаешь, что никто не позаботится о тебе, кроме тебя самого… позвони. Хр-р-рщ! Крюки вылетают из стены, и я падаю на пол. Перед моим лицом опускается маленькое белое перышко, а я судорожно пытаюсь отдышаться. Я понимаю, что на самом деле это не перышко, а стилизованная визитка с номером телефона и… …и нарисованным красным крылом. Злодейка подхватывает чемодан, который до этого был у нее в руках, и бежит к дырке в стене. А я смотрю, как от меня сбегает преступник, забрав нужную ему вещь (что бы ни было в том чемодане). Я даже не смог выяснить, что именно , не смог помешать взломать систему охраны, датчики движения, которые ей нужно было обойти. – Нет, постой! – вскрикиваю я, когда шок сменяется паникой. Стреляю паутиной в дальний конец комнаты, подтягиваюсь и выбираюсь на карниз. Но ее уже и след простыл. Осталось лишь маленькое красное пятнышко высоко в небе, удаляющееся в сторону залива, где я точно ее не догоню, даже если облечу весь Нью-Йорк. Надежда сжимается в желудке клубком разочарования, я опираюсь на разломанную стену и потираю затекшие руки. Сев на краешек, я подгибаю одну ногу, а другой покачиваю в ночном небе. Вот черт. Ведь почти получилось. Я почти ее поймал. Если бы успел сообразить, что делать с крюками-оковами, все вышло бы как нельзя лучше. Но нет, Майлз, нужно было слушать, что она говорит. Ты так долго ждал момента для побега, а она сама тебя отпустила! Я вздыхаю. – Питер, слышишь меня? – спрашиваю я. – Да, Майлз, – стонет он тихим печальным голосом. – У тебя все получилось? Моя противница забрала то, за чем приходила. Я сижу на груде мусора и смотрю, как на небо выползает луна. Верхняя половина строго охраняемого здания ЩИТа разрушена. И все из-за меня. Я пытаюсь подавить слезы. – Нет, – отвечаю наконец. – С точностью до наоборот. Глава 8 Я СТОЮ в кухне отделения П.И.Р. и смотрю, как кофемашина тонкими струйками наполняет емкость темной жидкой энергией. Делать кофе – успокаивающее занятие, отвлекает от мыслей. Занимает ровно столько времени, сколько нужно, чтобы успокоиться и отдышаться, и никто не успеет начать задаваться вопросами, куда я запропастился. Вижу, как падают последние несколько капель, и пытаюсь не перебирать все вчерашние события, прошедшие не как надо. Я мог столько всего сделать иначе. Столько всего нужно было делать быстрее и тщательнее. И увереннее. Нужно было быть решительнее. Не стоило разбивать столько окон башни ЩИТа. Не стоило позволять моему металлическому Голубю пробивать столько этажей. Нужно было раньше звонить Питеру. Не стоило поддаваться гордыне и так долго тянуть время. Нельзя было ни при каких обстоятельствах отпускать преступницу, пусть она и оставила свои контакты. Достаю визитку в форме пера из кармана джинсов и верчу ее в руках. Она ярко блестит, и под светом лампы дневного света кажется серебристой. Красные крылышки, нарисованные по центру, будто покрыты той же краской, что и железные крылья ее брони. Я не знаю о содержимом того чемодана. Чертежи техники, сыворотки вроде Дыхания Дьявола, медицинские графики Доктора Октавиуса, подробные планы захвата Бруклина, составленные злодеями, которые еще можно попробовать воплотить, карты подземных бункеров и тайных убежищ, схемы побега из тюрьмы – там могло быть что угодно. В той башне хранится все самое важное, и, несмотря на то, что Голубь в металлическом доспехе играючи справился с системой безопасности в организации под названием Шестая Интервенционная Тактико-оперативная Логистическая Служба, где для документов особой значимости под грифом «секретно» наверняка предусмотрены хранилища и сейфы, защищенные лазерами, под замками, которые открываются, реагируя на определенные голоса, с камерами наблюдения, за паролями, сканерами сетчатки, сенсорными экранами, которые распознают отпечатки пальцев, я совсем никак ей не помешал . Она убежала, а я подарил ей массу времени, чтобы все это провернуть. Ну какой супергерой позволит трижды впечатать себя в стену? Разглядывая номер на карточке, я достаю телефон и набираю сообщение. Это единственный шанс. Единственная ниточка, потянув за которую я могу вернуть тот чемодан. Я: Привет. Можно позвонить? Коротко, просто и по делу. Посмотрим на ее ответ. Кап. Кап. Кап. Я вздыхаю и складываю руки на груди. Вчера я должен был быть пауком-птицеедом. Но бились в итоге долгоножка с ястребом. Точнее, с птицей еще более страшной. Со страусом. Нет, с самой страшной летающей птицей. Кто там у нас есть? Гигантский кондор. Да, пусть будет битва с кондором. – Привет, – слева раздается знакомый голос. Питер прерывает мои печальные мысли. Быстро прячу телефон в карман, незачем пока втягивать в это и его, ведь именно я упустил злодейку. Можно хотя бы попробовать все исправить самому. Питер, держа рюкзак на плече, заходит в кухню. Его темные волосы прилипли ко лбу. – Льет как из ведра, а ты даже не намок. Давно уже пришел, наверное? Я киваю, не отводя взгляда от кофейника, и с минуты на минуту жду, что телефон завибрирует. – Ты как? – спрашивает Питер. Я поворачиваюсь к нему и машинально киваю, как бы говоря «естественно, все хорошо». Я уже так привык к постоянным вопросам, все ли у меня хорошо – сначала из-за папиной смерти, потом из-за начала учебного года, переезда на другой конец города, что такие кивки уже вошли в привычку. Но как все на самом деле? После вчерашнего я, конечно, расстроен, но… думаю, я оправлюсь. Как только найду злодейку и верну ЩИТу краденое. – Все нормально, – говорю я. Питер встряхивает головой и снимает мокрую куртку. – Я просто подумал, что люди, у которых все хорошо, не… – Не смотрят стеклянными глазами на падающие капли кофе? – заканчиваю я за него, забирая кофейник. – Ты прав. Ладно, на самом деле, кое-что меня беспокоит. Вчерашнее… Я замолкаю: в кухню заходит голубоглазая девушка с рыжеватыми волосами, собранными в пучок, во фланелевой рубашке. Она протискивается мимо нас и начинает исследовать шкафчики. – Привет, Мэри-Джейн, – говорит Питер. – Что ищешь? – Не видели пластиковые ложки? – спрашивает она, уперев руки в бока, и отступает, рассматривая открытый ящичек. – Слева под раковиной, – отвечаю я, надеясь, что голос у меня бодрый, как обычно. – Спасибо, Майлз. Мэри-Джейн берет в каждую руку по десятку ложек и идет к двери. Пока она не ушла, я прочищаю горло и делаю шаг вперед. – Мэри-Джейн! Она оборачивается и вопросительно смотрит на меня. – Да? Что, Майлз? От смущения шея начинает гореть. Но я понимаю, что обязан извиниться. – Извини… Что вчера помешал звонком, когда вы были на мероприятии. Я понимаю, вы с Питером наконец нашли время отдохнуть и выйти в свет… а я все испортил. Она с теплотой улыбается и пожимает плечами. – Да ничего страшного. Все равно объявился Стервятник и испортил вечер, поэтому времени на светский отдых у нас все равно не было. Не думай об этом. С души камень свалился. Наверное, она права. – Но спасибо за извинения, – добавляет она и уходит в зал отделения П.И.Р. – Вчерашнее, – продолжаю я, оборачиваясь к Питеру, – не должно было произойти. И не произошло бы , если бы не моя безалаберность. Я не смог, Питер. Опять . – Все это – еще одна часть нашей работы, – отвечает он, уверенно глядя на меня карими глазами карамельного оттенка. – Даже Человек-Паук не всегда одерживает победу. Суть не в том, чтобы побеждать в схватках. Главное – победить в войне. И Стервятник, и Стервятник 2.0… – Я про себя назвал ее Голубь. – Неплохо звучит, – с гордой улыбкой говорит Питер. – Как быть супергероем, базовый курс: придумывай злодеям хорошие клички. Тут ты справился. Я невольно улыбаюсь. – И Стервятник, и Голубь знали, зачем шли. И оба забрали то, что им было нужно. Они следуют какому-то более масштабному плану, и когда они покажут свои уродливые пернатые лица вновь… В двери появляется пожилой мужчина в фетровой шляпе и поношенном коричневом пиджаке. Он идет мимо нас, опираясь всем весом на трость. Питер понижает голос до шепота и говорит: – Мы будем к этому готовы. Я вздыхаю и пожимаю плечами. – Сомневаюсь, что я готов. Нелегко в этом признаваться. Раньше я думал , что готов ко всему. Когда я гнался за преступницей вверх по стене башни ЩИТа, я думал, что готов к этому. Даже когда мы дрались на крыше, я думал, что готов. И когда на волне адреналиновой встряски сбил ее с ног и выбросил на улицу. Но когда она метнула меня в стену, а сама снова проникла в здание, где-то внутри зародилось странное ощущение, что после шага вперед я делаю шесть назад. И вот тогда я резко почувствовал, что все-таки не готов. И с каждым новым ударом об здание, с каждым разом, когда она скрывалась на очередном этаже, и даже с падением в кусты на заднем дворе того старика моя уверенность таяла. К моменту, когда меня пришпилили к стене двумя металлическими крюками, я оказался не в состоянии придумать, как выбраться из западни. Я даже не выстрелил паутиной злодейке в лицо! А ведь она стояла прямо передо мной, когда руки у меня еще были свободны. Вчера я оказался не просто не готов, а буквально бесполезен. – Фокус в том, чтобы взяться за дело ровно перед тем, как будешь готов, и уже по ходу соображать, что делать. Со временем научишься . Кроме того, Майлз, я знаю, ты не любишь об этом слышать, но тебе всего семнадцать. В твоем возрасте я понятия не имел, что творю. – Лицо Питера освещает полная ностальгии улыбка. – Ни малейшего понятия. Если честно, я до сих пор до конца не разобрался, – говорит он и подмигивает мне, а затем берет из угла швабру. – Ладно, меня ждут полы в туалете. Зови, если что-нибудь понадобится. Или можем поболтать за ужином, хотя сегодня я пиццу точно не буду – вчера переел крошечных закусочек. Сегодня купил салат. Надеюсь, после него будет получше, чем с утра. Я киваю ему с улыбкой. Представить себе не могу, чтобы кто-то не мечтал все время есть одну только пиццу, но ладно уж. – Спасибо, Питер. Он кивает в ответ, поднимает ко лбу два пальца, разворачивается и выходит в коридор, а я вспоминаю отца: он делал такой же жест – будто трогал козырек. Мне кажется, эту привычку цепляют в Полицейской академии. Но что имел в виду Питер, когда сказал «браться за дело перед тем, как будешь готов»? Сам-то он так не делает. В смысле, конечно, несколько лет опыта сказываются: если успел изучить повадки такого огромного числа злодеев, волей-неволей угадываешь, чего ждать от очередной схватки. У меня не было возможности изучить повадки Стервятника на практике, не говоря уж о его внучке и всех технических примочках ее костюма. Если рассуждать логически, возможно, я все-таки слишком строг к себе. Но ощущения все равно не из приятных. Я вздыхаю еще раз и наконец собираюсь пойти прочь из кухни с кофейником в руках. – Итак, Майлз, – говорю я сам себе, заходя в комнату отдыха, – возьми себя в руки. Идем. Людям нужен ты, твое внимание и твоя помощь. В центре П.И.Р. сегодня всего несколько человек, но все они сидят с кружками в руках. На улице неожиданно прохладно, уже вечереет. Сейчас как раз то время, когда люди, которые не собираются спать ночью или просто не поддаются действию кофеина, пьют очередную чашку кофе. Пожилая дама по имени Дрини, как обычно, сидит в углу и задумчиво смотрит в стену. Она редко говорит, и когда я наливаю ей кофе, лишь благодарно кивает. – Привет, Дрини, – здороваюсь я. – Я сделал крепкий слабой обжарки, как ты любишь. – Я замечаю, что сахарница у нее на столе почти опустела, хотя я наполнял ее только утром. Беру сахар с соседнего стола и ставлю ей, а пустую емкость забираю в кухню, чтобы заполнить. – Ну вот. Хорошего дня. Рад был увидеться. – Майлз! – с другого конца комнаты раздается знакомый голос. Мистер Флорес сидит в детской зоне со своей дочкой. Вокруг него разбросаны кубики, книги и яркие деревянные игрушки. Он устроился на любимом потертом кожаном диване перед телевизором, а девочка играет с кубиками на кофейном столике. – Hola , Майлз, – улыбается он. – Como estas? [3] 3 Как дела? ( Пер. с исп. ) Хорошо, что мама немного научила меня испанскому, и я улыбаюсь, понимая, что от бабушки, наверное, наберусь еще каких-нибудь словечек. У них в разговорах часто проскакивают будто из ниоткуда взявшиеся испанские слова, и я отлично понимаю, о чем речь. – Estoy bien [4] , мистер Флорес. А у вас? Como esta, Isabella [5] ? – спрашиваю я у девочки. Она ничего не отвечает, но скромно улыбается и протягивает кубик. 4 Все хорошо ( пер. с исп. ). 5 Как дела, Изабелла? ( Пер. с исп. ) – Это bloques? Кубики? – спрашиваю я. – Ха-ха, теперь она знает, как называются bloques не на испанском, – говорит мистер Флорес, – и мячик, и другие игрушки. Сейчас осваиваем глаголы. – О, bien [6] , Изабелла, очень здорово! – говорю я, протягивая ей руку. Она шлепает своей ладошкой по моей, и лицо ее сияет от гордости, отчего мне становится тепло. Что бы там я ни должен был делать в обличье супергероя, в подобные моменты я чувствую, что отлично справляюсь с небольшими делами. Мне кажется, в каком-то смысле волонтерство в П.И.Р. ничуть не менее важно, чем летать на паутине над городом. Когда я разливаю кофе по чашкам для тех, кому просто нужна рука помощи и сочувствие, и даю пять малышке, которой время от времени негде ночевать, мне кажется, что я делаю хоть что-то хорошее. 6 Превосходно! ( Пер. с исп. ) Но потом я снова думаю, что должен сделать больше. Мне почему-то становится легко от маминой новости о заявке в городской совет. Маленькой Изабелле нужны не только дружеские разговоры, бесплатная еда и ночлег. Ей нужны реальная помощь и ресурсы. И, возможно, благодаря официальным лицам, будущим официальным лицам вроде моей мамы она это получит. Кто-то включает звук у телевизора, на котором всегда показывается новостной канал. Чаще всего там передают новости местной администрации – законы, перепланировку дорог – или погоду. А иногда, как сегодня, все новости только о Человеке-Пауке. Я зачарованно смотрю на кадр, где я лечу над Проспект-парком, а потом опускаю глаза на титры, и желудок болезненно сжимается: «Человек-Паук устроил себе выходной?» Я раздавлен и зол: Джей Джона Джеймсон разражается буйной речью с экрана и так яростно бросается в камеру, что, произнося «Человек-Паук», умудряется забрызгать слюной объектив. – Так вот, он не только решил взять выходной, друзья. Выходные дни предназначены только для тех, у кого есть рабочие дни! Он же просто прохлаждается и временами разбивает окна мультимиллионодолларовых зданий, проламывает полы… только представьте , сколько денег уйдет на ремонт башни ЩИТа, в которой хранятся важнейшие секретные документы наших властей, а точнее, сколько на это уйдет денег из наших налогов. И это мы еще не думали о цели преступника. Не будь у башни Человека-Паука, возможно, злоумышленник все равно успел бы сбежать, зато восстановление здания могло бы обойтись гораздо дешевле. Сказать по правде, отличать обезвреживание преступников от подростковых шалостей, когда речь идет о Человеке-Пауке, становится все сложнее… – Мистер Джеймсон, спасибо вам за содержательный комментарий, – перебивает матерого журналиста девушка-корреспондент. Объектив камеры ловит ее лицо, а микрофон Джей Джона отключается. Я невольно улыбаюсь тому, как телевизионщики принудительно заткнули этого желчного злобного ворчуна. – Фух, ну и болтун, – говорит мистер Флорес. – Такое впечатление, что этот Человек-Паук ему лично насолил. Я улыбаюсь ему и вновь поворачиваюсь к телевизору, уже немного остыв. – По нашей информации, пробоины, созданные Человеком-Пауком в башне ЩИТа, обнаруживаются на двадцати шести этажах. Из-за них оказались повреждены системы электропередачи в здании, поэтому пришлось урезать подачу энергии. Сейчас электричеством снабжены только самые важные хранилища в здании. Сотрудники переведены на удаленную работу, поскольку на текущий момент генераторы электричества представляются ненадежными, а верхние двадцать шесть этажей создают угрозу обрушения. Я вздыхаю. Как можно было все это натворить? Сколько можно ждать ответа от преступницы с металлическими крыльями? И вот я уже снова занят воспоминаниями о вчерашнем вечере и размышляю, как я мог бы пресечь разрушения и кражу чемодана. Можно было опутать злодейку паутиной, и она не могла бы пошевелиться, затем вынести ее из здания, и тогда оно осталось бы целым. Только по счастливой случайности вчера никто не погиб. Похоже, подавляющее число сотрудников были на совещании в другом отделении ЩИТа. А учитывая, что девушка отключила все охранные системы здания за каких-то несколько минут, удача точно была на их стороне. – Майлз, а можно мне тоже сливок? – вопрос мистера Флореса возвращает меня к реальности. – О, да, сейчас, – говорю я и направляюсь к кухне. – А, так за ними идти надо? – мистер Флорес встает с дивана. – Я сам схожу. Не беги. – Да нет, я принесу. Мне все равно туда, – убеждаю я Флореса, но это неправда. Просто мне нравится чувствовать себя полезным и хочется что-нибудь делать, лишь бы отвлечься от ощущения, что я только мешаю Бруклину. Если это означает, что нужно принести обездоленному сливок, пусть будет так. Я захожу в кухню, нахожу на дверной полке холодильника сливки и беру сахар. Захватив их, иду обратно в комнату отдыха. Входная дверь распахивается, задевая звонкий колокольчик. Я поднимаю глаза посмотреть, кто пришел, и внутри оказываются двое мужчин. Один – крупный, ростом примерно с моего отца и с такой же прической, темнокожий. Второй – примерно моего роста, в сером капюшоне. Высокий стягивает с себя вязаную шапочку, прижимает ее к груди и заводит разговор с Клифтоном, сотрудником на ресепшене. Второй (мне кажется, он приходится крупному мужчине сыном) проходит в зал и оглядывается по сторонам. С его черных шортов потоками льется вода, а серый свитер промок под дождем настолько, что кажется черным. Когда парень снимает капюшон, я понимаю, где его видел. На его свитере нарисованы белые крылья. Я подпрыгиваю на месте и умудряюсь пролить кофе из кофейника, который держу в руках. Под моими ногами расплывается лужа, но я даже не замечаю. Сердце бешено стучит. Мы встречаемся взглядом. Парень стоит и смотрит на меня абсолютно безразлично. Тот самый парень. Который обокрал магазин. Которого Питер отдал полиции. Он меня узнал? Успел ли он рассмотреть меня той ночью? Сегодня волосы у меня приглажены, вдруг не узнает? К тому же сейчас я в другой одежде – в шортах и футболке. Ох, блин, он идет сюда. Ох, блин, и смотрит на меня. Так, ладно, он кивнул мне и неуверенно улыбнулся, а так себя ведут, когда видят человека в первый раз. Наверное, он не понимает, почему я так на него уставился. Ну что же, Майлз, отведи глаза в сторону! Главное, не смотри на него. Я наклоняюсь и наливаю кофе даме, которая сидит ко мне ближе всего, уткнувшись в газету, но она начинает возмущаться. – Нет-нет-нет, там чай ! – Ох, простите! – Я стараюсь вовремя убрать кофейник, но поздно. Кофе разливается по столу, а я в ужасе застываю. – Дрини, простите! – говорю я. – Ничего страшного, Майлз, – успокаивает она меня, поправляя голубые волосы, затыкая их за ухо и разочарованно заглядывая в чашку. – Я принесу вам новый и приберусь тут, – предлагаю я. – Не стоит, – возражает она. – Все равно напиток почти остыл, а я хотела подышать воздухом. Дрини встает, завязывает шаль на плечах и, пройдя мимо вновь прибывших, выходит на улицу. Клифтон в это время забирает у высокого мужчины и его сына верхнюю одежду, и парень остается в одном худи. Я ищу, чем бы заняться, пока они устраиваются в зале. Беру блюдце, ложку и кружку Дрини и ухожу в кухню. Выливаю дикую помесь кофе и чая в раковину и вижу, как от ее металлической поверхности поднимается пар. Я понимаю, что рано или поздно придется снова выйти в комнату отдыха и предложить новичкам кофе. Подхожу к двери и пробую их рассмотреть. Сердце все еще сильно колотится. Я почти уверен: этот парень с капюшоном вполне мог выяснить мое имя, узнать, что я волонтер центра, и прийти отомстить за мой поступок. Хотя минуточку… а почему он даже не в тюрьме? Отец внес залог, и парень вышел на свободу меньше чем через двое суток после ареста? И теперь у них не осталось денег, и пришлось идти в центр помощи малоимущим, так получается? Я задумываюсь о том, как поступила бы мама. Она меня любит, я это хорошо знаю, но даже она нашла бы в себе силы оставить меня на ночь в камере, лишь бы отбить у меня желание снова нарушать закон. С другой стороны, если бы я сказал ей о своей невиновности, она бы поверила. Вот как знать? Эти двое сидят рядом на железных раскладных стульях лицом к телевизору, отец смотрит новости, а сын снова накинул капюшон и уткнулся в телефон. Я глубоко вздыхаю, собираюсь с силами и иду в зал с кофейником в руках. На пути к ним я отдаю мистеру Флоресу сливки, и в голову мне приходит сразу несколько идей, но ни одной толковой. Может, избегать зрительного контакта? Нет, это будет странно. Может, изменить голос? Нет, они легко это поймут. В итоге решаю просто поменьше с ними разговаривать. – Кофе? – предлагаю я. Мужчина поднимает на меня глаза и с теплой улыбкой качает головой. – Мне не нужно, спасибо, – говорит он и переводит взгляд на сына, который с начала нашего разговора ни разу не оторвался от телефона. Мужчина трогает парня за плечо. – Сынок, хочешь кофе? Парень раздраженно закатывает глаза и смотрит на меня, недовольный тем, что его отвлекли. – Не, – говорит он, бросив на меня мимолетный взгляд. – Не буду. – Хорошо, – отвечаю я. – Зовите меня, если что-нибудь понадобится. Я отворачиваюсь и собираюсь в кухню, понимая, что по крайней мере какое-то время с людьми в зале не придется общаться. Сейчас по плану мне нужно полить растения, многие из которых принесла сюда тетя Мэй. За ними я слежу особенно тщательно: вовремя поливаю, проверяю, достаточно ли им солнечного света, осматриваю листочки. Поливать цветы – одно из самых успокаивающих занятий в центре П.И.Р., и сейчас я с радостью берусь за это не требующее интеллектуальных усилий дело. Но вдруг … – Эй, парень, – слышу я голос пришедшего недавно мужчины. Внутри у меня все сжимается, но я оборачиваюсь, надеясь, что его сыну все равно и я просто отвечу на вопрос и вернусь к поливу цветов. – А где туалет? Фух, обошлось. Я киваю в сторону угла, где красуется огромная вывеска: ТУАЛЕТ. – Спасибо, – говорит он и с виноватым видом, с которым обычно смотрят на водителя, случайно перебегая дорогу прямо перед машиной, бежит к двери уборной. Я снова смотрю на его сына, а он смотрит на меня и недовольно поднимает бровь. – Вопросы? – говорит он. – Нет, – слишком быстро отвечаю я. – В смысле, у меня нет. Просто… если захотите кофе или перекусить… зовите меня. – Не хочу ничего, – бормочет он, снова утыкаясь в телефон. – Из того, что у вас тут есть. Вот это уже мне не нравится. Звучит как зов о помощи, не очень ясный и почти неслышный для тех, кто не хочет прислушаться. Ему что-то очень нужно, только он не знает, как попросить. У меня появляется чувство, будто он себя чувствует как я на приеме у психотерапевта. Может, ему просто нужен… друг? – А как тебя зовут, можно спросить? – уточняю я. – Ты и так уже спросил, – бросает он, на секунду оторвавшись от телефона. – Стивен. – А я Майлз, – отвечаю я, протягивая ему руку. Он меряет меня взглядом и снова утыкается в экран, но когда я, дрожа, решаю, что он не ответит на мой жест, он вдруг протягивает руку и пожимает мою. На его ладони я ощущаю какую-то жесткую область и пластырь и задаюсь вопросом, остались ли от позавчерашних приключений травмы. Возможно, он поцарапал руки, когда пытался сбежать с места ограбления. Я заставляю себя улыбнуться. Пусть из-за его фокусов я чуть не попал в тюрьму, он заслуживает знать, что не только у него в этом мире бывают тяжелые времена. Я задумываюсь, сможет ли шутка улучшить его настроение, хотя и знаю, что с каждой минутой все больше рискую быть узнанным. Но моя задача в центре П.И.Р. именно такова. Помогать людям чувствовать себя как дома. А кто сможет в этом лучше помочь потерянному темнокожему парню, чем другой темнокожий парень, уже не такой потерянный? – А вдруг? – говорю я, усаживаясь верхом на стул. – Тут многое есть. Например, личное пространство. И свободные уши. Просто скажи. – У меня на это есть психолог, – горько проговаривает он. – Кажется, не очень тебя это радует. – А кого-нибудь вообще радует быть подопытным в эксперименте над мыслями? – горячо чеканит он звуки. – Сидеть на сессиях психоанализа ради пользы для научного сообщества? Я растерян и удивляюсь его словам. О чем он? – Кажется, твои данные никто не может разглашать, – предполагаю я. – По закону должны хранить конфиденциальность. – Да, но это только так говорят, – объясняет он. – Все мы – ходячие подопытные. Очевидно это становится, только когда они понимают, что ты не справишься. Тогда можно перестать притворяться и делать вид, что ты нужен им живым. С моей матерью так и было. При этих словах у меня щемит в груди. – Ты… лишился мамы? Сочувствую. – Не лишился. Ее у меня забрали. Люди в белых халатах и без души, которых интересует только прибыль. Он говорит резко, но в голосе слышался какой-то новый тон. Более мягкий… какая-то грусть? Горе? – Сочувствую – повторяю я. Парень смотрит в одну точку позади меня. Я смотрю в ту же сторону и понимаю, что он уставился в телевизор, где показывали новый сюжет. Интересно, это кто-то переключил канал? Просто теперь там почему-то не новости с Джеймсоном. Ведущий берет интервью у строго одетого человека в пиджаке, серебристых очках и с улыбкой на миллион. Он улыбается на камеру, будто пытается продать какие-то услуги. На лацкане я замечаю небольшой значок со знакомым лого, но прочитать надпись не успеваю – оператор переводит камеру на журналиста. Под картинкой бегут субтитры: «Итак, мистер Григгс, „Террахил“ за прошедшие несколько лет может похвастаться рядом выдающихся разработок, которые появились будто из ниоткуда. Расскажите, пожалуйста, о вашей организации и о программе исследования методов лечения рака, которая недавно открылась в вашем отделе». На экране снова появляется мужчина в очках со своей слишком широкой улыбкой. Он поправляет часы на запястье и начинает говорить. – Конечно, Грегг, с удовольствием. «Террахил» – так называется наша компания – максимально предана идее излечивать одну рану Земли за раз. Как известно, человечество страдает от сильнейших природных катастроф, большинство которых, как считается, вызваны огромным количеством наших же отходов, пищевых привычек, вредных способов выработки энергии и десятками, если не сотнями лет загрязнения окружающей среды ядовитыми отходами. Теперь мы видим, что все это возвращается к нам поразительными масштабами заболеваемости раком, о котором, благодаря усилиям научного сообщества, мы узнаем все больше и больше. Новая исследовательская программа, как мы надеемся, поможет выяснить, каким образом разные факторы, от генетики до окружающей среды, влияют на раковые клетки, развитие метастазов и возможно ли обратить вспять рост раковых клеток при помощи тех же факторов, которые вызвали их развитие. Честно признаться, мы занимаемся идеальным жизненным циклом. Интересный взгляд на вопрос, думаю я. Видимо, кем бы ни были эти террахиловцы, они на правильной стороне. Я наконец могу рассмотреть значок на лацкане: там изображена сине-зеленая Земля, и вспоминаю, где видел этот знак раньше. Это случилось в день ограбления магазина – в тот самый, когда Стивен попытался выставить меня преступником. Этот значок я видел на огромном баннере недалеко от своего дома. Как раз он и закрывал граффити на стене, будто огромный корпоративный пластырь на лице города. Похоже, у компании благая цель, но… может, стоит немного поменять принципы работы? Стивен позади меня сквозь зубы неприязненно втягивает воздух. – Подонки они, – говорит он. Я смотрю на него через плечо и вижу, как он сполз на стуле и недовольно скрестил руки на груди, а ногой гневно стучит по полу. – Это они ее отобрали. Сказали, смогут вылечить, но нет. Просто… забрали ее у нас, а через несколько дней она умерла. Излечить мир? Ложь. Вот эти люди, которых показывают по телевизору, в белых халатах, которые заявляют, что хотят изобрести лекарство от рака и спасти мир? Я в растерянности поворачиваюсь к Стивену и принимаюсь внимательно его разглядывать. Он верит в свои слова, без сомнения. Эти люди забрали у него мать – его чувства мне понятны. Гораздо больше, чем он думает. Когда Демоны отняли моего отца, там, на ступеньках здания городской администрации, единственным моим желанием было догнать их и заставить почувствовать боль не слабее моей. Потерю. Понимание, что я больше никогда не услышу голос отца. – Соболезную, – повторяю я снова, не зная, что еще сказать. – Все соболезнуют и ни у кого нет ответов, – бормочет он, не глядя на меня и не расцепляя рук. – Да, их нет, – говорю я. – Террористическая атака лишила меня отца в день, когда его должны были наградить за службу. И вряд ли хоть кто-нибудь в мире сможет дать этому внятное объяснение. Ни у кого никогда не найдется ответов. Поверь. На это просто их нет … ни для тебя, ни для меня. Поэтому перестань их искать и направь все силы на то, чтобы прийти в себя. – Это не так-то просто, пока они ходят по земле, – отвечает он, кивая на телевизор. Я поворачиваюсь и вижу на экране Грегга, ведущего новостей, который хмурит брови и задает вопрос представителю «Террахил»: – Можете прояснить ситуацию по поводу недавних обвинений врачей из компании в применении непроверенных препаратов под видом одобренных? – Естественно, буду рад, – отвечает он. Я складываю руки на груди и стараюсь перенести вес на бедро, устроиться поудобнее и приготовиться слушать долгое объяснение. Но к моему удивлению, ответ оказывается довольно коротким. – Позвольте мне для начала кое-что отметить. – О, послушай, как он выворачивает вопросы, – говорит Стивен. Я бросаю на него взгляд, а затем снова принимаюсь слушать представителя «Террахил». – Во-первых, несколько тысяч оптимистично настроенных медиков действительно входят в число профессионалов «Террахил». Большинство из них верит в то, что медицина и наука приведут нас к более благополучному и полному надежд будущему. «Террахил» горячо верит в свободу слова и мощь социальных сетей, пусть даже там появляются мнения, идущие вразрез с нашими заявлениями. Обеспечив возможности для сотрудничества с профессионалами, у которых есть множество разных идей, мы создали пространство, где над будущим работают умы, которые смело смотрят вперед и не боятся свободно размышлять. «Террахил» поддерживает только те методы лечения рака и ряда хронических заболеваний, которые подверглись тщательному изучению и подробной проверке независимыми исследователями. – Видишь? – продолжает Стивен, наклоняясь вперед и хватая пульт, который лежал на стуле в другом ряду, а затем выключает звук. – Лгуны. Вот так они всегда. Перефразируют вопрос, выворачивают все так, чтобы звучало прилично, и отвечают на то, что в глазах зрителей создаст положительный образ. Они каждый раз умудряются снять с себя ответственность. А в это время ломают жизни, крадут родных и близких прямо на улице. И почему Мстители ничего с ними не сделают? Я не уверен, могу ли отвечать за Мстителей, хотя надеюсь однажды стать одним из них. Самым новеньким. И самым молодым. – Не знаю, – говорю я. – Но мы с тобой можем позаботиться только о том, чтобы пережить все случившееся с нами. Это самое главное, – я пожимаю плечами. – Мне терапия тоже не особо помогла. Мне тоже казалось, что на мне какие-то опыты ставят. Потому я и пришел сюда. Я обвожу комнату руками, и Стивен осматривается следом за моим жестом. – Сюда? – спрашивает он, и, похоже, с искренним интересом. – А что здесь? – Друзья. Любовь, надежда, хотя, может, это и звучит слишком сентиментально. Когда я прихожу сюда помогать, у меня появляется ощущение, будто я делаю что-то важное. И это точно лучше, чем сидеть и смотреть, как жизнь идет дальше без моего отца. Тебе тоже не стоит просто смотреть, как жизнь продолжается, а твоей мамы больше нет. Стивен морщится, но я не могу понять, то ли он разочарован, то ли задумался. – Встретимся? – вопросительно произношу я, подходя к баскетбольному мячу, который заметил на куче игрушек в детском уголке. Я поднимаю мяч и бросаю Стивену. По правилам в помещении нельзя ничего бросать, но я сделал это аккуратно, и, мне кажется, в сложившейся ситуации вполне можно немного нарушить правила. – Один на один, если ты не против. Он отпускает телефон, который падает ему на колени, и ловит мяч обеими руками. Потом поднимает взгляд на меня и кивает – почти незаметно, и я даже не уверен, что правильно его понял. – Спасибо, – говорит Стивен. – Может быть. Просто… я привык быть сам по себе, знаешь? И вот тебе совет. Ты какой-то не от мира сего, поэтому он тебе пойдет на пользу. Так вот: не верь никому. Сам за собой присматривай. Он опускает мяч на стул и снова берется за телефон. Я киваю, прижимаю к груди кофейник и направляюсь в кухню, размышляя о его словах. Сам за собой присматривай. Как же, наверное, одиноко так жить. Вечно чувствовать, что ни на кого не можешь положиться. Какие бы беды со мной ни приключались, у меня никогда не было чувства, что никто за меня не вступится, но вчера почти это и произошло. Я ставлю кофейник в кофемашину и задумчиво упираю руку в бедро. Не знаю, помог ли я Стивену, но, надеюсь, что по крайней мере никто не будет разбирать его на части, использовать его или его семью ради прибыли корпорации. Мне на самом деле очень хочется, чтобы он об этом знал, ведь если так не случится, то рано или поздно я увижу, как он сворачивает на кривую дорожку. Горе – плохой проводник. Проще жить, когда есть те, кто подставит плечо, а не те, кто толкнет, когда начнешь терять равновесие. Надеюсь, первых в его жизни больше. И я стану одним из них, если он позволит. Глава 9 Я ЛЕЖУ в постели в квартире моей бабушки и смотрю в потолок. В свой потолок. В своей комнате. Но уснуть не могу. В голове по-прежнему крутятся слова Стивена. Никому не верь. Сам за собой присматривай. Это так… печально. И за всем стоит «Террахил». Компания, которая… на первый взгляд , делает хорошее дело. Они ведь изучают онкологические заболевания, так? Насколько же они могут оказаться ужасны? Я решаю, что нужно заняться этим вопросом, тянусь к прикроватному столику за телефоном и открываю новости. Просматриваю ленту новостей, и что же там на первой строке? ccc Погром в «Террахил»! Запись с камеры наблюдения! /ccc Ничего себе! Стоило только захотеть узнать, и вот оно! Перехожу по ссылке в первой же публикации и вижу довольно многообещающую трансляцию, хотя пока что в эфире не происходит ничего интересного. Изображение нечеткое и зернистое, но вдруг я замечаю, как две темные фигуры пробираются вдоль ограждения, а затем цепляются за петли сетчатой ограды. Одетые в черное люди добираются до верхнего края сетки и перерезают кусачками колючую проволоку. И тогда я вижу их. Крылья. Раскинув в стороны большие черные крылья, фигуры опускаются на землю. Я сажусь на кровати и подношу телефон ближе к лицу. Сердце колотится. Выглядят они так же, как на записи, которую прислал мне Ганке! Интересно, у этих двоих тоже есть клювы или?… Я даже не успеваю додумать мысль, когда получаю ответ на вопрос. Еще шесть фигур с расправленными, немного потрепанными крыльями гораздо менее аккуратно прорываются сквозь ограду, пролезают во двор и волочатся, как иссохшие скелеты, за первыми двумя. Их конечности безвольно висят, некоторые из существ передвигаются большими скачками, и все спотыкаются и сбивают друг друга. Собравшись с силами, они врываются в здание, разбивая окна голыми руками, ломятся внутрь и выкидывают наружу мебель. Кто-то срывает с петель боковую дверь и проходит в здание через проем. Из меня вырывается крик, и я с опаской смотрю на дверь своей комнаты в надежде, что никого не разбудил. Вот и все. Пора надевать костюм. Я не могу смотреть, как кто-то вламывается на чужую территорию. Кроме того, вряд ли вирусное видео с человекоптицей, которое скинул мне Ганке, и взлом здания «Террахил» буквально парой дней позже – это просто совпадение. Через несколько минут я уже скинул домашние шорты, облачился в костюм и выбрался через окно в темную ночь. ОКАЗЫВАЕТСЯ, штаб-квартира «Террахил» расположена недалеко от Восточного Гарлема и добираться туда совсем недолго, а оценить ситуацию на месте получается и того быстрее. Да, можно было и Питеру позвонить, но пока никакого серьезного преступления не намечается. Просто… тут гуляют какие-то, видимо, птицы-мутанты. Или кто они там. С ними-то я справлюсь. У меня отличный наблюдательный пункт – высоко на дереве прямо у ограды, и мне все видно и слышно. Стоит запах антисептика для рук и… больницы. Именно тот, который каждый помнит, но не может толком описать. Одно из пернатых существ вылетает из окна с ящиком в лапах и кричит, как обезьяна-ревун. От этого резкого звука я чуть не падаю с дерева, но успеваю вцепиться в ствол и спрятаться за пышной веткой. Существо разрывает коробку в клочья, и по траве рассыпаются продолговатые предметы. Сначала я настораживаюсь: кажется, это шприцы, но потом понимаю – палочки от леденцов. Что ж, надеюсь, усилия странной птицы не прошли даром и стоило разорвать коробку и рассыпать по земле палочки, на которые «Террахил» потратила целых десять долларов. До меня доносится звук разбивающегося стекла, через другое окно вылетает еще одна коробка и падает на асфальтированную парковку. По стуку об асфальт кажется, что в ней хранилось более ценное содержимое. Из-под коробки медленно растекается лужа – наверное, внутри была какая-нибудь вакцина или лекарство. Пора остановить эти клювы, перья, вот это все. Я не из тех, кто станет бесплатно помогать гигантским корпорациям, тем более проворачивающим сомнительные операции и, по словам Стивена, похищающим людей, но ведь тут происходит преступление. К тому же это потенциальная возможность побольше узнать, откуда эти люди-птицы взялись – сначала в переулке, теперь эти шестеро. Нападение на «Террахил» выглядит посерьезнее, чем шалости склонных к вандализму подростков, которые задумали разорить огромную корпорацию. Но мне нельзя просто спрыгнуть с дерева и броситься на шесть птиц, для меня их слишком много. Если они разбегутся, будет еще хуже – удача полета явно не на моей стороне, если сравнивать крылья и использование паутины. Решаю подкрадываться. Медленно. Спускаюсь по веткам и наконец касаюсь ногами земли. Пригибаюсь ниже, пробираюсь сквозь кусты, как пантера, и нащупываю в тенистой части сада ограду. В здании снова бьется стекло. Да почему в последнее время у всех крупных организаций сигнализация поисчезала?! Хотя, возможно, пернатые отключили систему, как злодейка в башне ЩИТа. – Эй! – внезапно слышится совсем рядом. Я резко прижимаюсь как можно ближе к земле и вижу, как из задней двери здания выходит, встряхивая баллончик с краской, одна из первых двух птиц, которые перелезали через ограду. Спустя несколько секунд баллончик уже открыт, и существо начинает выводить надписи прямо над логотипом «Террахил» с сине-зеленой планетой. Я не дожидаюсь, пока они закончат, замечаю какую-то электронную панельку на металлической палке недалеко у ограды. На ней написано: «ГЛАВНЫЙ ВХОД, ЗАДНИЙ ДВОР, ВЫХОД НА ПАРКОВКУ». Три варианта и большой логотип посередине. Я нажимаю на все и выкручиваю на максимум. По черным трубам поднимается вода и начинает заливать территорию. Со всех сторон раздаются крики, пернатые существа высыпают из дверей и окон. Тот, кто рисовал баллончиком на стене, быстро оборачивается, поначалу забыв натянуть капюшон. – Что вы там натворили? – кричит он и бросается наутек вместе с остальными. – Да ничего мы не делали! – кричит другое существо. – Вороны! – зовет остальных первый. – Назад, к штаб-квартире! Вороны? Первый парень задерживается, долго всматривается в ночь, окидывает взглядом территорию и словно бы замечает меня. Я замираю, стараясь не шелохнуться. Мне плохо видно, но кажется , что взгляд пернатого направлен прямо на меня. Из-за капюшона я не могу разглядеть лица, но он стоит под фонтанчиками воды, мокнет, кулаки у него сжаты, и я буквально чувствую, как леденею от его взгляда. – Арти, идем ! Пернатый незнакомец, кажется, начинает двигаться прочь, но взгляд отводить не спешит. Он отворачивается только, когда нужно перелезать через ограду и убегать. Я наконец вздыхаю полной грудью, сползаю спиной по забору и пытаюсь осознать все увиденное. Глава 10 НА СЛЕДУЮЩИЙ день в центре П.И.Р. я еле держу себя в руках. Вытираю в туалете пятно непонятного происхождения, о котором не хочу знать никаких подробностей, мою руки и принимаюсь готовить гостям кофе. Весь день я провожу будто в тумане из-за недосыпа после вчерашних приключений, и кофе мне совсем не помешает. Я то и дело ловлю себя на просмотре ленты в телефоне, чтении новостей и поиске сообщений о взломе здания «Террахил» и украденном имуществе. В школе Ганке то и дело спрашивает, что со мной стряслось, а я раз за разом придумываю отговорки. Я не могу выкинуть из головы слова преступницы: никто тебя не знает, кроме тебя самого . Я просто уверен, что Ганке не знает меня так, как я сам. Он хороший, я бы даже сказал, он мне как брат, но если я не могу рассказать ему даже о костюме Человека-Паука, можно ли считать, что он знает достаточно и может меня поддерживать? А Питер? Допустим, он знает, каково быть Человеком-Пауком, но если ему не понять, что значит быть темнокожим Человеком-Пауком, то… В чашку падают последние капли, и кофемашина сообщает об этом писком, а я снова погружен в мысли и все время смотрю на капающий напиток. Усилием воли возвращаюсь к реальности, иду с кофейником в зал и наливаю кофе Дрини, предварительно уточнив, есть ли в ее кружке чай. Стивен сидит на стуле у телевизора, на этот раз один. Не знаю, где его отец. Наверное, я смотрю слишком долго, и он поднимает на меня взгляд. – Чего уставился? Ну и дела. От его тона по позвоночнику пробегает дрожь. А мне казалось, что нам удалось найти общий язык во время вчерашнего разговора. Может, я переоценил себя и на самом деле все же не достучался до него? Наверное, его что-то мучит. – Ничего, – нерешительно говорю я. – Просто… рад тебя видеть. – Ты меня даже не знаешь, – бормочет он. По меркам моей зловредной знакомой он, вероятно, прав. Да почти по любым меркам он прав. Но… нормально ли, что я хочу его получше узнать? Может быть… ладно, не подружиться, но хотя бы узнать поближе? – Ты прав, – признаю я. – Не знаю. – Я отчаянно пытаюсь придумать, как сделать разговор хоть немного теплее. Еще раз оглядываю его и замечаю красные кроссовки. – Классные… кроссы. Эти слова я произношу лишь бы что-то сказать, и только потом замечаю: кроссовки немного поношенные и побитые временем. Он смотрит на меня так, будто я его оскорбил. – В смысле, цвет красивый, – уточняю я. И это правда. Пусть обувь старая, но цвет – ярко-алый. В тех же кроссовках он грабил магазин. И ими же бил меня по лицу. – Вообще-то мы не бездомные , – говорит он с акцентом на это слово, будто испытывает к нему особую неприязнь. – Я и не… я и не говорил… – Нам не нужна благотворительность , – едва ли не шипит он. – Я и не говорю… – И твоя жалость мне не нужна. У нас все отлично . – Стивен! – окликают его сзади. Оказывается, отец Стивена стоял у меня за спиной и слушал разговор. – Довольно. Мы ведь в гостях. Нас приняли, хорошо к нам отнеслись, а этот молодой человек просто предложил тебе кофе и похвалил кроссовки. Прояви каплю благодарности. Стивен злобно смотрит отцу в глаза. – Не обижайся на него, – говорит мужчина, подойдя ближе к нам и мягко хлопая меня по плечу. – Он… недавно потерял мать. Нам обоим тяжело. – Сразу было ясно, что этим и закончится, только ты не заметил, – шипит парень и снова погружается в смартфон. – Ты просто отдал ее фашистам в белых халатах из «Террахил»… – Стивен! – жестко обрывает мужчина. – Что?! – спрашивает парень. – Ты ведь решил вывернуть душу наизнанку. Повисает пауза, и я решаю, что, может быть, все же смогу исправить ситуацию. – Я недавно лишился отца, – говорю я мужчине. – Было нелегко. Эту пропасть ничто никогда не заполнит, но иногда нужно побыть одному. Я вполне понимаю и оставлю вас. Если смогу чем-то помочь, зовите. – Никто никому не помогает, – горько произносит Стивен. – Пора бы это понять, пока твои иллюзии не сделали тебе же хуже. Никто о нас не позаботится, кроме нас самих. Никто не поймет. Я задерживаю на нем взгляд, и мне все равно, что сейчас на нас смотрит весь зал. Может ли быть, что Стивен, этот обозлившийся подросток, сидящий напротив меня, в кофте с изображением белых крыльев – один из Воронов? Да нет, не может! В башне ЩИТа преступница была одна. Хотя, возможно, из-за моей полной супергеройской негодности ей просто не пришлось звать подмогу. Возможно, она понимала, что справится со мной сама. Я сжимаю ручку кофейника до боли в пальцах, стараюсь стряхнуть с себя впечатление от мыслей и вернуться к реальности. И вдруг, будто так и задумано, в кармане жужжит телефон. – Мне жаль, что ты так считаешь, – говорю я, киваю и отворачиваюсь. – Но, если передумаешь, говори. Я возвращаюсь в кухню, ставлю кофейник в кофемашину и опираюсь на стойку. Стивен… должно быть, в команде злодейки, кем бы она ни была . Боже, столько деталей, и неясно, как собрать из них картинку. Если Стервятник был в Галерее фотожурналистики, Голубь в башне ЩИТа, а Стивен в камере заключения, как он так быстро с ними связался? И зачем им было вламываться в «Террахил»? И что нужно было красть в магазинчике бытовых товаров? Веревку? Изоленту? Перцовый спрей? Я снова пытаюсь стряхнуть с себя задумчивость, потому что все это какая-то чушь. Будь Стивен одним из Воронов, он мог бы достать крюки и механические крылья. И не нужно было бы идти за всем этим в магазин. – Привет, – здоровается Питер, заходя в комнату и отвлекая меня от мыслей. Видимо, я выгляжу более рассеянным, чем мне кажется, и Питер говорит: – Наверное, ты уже устал отвечать на вопрос, как у тебя дела? Просто скажу, что тебе бы не помешал традиционный бруклинский обед с пиццей. Я смотрю на него, ничего не понимая, и вдруг осознаю, что в животе у меня довольно пусто и пообедать было бы просто отлично. Возможно, заодно и в голове прояснится. Питер всегда помогает распутаться, если я запутался. Я, снова задумавшись, медленно киваю. – Много всего накопилось, – признаюсь я. – Пойдем в «Бабушкину пиццерию»? Когда у меня выдавался тяжелый день, папа именно там чаще всего покупал пиццу. «Пепперони» с оливками. Всегда. Сейчас я бы съел именно ее, пока разбираюсь во всех последних событиях. Я киваю и иду за курткой. – Да, – соглашаюсь я. – Давай туда и пойдем. Пока я одеваюсь, успеваю проверить сообщения. ГОЛУБЬ: Встречаемся на крыше Нью-Йоркской библиотеки через десять минут. Десять минут?! – Эм. Питер? – Что? – спрашивает он, накидывая куртку. Я чувствую себя виноватым в том, что бросаю его, но, может быть, когда все это кончится и я узнаю важную информацию, он меня поймет. – А можем завтра сходить? Мне мама написала, она просила… она хочет… со мной пообедать. «Просто отлично, Майлз, ничего убедительнее ты, конечно, придумать не мог». – Да, хорошо, – отвечает он. – Зато теперь я смогу съесть салат. Но завтра – обязательно пицца, договорились? Хорошего вечера. Почему он постоянно такой спокойный? Питер с улыбкой выходит, а я вздыхаю, и чувство вины становится еще острее – вдобавок ко всему я еще и соврал. Но я отвечаю злодейке и надеюсь, что в этот раз цель оправдает средства: Я: Сейчас буду. Глава 11 СКОЛЬКО еще ночей я проведу, карабкаясь, как придурок, по стенам зданий? Ладно, в этот раз хотя бы не нужно менять местами рюкзаки. Нет, теперь у меня сложная задача: провести разведывательную операцию. На этот раз я не Майлз, а Человек-Паук. Я забираюсь на крышу Нью-Йоркской библиотеки и осматриваюсь, размышляя о том, не пришел ли самостоятельно в ловушку. Наша прошлая встреча произошла в башне ЩИТа. Вдруг сейчас она позвала меня ради убийства? Закончить начатое? Вдруг я добровольно обманулся и должен был позвать на помощь Питера? Я оглядываюсь, а сердце колотится, потому что успел надумать непонятно чего. – Голубь! – зову я, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. – Ты здесь? – Да, здесь, – слышится мягкий голос поблизости. Я поворачиваюсь на звук и вижу в тени фигуру, опирающуюся на стену. Девушка отходит от стены и выходит на свет. Крылья висят вдоль тела, половину лица закрывает прибор ночного видения. – Ты сегодня такой прыгучий, Человек-Паук, – говорит девушка в металлической броне, остановившись поодаль и скрестив руки на груди. – Я пришел, – отвечаю я, прочистив горло и надеясь, что голос звучит как никогда уверенно. – Ты позвала, я пришел. – Я звала тебя в свою команду, когда поймешь, что только сам можешь о себе позаботиться, – щурясь, говорит она. – Ты поэтому здесь? Или решил снова ввязаться в драку? На одной руке у нее поблескивают острые когти. Я нервно сглатываю, вспоминая, как сложно было от них уворачиваться на крыше ЩИТа. Собираюсь с духом и сжимаю кулаки. Я не отступлю. – Нет, на твое счастье, я пришел не драться. « О, отлично, Майлз », – подумал я. Она закатывает глаза и снова скрещивает руки на груди. – И зачем ты тогда явился? Морали мне читать? – Узнать о тебе побольше, – отвечаю я. – Не похоже, чтобы ты что-то делала без причины. Так и есть. Каждое ее действие в башне казалось заранее продуманным и тщательно просчитанным. Мало того что она отключила защитные системы, так и день для ограбления был выбран как нельзя более удачный – большинство сотрудников отсутствовало в офисе и провернуть кражу было легче легкого. – Именно, – соглашается она. – И если ты пришел сюда выяснить, что именно я украла, вынуждена тебя разочаровать. Это мое дело. И моего деда. – Так Стервятник приходится тебе ?… Выражение ее лица меняется, и я вижу, как она напряглась. – Не твое дело, – шипит она. – А раз ты не с нами, ты против нас. – А других вариантов нет? – интересуюсь я. – Как насчет того, что я не с вами, но и не обязательно против? – Меня предупреждали, что ты будешь говорить загадками. – Никаких загадок, – парирую я и делаю шаг в ее сторону, приложив руку к груди. – Честное слово. Я ведь даже не знаю, зачем ты все это делаешь и что ты украла. Так как же мне понять, против тебя я или нет? С такого расстояния мне видно, как меняется ее взгляд. В нем появляется… растерянность? Чтобы не лишиться шанса узнать обо всем, я решаю говорить дальше – пока болтаю сам, я могу заставить говорить ее, и, может быть, она расскажет достаточно и встреча не пройдет даром. – Раз уж ты сама меня сюда позвала, разреши задать несколько вопросов, – прошу я. – Во-первых, ты вынесла из ЩИТа кейс безо всяких маркировок. Затем твои ребята вломились в здание «Террахил» в Восточном Гарлеме… Она удивленно щурится, а я довольно ухмыляюсь, скрытый маской. Интересная реакция. Очень красноречивая. – Этого … я не планировала, – произносит она, и впервые за время нашего знакомства я вижу ее удивление моей осведомленности. – Значит, без тебя Вороны просто пошли вразнос? – предполагаю я, скрестив руки. – Может, скажешь хотя бы почему? Или вместо этого ты мне хотела морали читать? – Я таким не занимаюсь, – говорит она. – Я просвещаю. Делаю, что могу, в этом океане дезинформации. Итак , Человек-Паук, я продолжу делать то же самое – смотреть на мир трезвым взглядом. Как сеятель добра на крыльях или на паутине, ты должен понимать, каково это, когда тебя судят, не зная. Но как иначе тебя судить, если ты прячешься под маской? Я это уже говорила. Никто не знает тебя, кроме тебя самого. Я вспоминаю ночь, когда мы с Питером сидели на крыше под дождем. Он говорил мне, что надо находить момент , чтобы отдышаться . Найти время для себя. Ему легко говорить. – Ты понимаешь, о чем я, – говорит она с улыбкой. – Неужели тебе не хочется быть с теми, рядом с кем не нужно притворяться ? С теми, перед кем не захочется ходить в маске ? Я знаю, что Питер желает мне добра, но он никогда не поймет, каково это, когда тебя принимают за преступника только из-за цвета кожи. Девушка с почти таким же цветом кожи, как у меня, но она и понятия не имеет, насколько попала в цель. В ее словах есть нечто… Не знаю, подойдет ли тут слово «соблазнительное», но… мне явно нравится. Что-то близкое мне? Я снова вспоминаю слова Питера: « Следи за тем, чтобы не попасть не в то место и не в то время ». Это почти невыполнимая задача. Насколько проще, насколько свободнее я бы был, если бы не надо было об этом думать? Как было бы удобно самому решать, что такое не то место и время? Эта злодейка и ее приспешники свободно летают по всему городу, не думая о необходимости спасать всех на свете. – Звони, когда будешь по-настоящему готов, – говорит она, отворачивается и подходит к краю. – Визитка у тебя есть. – Она опускает прибор ночного видения и оглядывается на меня через плечо. – Кстати, пора представиться. Скворец. Она прыгает с крыши, расправляет крылья и улетает в темнеющие небеса. Глава 12 «БАБУШКИНА пиццерия» так же хороша, как раньше. Самая нежная в мире хрустящая корочка, самая масляная коробка, самый тягучий сыр, самая острая пепперони, самые насыщенные оливки и лучшие из моих воспоминаний. Я вгрызаюсь в первый кусок и вспоминаю, как сидел с отцом на кожаном диване в нашем доме в Бруклине и рассказывал ему все на свете. Последний раз такое случилось год назад. По меньшей мере . Около года и пары месяцев назад, если хорошенько подумать. В тот день была научная ярмарка, а моя поделка, которая должна была показывать, из чего можно получить больше всего электричества, не заслужила мне даже половины той похвалы от учителей и директора, на которую я надеялся. Оказалось, им гораздо интереснее, какая плесень быстрее растет в помещении, а об этом рассказывал парень по имени Джером. Он выиграл и посрамил всех остальных участников. В общем, мне ничуть не понравилось вставать в самую рань, чистить картофель и цукини и готовить комок спагетти – чтобы все это было свежим и не воняло на столе, – а потом выяснять, что потратил силы впустую. Но когда папа принес домой нашу любимую пиццу и мы устроились на диване в гостиной, мое разочарование растворилось неожиданно быстро. Мне сразу стало лучше, как будто шарик злости, который все надувался и надувался, резко лопнул и пропал. Сейчас я сижу напротив Питера за столом в красно-белую клетку, а он жует гавайскую пиццу с обычным беконом вместо канадского, потому что считает, что канадский бекон – не бекон, а обычное мясо и стоит запретить законом так его называть. Я надеюсь, что волшебство «Бабушкиной пиццерии» сработает и сейчас. – Итак, – говорит Питер, прикрывая рот рукой, чтобы не показать мне во всей красе полупережеванный кусок пиццы. – Поговорим? – Давай, – соглашаюсь я, откусывая свою «Пепперони». – С чего начать? – Ну, наверное, с того, что тебя больше всего беспокоит. Ох, да это же все разом . Я опростоволосился в башне ЩИТа. Стервятник и его внучка знают парня, который может вспомнить меня и выдать, если я окажусь недостаточно осторожен в отделении П.И.Р. Вороны , так они себя называли. А еще Ганке не очень поверил моим оправданиям о проникновении в комнату общежития, и на уроках сосредоточиться сложно из-за супергеройских дел, в которых успехи у меня не очень… Я глубоко вздыхаю и откидываюсь на мягком диванчике, снова кусая пиццу и решая, с чего же именно мне начать. – Ну, – говорю я. – Наверное, интересно, что мы столкнулись с крылатыми злодеями в один и тот же момент. – Слишком уж интересное совпадение, – отвечает Питер, протягивая руку за новым куском. – Может, Стервятник собрал какой-нибудь аппарат для клонирования? – Нет, нанял помощницу, – сообщаю я. – Голубь… В смысле, Скворец – его внучка. Питер замолкает и удивленно хмурится. – Она называет его дедушкой . – Что? У Стервятника есть родственники? Быть не может. – Тебя это удивляет? – спрашиваю я и снова откусываю пиццу. – Я не говорю, что так не должно быть , но… Вот ты представляешь себе День благодарения в его компании? – Ну, вряд ли в этой семье готовят индейку, – предполагаю я. Питер смеется, и я тоже не могу сдержать улыбку. – Что ж, хорошо. Так, значит, внучка , да? – Да, и, кажется, она не очень довольна тем его заключением в Райкерс. Питер серьезнеет и молча жует пиццу. – Моя последняя информация о нем – это что он большую часть времени проводит в изоляторе. Там всем тяжело. Что уж говорить о старике. Ох. Вот это смелое признание. – Почему? Питер пожимает плечами. – Не знаю, – говорит он. – Мэри-Джейн делала потрясающие материалы о худших злодеях, искала новости по их приговорам. Она здорово поработала, рассказывала публике последние новости, хотя, думаю, она просто пыталась тянуть время и не писать статью о том, что Человек-Паук – слабое место этого города. Я с улыбкой киваю. Для Джеймсона это такой щелчок по носу. Вполне в духе Мэри-Джейн. Питер закидывает в рот последний кусочек корочки и стряхивает крошки на тарелку. – Некоторые нашли себе довольно неожиданные… увлечения. – Например? – спрашиваю я с искренним любопытством, подперев подбородок рукой. – Неужели Электро увлекся вязанием? – Сейчас вспомню… – говорит Питер и напряженно смотрит в потолок. – Носорог собирает коллекцию крышечек от бутылок, уже довольно много собрал. Кингпин завел себе золотую рыбку, назвал ее Бульк. У Живого Мозга внезапно проявился талант к фотографии. Говорит, что, когда выйдет, станет свадебным фотографом. – Постой… – говорю я. – Вернемся чуть-чуть назад. Кингпин завел себе рыбку по имени Бульк ? – Говорит, хвостом пузырики красивые взбивает, – разводит руками Питер. Да, а еще он наверняка слышал, с каким звуком рыбки исчезают в канализации. Вдруг наш разговор прерывает звонок телефона Питера. Он вытирает руки салфеткой, достает его и смотрит на экран. – О, смотри, это нам обоим, – говорит Питер и поворачивает ко мне экран. Я вижу фото чернокожей женщины с мелко вьющимися волосами и темно-коричневой помадой, и взглядом, направленным прямо на меня. «Офицер Смолвуд» – указано внизу. Питер нажимает на зеленую кнопку и прикладывает телефон к уху. – Вив? Подожди, сейчас добавлю его к разговору. Вдруг звонит мой телефон, я отвечаю и слышу чистый женский голос. – Версия два-ноль, ты тут? – спрашивает она. Я не знаю, нравится ли мне, когда меня так называют. Как будто я – обновленный вариант Человека-Паука. Обычно в жизни так и происходит… Новая модель? Ученик? Не знаю. Но, видимо, сейчас это мое прозвище. Обсуждать его в любом случае нет смысла, потому что наших имен женщина все равно не знает. Подделать два номера, чтобы присоединить еще одного собеседника и не дать узнать наши реальные имена – на это Питеру нужны особые причины. Наверное, мне стоит сделать то же самое, пока она не начала звонить мне напрямую. – Слышу вас, мисс Смолвуд. – Отлично. Но я же говорила, называй меня Вив, Вивиан или капитан. – Хорошо, Вивиан, – поправляюсь я. – Уже лучше, – говорит она. – Я кое-что разузнала, возможно, вам пригодится. Есть минутка? – Для новой информации – всегда. У нас тоже есть новости, – произносит Питер и подмигивает мне. – Сначала ты, Вив. Слушаем. – Ну что ж, – начинает она. – Думаю, вы уже оба в курсе, что Стервятник сбежал из тюрьмы. – Да, были такие подозрения, – соглашается Питер. – Мы пока не знаем, кто это организовал и зачем, но оказалось, что он не просто так сбежал на волю. На самом деле он чей-то ходячий эксперимент. Мы с Питером переглядываемся, и мне кажется, мысль у нас одна и та же. – Что это может быть за эксперимент, Вив? – спрашиваю я, опираясь локтями на стол. Я закрываю коробку с пиццей, потому что теперь у меня есть нечто более интересное, чем еда. – Вы слышали о «Террахил»? – уточняет капитан. Я весь внимание: может, там и со Стервятником что-то сотворили? – Вроде как, – отвечает Питер, бросая на меня взгляд. Я активно киваю. – А при чем тут «Террахил»? – спрашиваю я. – «Террахил» разрабатывает довольно спорное лекарство от рака, тем не менее их уже годами неофициально спонсирует правительство. Из-за рака позвоночника и тюремного срока Стервятник стал для них идеальным подопытным. Ему светил срок от тридцати пяти лет до пожизненного, и они предложили ему сделку: его тело в обмен на половину срока и размещение в уютном секретном медицинском крыле Райкерс с возможностью посещения родственников по его желанию. Ему поставили условие: не говорить об эксперименте. Самому Стервятнику ничего не рассказали о том, какие будут применяться препараты и для чего они. Месяцами ученые отмечали успешные результаты лечения, Стервятник набирался сил. Вскоре удалось добиться ремиссии. Но едва это получилось, трое его знакомых ворвались в медицинское крыло и вызволили его. В его крови до сих пор сохранился препарат, и это наша проблема. Подпирая кулаком лицо, я задумываюсь. План у «Террахил» был смелый, но, похоже, пока они ничего незаконного не сделали. А Стервятник? Да, побег из тюрьмы – явное нарушение закона. А учитывая препарат у него в крови… Это вполне можно считать кражей. – Этот препарат, – продолжает Вив, – основан на микротехнологиях, которые должны бороться с раком на последних стадиях. Он проникает в кровоток и в нужном месте атакует раковые клетки. Наноботы в крови собирают данные и передают их искусственному интеллекту… – Который, видимо, тоже разрабатывали в «Террахил»? – спрашивает Питер, откидываясь на диване и кладя пятку одной ноги на колено другой. – Верно. Без ведома даже ухаживающего за ним персонала, Стервятник полностью восстановил здоровье прямо перед побегом. Сообщников обнаружили на записи камер наблюдения. Они были одеты в костюмы с крыльями, похожими на костюм самого Стервятника, который изъяли в исследовательских целях. Однако сообщники заключенного имели при себе запасной костюм, и они все вместе сбежали по воздуху под прикрытием темноты. Они… исчезли. Личности сообщников пока неизвестны… – Голубь, – одновременно выпаливаем мы с Питером. Мы улыбаемся друг другу, а Вивиан прокашливается и спрашивает: – Вот как? Расскажете? Что за Голубь? – Девушка, которая вчера напала на отделение ЩИТа. – Тот громила с красными крыльями? – спрашивает Вив, и в голосе ее, обычно ровном и безэмоциональном, слышно удивление. – Да, только это девушка, – уточняет Питер. – Прошу прощения, девушка. Думаете, вызволяла его тоже она? – спрашивает Вив. – Если она правда внучка Стервятника, то у нее определенно есть мотив, – отвечаю я. А затем у меня в памяти всплывает слово, которое я до этого проигнорировал. – Постойте, Вив, вы сказали, было три помощника? – спрашиваю я, надеясь, что мои подозрения ошибочны. Голубь, Стивен и… кто-то еще? – Верно, – подтверждает она. – Похоже, хотя бы частично мы имеем представление о том, кто эта Голубь, по остальным остались вопросы. Запись камеры наблюдения… не лучшая, мягко говоря. Я бросаю взгляд на Питера и надеюсь, что никак не выдам возможное знание третьего злоумышленника. Мне очень не хочется ошибиться и обвинить непонятно в чем парня, у которого недавно умерла мать. Но разве это не подтверждает наличие мотива присоединиться к банде? Мать Стивена предположительно погибла из-за другого сомнительного эксперимента «Террахил». Злодейка уверена, что корпорация подвела ее дедушку, Стервятника. Наверняка у них было нечто общее, а значит, они могли сразу приступить к разработке плана по освобождению Стервятника и разрушению репутации «Террахил». Похоже, не один я знаю, что значит побеждать врага изнутри. – Итак… у него в организме до сих пор есть нанороботы, – говорит Питер, – и они связаны с аппаратами, которые влияют на состояние и восстанавливают силы? Они могут быть опасны, по меньшей мере. Вдруг злодеи научатся использовать эти технологии и нападут на город? – Именно этого мы боимся, – говорит Вив. – Нужно вернуть наноботов. Пока они в плохих руках, случиться может что угодно. – А зачем Стервятнику понадобилось красть экспонат из галереи? – спрашиваю я. Пока самые важные элементы плана Стервятника не укладываются в единую картинку. – Что именно он выкрал? Телефон Питера жужжит, и мы оба наклоняемся посмотреть поближе. На экране вращается нечто похожее на золотую статуэтку с двумя крыльями, которые обнимают фигуру и перекрещиваются на груди. – Это Объятия Тота, фигурка, которой, как считается, несколько тысяч лет. Ее обнаружили при раскопках древнего кладбища в Ваканде. – И зачем она Стервятнику? – интересуюсь я. – Мы пока не знаем, но давайте договоримся считать, что вряд ли ради добра во всем мире. – Да, договорились, – говорит Питер. – Из чего она? – спрашиваю я, поднимая взгляд на Питера. – Может, если выясним ее химический состав, сможем делать какие-то предположения? – Отличная мысль. От похвалы внутри становится тепло, но я стараюсь не отвлекаться. – Чистое золото, – говорит Вив. – Так что с предположениями никак. Золото практически бесполезно, несмотря на его ценность в прошлом. К тому же статуя была закреплена на противоположном конце зала напротив Бриллианта Атлантов, который гораздо дороже. У меня есть подозрение, что крали статуэтку не ради денег. – Возможно… – говорит Питер, поглаживая подбородок. – Возможно, Стервятник напал на Галерею фотожурналистики, чтобы отвлечь меня от здания ЩИТа, – предполагает Питер и смотрит на меня, ожидая подтверждения. – Или, – отвечаю я, – его внучка напала на ЩИТ, чтобы отвлечь тебя от нападения Стервятника на Галерею. – Хм-м-м… – задумывается Питер. – Как считаешь, она удивилась, увидев тебя на башне? – Вообще не очень, – отвечаю я, вспоминая ее реакцию на мое появление. – Скорее разозлилась. Но когда я поворачиваюсь к Питеру, готовый увидеть, как он кивнет и расскажет, что Стервятник растерялся от присутствия Человека-Паука среди торжественно одетых посетителей мероприятия, он качает головой и говорит: – Он, как мне показалось, был совсем не удивлен. И даже не рассержен. Стервятник казался уверенным. Очень уверенным. – Будь у тебя в крови миллионы микроскопических нанороботов, ты бы тоже был очень уверен в себе, – замечает Вив. Питер морщится и чешет предплечье, куда его укусил радиоактивный паук, я улыбаюсь. Хотя, по мне, мысль не особенно успокаивающая. – У меня пока все, – говорит Вив. – Сообщите, когда узнаете еще что-нибудь о Стервятнике, его внучке или их сообщниках. – Обязательно, Вив, – обещает Питер. – До скорого. Он отключает связь и кладет телефон в карман, не сводя с меня глаз. – Что? – Я удивляюсь его взгляду, будто он что-то знает? – Мне кажется, ты не все сказал, – говорит он. – Что случилось? – Ну, в общем… – Я вздыхаю и думаю, что после разговора с Вив, возможно, самое время рассказать все о Стивене, с которым я познакомился в центре П.И.Р. Слишком уж много совпадений… Если между этими вещами есть связь, наверное, некоторыми сомнениями я все же могу поделиться с Питером, верно? Он ведь все-таки Человек-Паук. – Помнишь парня, который сегодня приходил в П.И.Р. с отцом? – Да, – говорит Питер. – Я слышал, как он тебя отчитывал. У вас там что-то произошло? – Он… Его зовут Стивен. И это он… Вдруг я чувствую, как по затылку что-то ползет, хлопаю себя ладонью по шее, смотрю на руку, и на ней ничего нет. Щекотка усиливается и перемещается выше, охватывая уши и макушку. Я смотрю на Питера и понимаю, что он широко открытыми глазами уставился… нет, не на меня. На нечто за моей спиной? У него расширяются зрачки, и одним размашистым движением он хватает меня за запястье, выдергивает с места и кидает через весь ресторан, а окно рядом с нашим столиком трескается с громким звоном. Повсюду разлетаются осколки стекла, по полу катятся горшки с цветами, фонтанами взрывается пол. Надо мной пролетает наш столик. Следом летит велосипед, едва не задев мою голову. Поблизости раздаются крики, смазанные и нечеткие. Словно через мутное стекло я вижу перед собой Питера, который, похоже, что-то говорит, но речь едва пробивается сквозь звон у меня в ушах. – Питер? – шепчу я. – Майлз, нужно бежать, – торопит он. – Подняться можешь? Я с трудом осматриваюсь, перекатываюсь и встаю на колени. На полу я вижу стекло и… кровь? Это моя? Но потом я замечаю разбитую бутылку томатного соуса для пиццы, понимаю, что со мной ничего не случилось, и паника отступает. Питер хватает меня за руку и поднимает на ноги, медленно и аккуратно, но уверенно. – Грузовик Стервятника только что пробил дыру в стене, – говорит Питер. – Ты уверен? – спрашиваю я его, жмурясь от света. Снаружи по асфальту скрипят колеса, так громко, что кажется, будто машина опять сейчас пробьет стену. Но выглянув через пробоину в стене, я вижу, как черный бронированный грузовик уносится по дороге (кажется, одной из передних шин не хватает. Нет, двух). От переднего бампера, который касается земли, разлетаются искры. Я слышу еще какой-то звук. Какой-то новый. Словно из Парка юрского периода. Это ящеры? – Так может кричать либо птица-переросток, либо птеродактиль-карлик, – комментирует Питер, – и я даже не знаю, что хуже. Мимо кафе, хлопая черными крыльями, проносится огромное существо и едва не задевает меня через дыру в стене, а потом уносится прочь. Мы с Питером переглядываемся. – Птица-переросток! – выпаливаем одновременно. Но откуда она взялась? Стервятник освоил какую-то новую технологию? И что нам с ними делать? Я собираю волю в кулак и подхожу вплотную к окну, аккуратно опираясь коленом на усыпанный стеклом диван. Вглядываясь в солнечный день, я замечаю, что на крыше грузовика отчетливо виднеются три пары черных крыльев, яростно хлопающих на ветру. Каждая из них не меньше дивана, на котором мы сидели. И каждая пара крыльев крепится к спине злобного, шипящего зверя размером с человека… но лица у них не человеческие. По правде говоря, у каждого из них есть клюв, прямо как на видео, которое присылал мне Ганке. Я пригибаюсь так, чтобы над подоконником оказались только мои глаза, и рассматриваю их. Вблизи эти существа… гораздо страшнее. Одно за другим они поворачивают к нам жуткие серые морды, раскрывают крылья, бешено ими бьют, распахивают клювы и издают жуткие вопли, разбрызгивая слюну и показывая ряды острых зубов. Они спрыгивают с грузовика и… Так, а почему они до сих пор смотрят на нас? – Беги! – кричит Питер, снова хватая меня за руку. Я вырываю сумку из-под диванчика, и мы вместе выбегаем из ресторана. Никогда в жизни еще не приходилось бегать так быстро. Я знаю , что нельзя оборачиваться, и все же оглядываюсь и вижу, как в метре от моей пятки клацает серый клюв. Я кричу, силюсь быстрее шевелить ногами и мчусь за Питером через заднюю дверь в переулок. Мы прячемся за мусорками у ресторана, вспугнув случайно забредшую туда уличную кошку. Оно и к лучшему . Пусть прячется, пока может. Мы расстегиваем рюкзаки и принимаемся за давно отработанную процедуру. Проверяем, нет ли кого поблизости. Становимся спиной к спине. Вытаскиваем костюмы. Пора переодеваться. Надеваю на запястья веб-шутеры. Только в этот раз я поднимаю взгляд и понимаю, что нас видят. Одна из крылатых тварей с криком сбивает кого-то на асфальт – темноволосого парня в зеленой кофте с капюшоном – и выбивает из его рук телефон с усилителем вайфая. Все происходит будто в замедленной съемке. Включаются рефлексы. Я бросаю рюкзак и оставшуюся часть костюма и бегу к концу переулка. Слышу, как Питер сзади выкрикивает мое имя: – Майлз, стой! Маска! Но я вижу только, как Ганке, мой друг и сосед по комнате, без сознания падает на асфальт, а сверху на него наваливается пернатый зверь, распахивает пасть с жуткими клыками, с которых капает слюна, и нагибается все ниже. – Отпусти его! – кричу я, рефлекторно вытягивая руку и отгибая запястье. Не успев понять, что я и правда без маски, стреляю паутиной. Белые нити свистят по воздуху и заклеивают морду существа. Зверь хватается за голову когтями и заваливается на спину, его сбивает такси и протаскивает по переулку кричащей массой перьев, которая ничего перед собой не видит. Только тогда я разворачиваюсь к Ганке и осознаю: на самом деле он в сознании, просто отворачивался. Он в восхищении смотрит на меня широко раскрытыми глазами, которым сам не верит. Наконец, поднимается. – Т-т-т-ты-ы, – мямлит он. Ганке настолько поражен, что до сих пор даже не поднял свой телефон и не заметил, как люди в панике бегут по улице. Я нагибаюсь подобрать телефон, отряхиваю его и отдаю Ганке. Он берет аппарат в руки, отворачивается, а потом снова смотрит на меня. Сердце у меня в груди колотится. Ганке знает. – Ты… ты ведь… – еле выговаривает он. – Да? Я глубоко вздыхаю, вспоминая, чего наговорил, когда пролез в комнату общежития и отчаянно выдумывал объяснения. Я ведь всегда так осторожничал, лишь бы не выдать, кто я на самом деле. И соврал ему, когда обещал, что расскажу, если что-то случится. И теперь он знает. Знает все. Однако, если выбирать между своей тайной и жизнью Ганке, пусть лучше знает о моем выборе. – Да, – я пожимаю плечами. – Да. Глава 13 – Н-Н-НО… – запинаясь, произносит Ганке. – А… вот… так… вот та штука… и… и я… да как же ты?… – Ну да, – отвечаю я, снова пожимаю плечами и прячу руки в карманы. – Извини. Я знаю, что он сейчас спросит. Почему ты мне не сказал? Почему ты мне не доверился? Как ты мог? – Майлз, – говорит он с неожиданным для меня смешком. – Да это офигеть как круто ! За что ты извиняешься ? Это лучший день в моей жизни! Я всегда думал, что ты просто странный, но теперь мне все ясно! На душе становится гораздо легче: Ганке на меня не злится и, похоже, даже рад, что его лучший друг днем сочиняет биты, а по ночам устраивает кипеж совсем другого рода. А потом я вдруг немного возмущаюсь. Странный ? Наверное, у меня поменялось выражение лица – Ганке смеется и снова похлопывает меня по плечу. – Да не напрягайся, мы все странные. Просто… Просто поверить не могу, и как я не догадался. Само… – Он резко прикрывает рот рукой и широко распахивает глаза. Я удивленно поднимаю брови. – Само собой! – радостно восклицает он. – Окно! Теперь-то все понятно! О боже! Так, постой. У меня есть вопросы. А есть еще один Человек-Паук? Люди-Пауки? Сколько? Ты умеешь общаться с обычными пауками или только с людьми-мутантами? Ты ешь мух? Куда ты прячешь остальные шесть глаз? В смысле, где они у тебя? А паутину сзади умеешь выпускать? Потому что вообще-то большинство пауков выпускает ее из задней части брюшка. – Ганке, – останавливаю я его и отступаю на несколько шагов: через дорогу от нас с одного здания на другое перепрыгивает гигантская птица. – Не то чтобы я не собирался тебе отвечать, но давай позже? У нас тут есть проблемы посерьезнее. В нашу сторону продвигается еще одна птица, но потом теряет интерес и убегает по своим пернатым делам. Кажется, Ганке все это вообще не волнует. Он смотрит в свой телефон с усилителем вайфая, снова и снова переворачивая его в руке, а потом нажимает несколько кнопок. – Кажется, только поцарапался, – произносит он. С крыши здания справа на стоящий поблизости автобус прыгает еще одна птица. Заднее стекло лопается, и по земле рассыпаются осколки. Я вздрагиваю от громкого звука, но Ганке даже не запинается и продолжает говорить: – Починить должно быть не сложно. Наверное, надо будет заглянуть внутрь… кстати, а кто эти крылатые существа? Ты о них что-нибудь знаешь? – Вообще, возможно, ты знаешь о них даже больше, – говорю я, хватая Ганке за плечо и пригибаясь от пролетающего над нами металлического цветочного горшка. Горшок летит дальше по улице, и до нас доносится кошачий вопль. – Не так много, – отвечает Ганке. Еще одно пернатое существо спрыгивает с фонарного столба и усаживается на мусоровозе. Водитель вскрикивает и пулей вылетает из кабины. В панике он бежит прочь по улице. Птица-мутант, которая неслась за ним, замечает двух мужчин, идущих за руку, хватает одного и бросает на землю. Второй мужчина кричит, видя, как страшное создание валит дорогого ему человека и сжимает зубы на его запястье. Я вскрикиваю и слышу вопль Ганке. Рефлекторно выставляю руку перед другом, отодвигаю его назад, а сам шагаю вперед, оказываясь между ним и этими… мини-стервятниками. Как называют детенышей стервятников? Цыплята? Стервята? Сердце колотится. Наверняка я могу сделать хоть что-нибудь , неважно, есть на мне костюм или нет. Вокруг нас только обломки, дерево, перевернутые мусорки и посуда с приборами из ресторана. Есть еще железный цветочный горшок… именно. Идеально ! Я бросаюсь за деревянной ложкой и металлическим горшком, а затем принимаюсь колотить одной об другое. – Эй! – кричу я, не переставая мучить металл и глядя на птицу, которая вцепилась в запястье мужчине. Глаза у лежащего на земле человека быстро будто вспыхивают, а затем тухнут. Его партнер застыл в ужасе. Крылатое существо обращается к новой жертве. « Беги! » – хочу я закричать, но уже поздно. Стервятник бросается на второго мужчину, и все повторяется снова: недолгая борьба, укус и… все. А потом стервятник поворачивается и смотрит на нас. Ступает вперед, и я замечаю огромную птичью ногу, на которой болтается порванная туфля. После каждого шага на земле остается похожий на вилку след. Я отступаю назад. – Э-э-э, Майлз? – спрашивает Ганке позади меня скрипучим и дрожащим голосом. Я все еще пытаюсь закрыть его рукой. Затем я злюсь на птицу, которая нависает над нами, будто мы беспомощная добыча. – Хочешь закончить, как тот твой дружок? – спрашиваю я существо. – Если нет, убирайся! Перья врага одно за другим встают дыбом, плечи поднимаются, а затем в стороны раскрываются огромные крылья. Теперь птица стоит достаточно близко, чтобы можно было рассмотреть каждое перышко и понять, кто это. Лицо… Худое лицо с четкими скулами и нос, теперь изогнутый клювом. Острый взгляд некогда голубых глаз… Это мистер О’Флэниган! У классной доски, когда он заметил мою невнимательность, наш учитель смотрелся довольно устрашающе. У меня нет никакого желания выяснять, что он может сотворить со мной, когда у него есть крылья, когти и огромный клюв. К тому же теперь он на метр выше меня. Какая ирония: преподаватель биологии, который буквально пару дней назад рассказывал о том, какими жуткими способами пауки расправляются с врагами, пытается убить меня, превратившись в своего рода биологическое оружие. В кармане пикает телефон – на нем играет тема, которую я придумал для Человека-Паука на основе старой школьной песенки. Я говорю «ответь» своему смартфону, пытаясь не занимать руки. – Майлз! – говорит Питер. – Питер, где ты? У нас тут с Ганке происшествие. – Ох, – говорит Питер и прокашливается. А дальше продолжает высоким голосом, очень высоким… и это странно. – Майлз… это твоя учительница, – почти пищит он. – Миссис… миссис Делавэр. Я смеюсь, хотя на нас по-прежнему надвигается жуткий гибрид человека и птицы, и нам приходится пятиться. – Ганке теперь все знает, – говорю я Питеру. – Можешь не притворяться. Но миссис Дэлавер… Очень убедительное имя. – Ну, я пытался. Когда ты убежал, снова позвонила Вив. Сказала, мне срочно нужно в центр. Этот кошмар творится не только в Бруклине… – О-о-о боже! – вскрикивает Ганке. – Этот голос я узнаю из тысячи. Это же… это… Видя его эмоции, я закатываю глаза, но позволяю ему осознать происходящее. Ганке сжимает кулаки и от волнения трясет ими перед собой, издавая невнятные визги. – Здравствуйте, мистер… Человек-Паук, – дрожащим голосом здоровается он. – Ох, блин, это лучший день в моей жизни! – Серьезно? – интересуюсь я. Я вполне понимаю, насколько волнующе для него узнать не только, что я знаком с Человеком-Пауком, но и сам – Человек-Паук, однако на наших глазах пернатые чудовища только что напали на двух людей – один получил укусы в предплечье и запястье, – которые теперь направляются прямиком к нам. И у них растут крылья. Ганке пугается, замечая, как укушенные вырастают еще сантиметров на пятьдесят и выпускают из спины пернатые крылья, которые рвут их одежду на части и расправляются в воздухе. Сквозь кожу на руках и ногах пробиваются перья, ноги вытягиваются и заостряются, поблескивая на солнце. Существа запрокидывают головы и издают дикие вопли, позволяя рассмотреть жилистые шеи серого, как и все их тело, цвета. Ноги тоже растут, разрывая обувь, и вот уже когти размером с нож мясника скребут по асфальту. Все шире расправляются крылья, пока не перегораживают всю проезжую часть. А затем они оба смотрят на нас серыми стеклянными глазами. К нам приближается и бывший мистер О’Флэниган, и я, отступая назад, путаюсь в собственных ногах. Я умудряюсь не упасть и бросаю взгляд на Ганке. – Эй, Человек-Паук, – выдавливаю я из себя, прочищая горло. – Это не просто люди-птицы. Это зомби-птице-люди. – Что-что? – в голосе Питера слышна паника. Из телефона до меня доносятся звуки битвы. Вот удар, вот падение. – Не позволяй им тебя укусить! Оказывается, птицелюдям не нравятся крики: мистер О’Флэниган прижимает голову к плечам и смотрит на меня сверху. Я замечаю, что его глаза подернуты тонкой голубой пленкой. Я упираюсь во что-то спиной, оглядываюсь и понимаю, что это брошенное такси. Идти некуда. Я отклоняюсь назад, а он наступает и наступает. И этот взгляд … Я вижу свое отражение в его глазах и, приглядевшись, замечаю, что нечто в глазном яблоке как будто… движется. В ней плавают крошечные подвижные точки, и создается впечатление, будто глаза плавают сами в себе, более того – тонут. Наноботы, понимаю я. Легкие горят, все мое тело будто охвачено огнем, на лбу выступает пот, а сердце вот-вот выскочит из груди. – Так, слушай, – говорю я Ганке. – На счет «три» поворачиваемся… и бежим. Ты – по улице, а я – в переулок, надо переодеться. Договорились? Он кивает. – Можешь на меня положиться. Как всегда. Раздается жуткий скрип. – Ганке, бежим ! Я бросаюсь влево и несусь в сторону, откуда мы пришли – к переулку. Вокруг меня все с грохотом бьется об землю. Передо мной падает уличный зонт, я оббегаю его и запрыгиваю на стол, который каким-то образом еще не сломали. Я подпрыгиваю и задеваю рукой что-то острое. Пальцы правой руки горят от боли, но времени думать об этом у меня нет. Почти в то же мгновение, когда я перепрыгиваю через стол, позади в воздух фонтаном взлетают щепки. Не останавливаясь, я бросаю взгляд через плечо проверить, как там Ганке. Он без оглядки бежит в другую сторону. И это хорошо. Потому что вообще-то бегает он не так уж и быстро. Взглядом нахожу переулок, где бросил рюкзак, и спешу туда. Поскальзываюсь, вскакиваю на ноги, хватаю вещи и прячусь за мусорным баком. Зажмурившись, я стараюсь быстро отдышаться и вдруг слышу поблизости шаги. Если их можно так назвать: земля содрогается каждый раз, когда существо опускает на уже расколотый асфальт свои когтистые лапы. Пока оно приближается, я успеваю натянуть маску, паучью обувь и перчатки, морщась, когда задеваю раны на правой руке. Застегиваю молнию и все еще не могу поверить, что когда-то это существо было человеком. Вдруг, если удастся извлечь нанороботов, мы обнаружим остатки человеческого существа и разума. Но какой во всем этом смысл, если у меня нет даже надежды, что этих людей можно спасти? Придется убеждать себя, что надежда есть. Я слышу его дыхание. Он близко. Следом я чувствую теплую струю воздуха прямо над головой. Мои руки трясутся. Я поднимаю взгляд и вижу клюв, черные перья. Мой выход. Я выстреливаю паутиной прямо вверх и обматываю ей голову существа. Воспользовавшись его замешательством, подтягиваюсь и прыгаю в воздух, как на пружине, а там разворачиваюсь. – Не то чтобы мне было с вами скучно, сэр, – говорю я, махая ему на прощанье и стреляя паутиной в крышу одного из ближайших зданий, – но пора искать вам лекарство. До встречи! И исчезаю. Глава 14 Я РЕШАЮ позвонить Питеру и узнать о его успехах. Вив сказала, что в центре все еще хуже, и я даже представить не мог, каково там. – Эй, Питер, – говорю я по телефону. Снова слышно какое-то движение, но совсем непонятно, какое именно. – Майлз? Ох, хорошо, что ты позвонил. У вас с Ганке все нормально? Прости, не мог остаться с тобой. Я знаю, что ты и сам справишься, но… – Да-да, все хорошо, – говорю я, пролетая между зданиями и поворачивая на одну из особенно оживленных улиц. Надеюсь, Ганке, которого мне пришлось бросить одного, не попадет в неприятности. – Эти птицелюди громят весь Нью-Йорк, – говорю я, пораженный масштабами разрушений. В конце квартала в воздух взлетает пожарный гидрант. Почтовые ящики разбросаны по улице. Дорога усеяна брошенными машинами, смятыми и дымящимися. Повсюду разорванная одежда – на дороге, на тротуарах, на газонах, крышах и верандах. – Похоже на утро после бурной вечеринки, которую я рад бы был пропустить, – резюмирую я, стреляя паутиной в следующее здание и пролетая по дуге. – У меня тут дела ненамного лучше, Майлз. Эти зомби-птицы повсюду. В Гарлеме, Бруклине, на Манхэттене, а в заливе они устроили себе гигантскую птичью купель. В нижней точке дуги (видимо, выпустил слишком много паутины и полетел слишком низко) чувствую, как на щиколотке сжимается клюв, буквально через секунду после того, как начинаю подтягивать ноги. – Ай! – вскрикиваю я. – Питер, надо что-то делать. Каков план? Из телефона раздаются кряхтение и звуки ударов, и только потом Питер отвечает: – Попробуй выяснить, откуда они берутся. Есть идеи? – Нет, – признаюсь я, низко пролетая над улицей как раз, когда одна из птиц склоняется над парнем моего возраста. Раз уж так повезло, решаю замахнуться ногой и бью существо прямо по клюву. Оно остается лежать без сознания. С одной стороны, меня мучает знание, что когда-то они были людьми , но, с другой, понимаю: они не обрадовались бы использованию их тел для вреда другим, и мне нужно остановить происходящее любой ценой. – А где ты? – спрашиваю я. – Лечу на Манхэттен, – говорит Питер и наносит кому-то удар. – Как только хоть секунду выкрою. Мне кажется, они направляются к Таймс-сквер. И едва я собираюсь расспросить о том, какую часть города наводнили эти птицелюди, раздается звонок от мамы. – Вот черт, – вырывается у меня. Если не отвечу сейчас, она просто с ума сойдет . – Питер, я тебя найду. – Хорошо, до скорого! – кричит Питер, у которого явно происходит ожесточенная схватка. – Только, знаешь, чем скорее, тем лучше. – Спешу, честное слово! – говорю я и переключаюсь на маму. – Майлз Гонзало, где ты пропадаешь?! Вопрос, которого я так боюсь. Я закрываю глаза, вздыхаю, забыв о своем полете над городом со скоростью под сто километров в час. Резко вспоминаю об этом и едва успеваю подогнуть ноги, но все же задеваю верхушку дерева. – Я с Ганке, мам. В чем дело? – В чем дело ?! – переспрашивает она. До меня доносится, как она шепчет что-то на испанском. – Ты вообще на улицу сегодня не выглядывал? – Ну-у-у, – тяну я, решив сделать вид, будто я ничего не знаю, не раскачиваюсь над домами и фонарями Восточного Бруклина и не ищу центр нашествия птиц-зомби на Нью-Йорк. – Там вроде бы солнечно. – Майлз! – кричит мама. Она почти в истерике, и мне очень хочется придумать, как ее успокоить. – Какие-то дикие полуптицы-полулюди буквально захватывают город! Они даже ломают поезда в метро! Будь там, где ты сейчас, и никуда не уходи. Вы в общежитии? Я за тобой приеду… – Нет! – резко выкрикиваю я, пожалуй, слишком поспешно. – В смысле, не нужно, мам. У нас все отлично. Мы ведь на пятом этаже поселились, помнишь? В любом случае эти птицы от нас далеко. Ты как? Как у вас с бабушкой дела? – Ох, ну… – говорит она, и ее перебивает громкий удар. – У нас все нормально, не беспокойся. Майлз, пожалуйста , никуда не уходи. Ни при каких условиях не выходите из общежития, слышишь меня? – Хорошо, мам, – отвечаю я. Это ложь. Но я ведь не могу выйти из общежития, если я и так не там, верно? Так что… формально я не соврал. – Ладно мам, мне пора. – Нет, стой, Майлз! Мне приходится повесить трубку. Нужно перезвонить Питеру и выяснить, где он. На улицах Нью-Йорка тысячи зомби-птицелюдей, а он один. Человек со способностями паука. А я – второй. И я знаю, я бы один не справился. Эти существа откуда-то появились, и я абсолютно уверен – настолько, что рискнул бы поставить на кон свой диджейский пульт (а это самая дорогая мне вещь) – за этим стоит Стервятник. И его внучка. Я поворачиваю за угол, и передо мной открывается жуткий вид на Таймс-сквер: черных птиц, перьев, когтей и клювов там больше, чем людей. Они заполняют всю площадь сплошной пеленой, и невозможно разобрать, где кончается одно существо и начинается другое. Я пролетаю над площадью, стреляя паутиной в клюв одного из пернатых существ, и захлопываю ему пасть, пока клюв не успел пробить лобовое стекло машины и сомкнуться на шее пожилой леди на водительском сиденье. – Майлз! – кричит из телефона Питер. – Как там у тебя? Ладно, понимаю, он хочет убедиться, что я жив-здоров, он мой наставник и все такое, а город усыпан злобными приспешниками Стервятника, но неужели нужно сначала спрашивать обо мне, а не просить о помощи? Если Питер хочет видеть меня супергероем, может, стоит немного больше на меня полагаться? Я не хочу навсегда остаться ребенком, за которым нужен глаз да глаз. – Да, – говорю я. – у меня все отлично. Ты как? – То же самое, – с трудом выговаривает он. – Да, очень похоже, – говорю я. – Я на Манхэттене. Где тебя?… Не успев закончить, я замечаю Питера – крошечное пятнышко на углу огромного телевизионного экрана, на котором идет реклама ежедневной доставки свежих яиц. Думаю, захочу ли я после сегодняшнего вообще слышать о чем-то птичьем – о перьях или яйцах, о чем угодно. И тут мне приходит в голову другой ужасный по сути своей вопрос. Если эти наноботы изменяют ДНК… значит ли это, что все они теперь могут нести яйца? Я содрогаюсь от этой мысли и стреляю следующей ниткой паутины. – Питер, вижу тебя, – говорю я и замечаю, как за его паутину цепляется очередная птица и резко дергает. Надеюсь, его плечи на пострадали. Но вдруг у него появляется проблема посерьезнее. Питер несется прямо на птицу, они сталкиваются в воздухе и летят вниз. В панике я ныряю за ними, стреляя паутиной так, чтобы она их поймала и прикрепилась к зданию, а еще одной ниткой цепляюсь за крышу другого. Питер и птица падают в мой паутинчатый гамак, меня подбрасывает в воздух на двух нитках, а потом дергает вверх и вниз. Я зажмуриваюсь и жду, пока меня перестанет трясти и мир остановится, потом открываю глаза и вижу, как Питер выпрыгивает в мою сторону. Он приземляется на углу крыши, к которой я цепляюсь паутиной, и с растопыренными конечностями повисает на краю. – Привет, – бодро здоровается он посреди пернатого Армагеддона. Я улыбаюсь. – Как дела? – Ну что ж, – говорит он, обводя рукой происходящий хаос, – Стервятник времени зря не терял. – Не видел его? – Не-а. А ты его внучку не замечал? Вдруг над общим шумом проносится дикий вопль. Чистый голос, который я хорошо запомнил: – Найдите его!!! А затем я ее замечаю: девушка в красной металлической броне, с перьями и всем прочим. Она на противоположной стороне улицы. Двое птицелюдей – у одного пышные, у другого костлявые крылья серого цвета – разлетаются от нее в разные стороны. Предполагаю, что под «ним» она подразумевала меня. – Может быть, тебе лучше, – говорит Питер, – драться здесь? А я пока разберусь с нашим Голубем? Как ты… думаешь? Я лихорадочно перебираю в голове наши возможности и слежу за красной металлической птицей. Если она меня заметит, то направится прямиком к нам, в этом я уверен. Я пытаюсь вспомнить каждую ошибку, которую совершил в башне ЩИТа. Я помню, с какой злобой она на меня смотрела и насколько уверенный у нее взгляд. В тот раз она знала , что победит. Она знала, зачем пришла, и точно понимала, как это получить и благополучно сбежать. Неважно, встал бы у нее на пути Человек-Паук или нет. Я смотрю вниз и понимаю, что людей на улице все меньше, а оставшиеся разбегаются с криками ужаса. Все больше существ, покрытых перьями, чья одежда застилает площадь. Я вижу, как из рук отца пытаются за ногу вырвать маленькую девочку, и вот выражение ужаса на ее лице сменяется другим, решительным и злобным. Из ее спины вырастают крылья, ребенок превращается в пернатое чудовище и бросается на человека, который несколько секунд назад пытался ее защитить. Что-то в моей груди будто обрывается. Там, где была неуверенность, загорается пламя ярости. – Нет, Питер, – говорю я, обернувшись к нему. – Разберусь с ней сам. Питер мерит меня внимательным взглядом, а потом кивает. – Хорошо, – соглашается он. – Как скажешь. По его словам ясно – мне пора идти, но тон выдает сомнения старшего брата, который следит за младшим, собирающимся показать какой-то отчаянный трюк на велосипеде прямо посреди оживленного шоссе. Я снова смотрю на злодейку, которая яростным металлическим стражем вышагивает по улицам. Она останавливается перед газетным киоском, смотрит на него, отводит руку и наотмашь бьет по стойке, которая разлетается щепками и обрывками газет. Мы с Питером морщимся, оценивая силу удара. Пусть она сильна, зато я более изворотливый. – Питер, не надо меня оберегать. Я справлюсь. Честно. – Ладно, давай, – говорит он, приставляя два вытянутых пальца ко лбу в знак прощания. – Попробую найти в этом хаосе Стервятника. Наверняка птицы летят из одного гнезда. И если найти его, я найду и героя дня. Питер спрыгивает с края крыши и перелетает на паутине на другое здание, бросая мне: – Если что – просто позови. Я поворачиваюсь туда, где стояла внучка Стервятника, но поздно. Следующей жертвой, над которой она склонилась, как лев, готовый вцепиться в добычу, должен стать человек, которого я знаю. Пора. Ее темные волосы стянуты в тугой пучок. Она одета в синий кардиган. Во взгляде ясных голубых глаз виден ужас, и все же она накрывает собой малыша, которого я никогда не видел, и угрожающе смотрит на металлическую броню. – Мама? – шепчу я и бросаюсь вперед и вниз. Я лечу через улицу так быстро, как только позволяет гравитация. И мне не хватает рычага, которой можно ее усилить. – Отойди от нее!!! – кричу я изо всех сил. Я сам удивлен звуку своего голоса. Злодейка слышит мой крик и уходит от атаки. Но я успеваю зацепиться паутиной за край здания, отпружинить и на обратном пути сбить ее с ног. Мы летим кубарем, поднимая клубы пыли и взрывая асфальт. Остановившись, я оказываюсь сверху, прижимаю ее к земле и отчаянно колочу по лицу, но она отбивает каждый удар бронированными предплечьями. Блок! Блок! Блок! Блок! Блок! Да как она успевает блокировать с такой скоростью? – Беги отсюда! – кричу я своей маме, но та будто не слышит. Слишком увлеклась маленьким мальчиком, который обливается слезами и прижимает к себе мишку. Он, видимо, потерял родителей, и мама думает, как их найти и вернуть ребенка. Голубь подлавливает паузу между моими ударами и пользуется этой заминкой. Больше ей и не нужно. Она подтягивает к себе колено и бьет меня в грудь. Я отлетаю и приземляюсь спиной на твердый безжалостный асфальт. Пока я оправляюсь от шока, преступница снова приближается к моей матери. – Рио! – выкрикиваю я мамино имя, и из моих уст оно звучит непривычно и чуждо. Но пока я в костюме Человека-Паука, я не могу называть ее, как обычно. – Беги! Но вместо этого она снова прижимает к себе мальчика, которого у нее из рук вырывает внучка Стервятника. От маминого крика кровь стынет в жилах: кажется, будто у нее отбирают меня . Она даже не знает, чей это ребенок, но так решительно его защищает. Мне знакомо это: меня только что швырнули на асфальт, пока я пытался спасти несколько тысяч незнакомых мне людей, так что мы с мамой не такие уж и разные. Я понимаю, что очень долго думал, каким Человеком-Пауком мне быть и достаточно ли будет моих способностей. Теперь я осознаю, что дело не в том, достаточно ли этого. Просто у меня нет ничего другого. И в мире есть те, кто обо мне заботится. Одна из этих людей – моя мама. Я уверен, она бы хотела, чтобы я дрался против этих злодеев изо всех сил. Может, я не до конца понимаю, кто я такой, зато я знаю, какой я прямо сейчас. Я – Майлз Моралес. Я – Человек-Паук. Который старается что есть мочи. Поднимается на ноги и принимается за дело. К моему ужасу, пернатая злодейка поднимает ребенка за воротник кофточки и показывает толпе птицелюдей. – Нет! – кричим мы одновременно с мамой. – Отпусти! – Он не умрет, – говорит девушка. – Но пусть момент его превращения служит напоминанием о монстрах в «Террахил», которые охотятся на слабых и беззащитных. Это они с ним такое сотворили. – Нет, стой! – снова кричим мы одновременно с мамой. Мальчонка с огромными голубыми глазами, заходящийся криком, летит в руки пернатого зверя. Монстры лезут друг на друга, поднимаясь к малышу, как волна, и каждый тянется укусить его и превратить в одного из них. Кому-то из них везет: спустя несколько секунд бывший малыш появляется над морем черных перьев, клювов и когтей с собственными крыльями и взмывает в воздух легко, будто его всю жизнь растили птеродактили. Во мне бушует ярость, но первой она вырывается наружу у моей мамы. С воплем она вскакивает на ноги и бросается на спину внучки Стервятника. Это большая ошибка. Стоит злодейке один раз шевельнуть крыльями, и мама падает, но я успеваю броситься вперед и поймать ее. Я опускаю взгляд и вижу, что мама явно не ожидала увидеть Человека-Паука, но очень рада. Однако нам пора бежать. Если не отнести ее подальше, она не оставит злодейку в покое. Мама не из тех, кто сбежит или отойдет в сторону, сколько бы я ей ни говорил. Теперь я понимаю переживания Питера, когда мы впервые встретились: я тогда пытался оттащить двух парней, которые били третьего. Не то чтобы я не хотел ее помощи или не верил в ее способности. Просто я не могу подвергать ее опасности. Я встречаюсь взглядом со своей противницей, которая пробивает путь к нам сквозь небольшую группу птицелюдей, вытягиваю руку, стреляю паутиной и взмываю к крыше здания слева от меня. И вот меня уже нет. Я чувствую, как мама напрягается и обхватывает меня за плечи так крепко, что у меня едва не хрустят кости. – С вами все хорошо, мадам? – Нет, нет, совсем нет, тут очень высоко, и пола нет. Пожалуйста, поставьте меня куда-нибудь. – Как скажете, – от такого низкого голоса у меня уже свербит в горле. – Как только доберемся до безопасного места. Только вот вопрос: где его найти? Если оставить ее на какой-нибудь крыше, она попробует спуститься по пожарной лестнице или найдет еще более безумный способ. А если обнаружится открытый проход внутрь здания, то она просто выйдет на улицу и снова окажется посреди этого хаоса. Запереть ее в общественном туалете или еще где-нибудь… ну, это просто будет неправильно. Но… кхм. Времени на раздумья у меня не оказывается. Рука в красной перчатке сжимается вокруг моей шеи, не дав мне ни секунды. От неожиданности я отпускаю паутину и хватаюсь за цепкие пальцы. Недостаток кислорода отвлекает меня, и я никак не могу помешать перевернуть меня спиной вниз. Я слышу, как кричит мама, и, несмотря на то, что мне не хватает воздуха, сворачиваюсь вокруг нее, чтобы вся сила удара о землю пришлась на меня. С глухим ударом я приземляюсь. Мы катимся по асфальту, выбивая бетонные брызги. Я не успел даже встать, а злодейка уже бросается к моей матери и прижимает ее к земле. – Отойди от нее! – кричу я, но поздно. Злодейка издает холодящий душу свист, который разносится над улицей. Тысячи птиц замолкают, тысячи клювов поворачиваются в нашу сторону, тысячи черных пернатых чудовищ замечают мою мать, которую бьет дрожь. Она смотрит на эту толпу полными слез глазами. А на меня с улыбкой уставилась металлическая птица. – Не смей! – говорю я. Злодейка толкает мою маму вперед, птицелюди хватают ее за запястья, кофту, лодыжки и волосы и втаскивают в толпу. Она кричит, а я бросаюсь на помощь и хватаю ее за вторую руку, пока толпа зверей не поглотила ее. Я едва вижу ее сквозь слезы, но понимаю, как она кричит и смотрит на меня широко распахнутыми, полными ужаса глазами, а затем их затягивает серой пленкой, и внутри появляется пустота. – Нет , – шепчу я. – Пожалуйста . Только не мама. Я не могу ее потерять. Не могу потерять ее тоже . Ее губы смыкаются. Лицо бледнеет. Она разжимает руку, которой держалась за меня. На лбу и висках проступают перья, нос и рот вытягиваются в твердый клюв, и когда он распахивается, видно растущие клыки. Она шипит на меня, и от неожиданности я разжимаю пальцы. Ее больше нет. Она исчезает в толпе других птицелюдей, и невозможно отличить ее от остальных. Ее кардиган, изорванный, лежит на земле. Я поднимаю клочок и прижимаю его к себе. Что бы ни пришлось сделать, на что бы ни пришлось пойти, Стервятник за это ответит. И его внучка тоже. Я верну маму. Иначе никак. Я получаю удар под ребра и отлетаю в сторону. Смотрю вверх и вижу пернатую злодейку. Она смотрит на меня сверху, а ее голову с двумя пучками волос под капюшоном освещает яркое закатное солнце. На губах у нее играет коварная, едва заметная и неожиданно привлекательная улыбка. Она мягко хватает меня за шею рукой в красной перчатке. – В знак моей окончательной победы, Человек-Паук, – ласково говорит она, сжимая руку на шее до боли, – назови меня по имени. О да, самое время обсудить имена, пока я еще насмерть не задохнулся. К счастью, ей приходит в голову отпустить меня, будто она прочитала мои мысли. Я жадно втягиваю воздух, переворачиваюсь на бок и захожусь кашлем. Она продолжает говорить спокойным голосом, будто мы гуляем по Бруклинскому зоопарку, а не боремся в самом сердце пернатого зомби-апокалипсиса на главной площади Нью-Йорка. – Скворец, – кашляю я. – Верно, – произносит она с гордостью, будто унизила меня тем, что заставила сказать ее имя. Ну что ж. Пусть радуется. – Дедушка говорил, ты хитроумен, даже очарователен. Пока не вижу ничего подобного. – Эй! – выдавливаю я и пытаюсь встать на ноги. Коленки трясутся, пальцев на ногах я не ощущаю, возможно, из-за недостатка кислорода, и все же мне удается поднять на нее взгляд и проговорить: – Я вполне очаровательный, но только с теми, кто не пытается превратить Нью-Йорк в гнездо пернатых полулюдей-получудовищ. Включая мою мать . – Чудовищ? – смеется она. – Ничего подобного. Все крылатые существа прекрасны. Скажи еще, что ты ни разу не видел сон, в котором летаешь , а утром не мечтал о его воплощении. Вот они теперь могут летать. – Ты это серьезно? Оглянись, Скворец, они понятия не имеют, кто они. Не знают ни себя, ни своих близких. Посмотри им в глаза. Они только убивать и умеют. А ты убедила себя в том, что они счастливы ? Моя мама никогда бы не согласилась быть вместилищем для орудия боли. Никогда . – Все это я делаю ради него , – шипит она. – Я не обязана ничего объяснять, но ты ведь знаешь, у моего деда рак. Его последним желанием была свобода. – И ты решила подарить ему свободу, отняв ее у тысяч других? Лед ее взгляда как будто немного тает и появляется мягкость, которой до этого не было. Я считаю, что это мой шанс. – Ты организовала побег, вызволила его из тюрьмы и помогла создать этих чудовищ, но тебе не обязательно продолжать . Если его последним желанием была свобода, он ее получил, – продолжаю я, надеясь на попадание в цель, подтачиваю ее решительность. – Почему ты на этом не остановилась? – Ты понятия не имеешь, каково это ! – кричит она, переходя на визг, и делает шаг вперед. – Откуда тебе знать, что такое быть отвергнутым людьми, быть запертым в тюремной камере? Он мне как отец. А мир выкинул его, будто его и не было. Я не могу ничего для него не сделать. Меня пронзает боль. Ведь я поступил именно так. В день, когда потерял отца. Я ничего не сделал. Видимо, я слишком надолго погружаюсь в мысли – Скворец поднимает руку ко рту, наклоняется ко мне и нежно, но с нотками жесткого приказа говорит: – Вороны, он здесь. Где-то надо мной слышатся птичьи крики, которые эхом отражаются от зданий вокруг. Я смотрю по сторонам и в небо, ожидая появления Ворон со всех сторон, как в «Птицах» Хичкока. Но нет. Только двое. Хотя это на двое больше, чем нужно. Скворец расправляет крылья и взмывает вверх, поднимая вокруг себя потоки прохладного воздуха. Она сбивает меня с ног, и это дает двум… Воронам время приземлиться по разные стороны от меня. Они опускаются всем своим весом, вызывая маленькое землетрясение, от которого у меня сжимается мозг. Я смотрю вверх на лица чудовищ. Одного из них я никак не могу узнать: кожа светлее моей, волосы ядовитого желтого цвета, верхняя часть лица закрыта черной маской, острый выступ на которой закрывает кончик носа. – Тень, – говорит существо хриплым голосом, разводя крылья в стороны. Я вижу его черные и серые перья, некоторые немного повреждены, а часть вырвана, но по целым играют радужными отблесками лучи солнца. – Приятно познакомиться. Как и у Скворца, у него на пальцах длинные острые когти, но черные, а не красные. У второго существа мне кажутся знакомыми глаза – темного медового оттенка, кожа такого же цвета, белые длинные когти, белые крылья, и по нижнему краю каждое оторочено черными перьями. – Коготь, – говорит он, и я тут же узнаю его, несмотря на то, что маска цвета кости закрывает его лоб и глаза. «Стивен», – думаю я. Тот парень, с которым я познакомился в отделении П.И.Р. Он говорил, что его мать умерла, будучи на попечении «Террахил». Он говорил, что единственный, кто обо мне заботится, это я сам. Тот, который вломился в хозяйственный магазинчик около моего дома, обокрал его хозяйку, а потом подставил меня . А потом он взял и превратился в птицу-зомби! Существа хватают меня за плечи и вместе ставят меня на колени. Стивен с размаху бьет меня по лицу. Я падаю на спину. Внезапно маска кажется липкой. Я сомневаюсь, разбит ли мой нос, но, так или иначе, я чувствую запах крови. – Зачем вы превращаете людей в таких же существ? – спрашиваю я. Может, если они не ожидают получить отпор, можно их заболтать? Они переглядываются, запрокидывают головы и смеются. – Он спрашивает, зачем мы это делаем, – передразнивает тот, у которого желтые волосы, и подходит ко мне – у него военные ботинки, черные с серебром, – и опускается на колени рядом со мной, хлопая крыльями. – О, Человек-Паук вдруг стал таким нежным, да? Стивен тоже садится рядом и объясняет: – Вот в чем дело, Человек-Паук. На каждом из наноботов есть лого «Террахил». Их схемы уже залиты в интернет. Как только выяснится, что это технология «Террахил», компании конец. Им придется заплатить за свои деяния. И, похоже, все, кроме тебя, это понимают. Вот. А тебе пора. Ничего против тебя не имею, честно. Просто… Ты мешаешь, и от тебя надо избавиться. Не принимай это на свой счет. – Знаешь, удар по лицу не принимать на свой счет довольно сложно, – говорю я, потерев челюсть. Стивен понятия не имеет, насколько личной оказывается эта драка. Магазин, случай в комнате отдыха П.И.Р. Я знаю о нем больше, чем он думает. К тому же мою мать превратили в пернатую машину убийства. Такие вот дела. – Я о вас ничего не знаю, – вру я. Мне нужно воспользоваться поводом поболтать и встать на ноги. – Но почти уверен, что ваши семьи мечтали не о такой судьбе для вас. – Откуда тебе знать о моей семье? – почти рычит Тень, а желтые волосы гневно развеваются по ветру. Стивен – или Коготь – прижимает руку к груди. – Он и не знает. Обычные манипуляции. – Я знаю, что «Террахил» навредили вам, – отвечаю я, все еще собираясь с силами. – Поэтому Скворец позвала вас обоих в команду. Она решила использовать нелегальное лекарство от рака как биооружие, чтобы потопить всю компанию. Но посмотрите, кому от этого хуже. Оглянитесь. Стивен смотрит то на меня, то куда-то за мое плечо, а Тень медленно осматривается и наблюдает, как на простых жителей города нападают двухметровые птицы-зомби, в небо летят черные перья, а по улице разбросаны вещи и одежда. – Посмотрите, кто из-за вас в итоге страдает. Интересно, эти двое хотя бы знают, где их семьи? А если среди этой толпы? А если их друзей тоже превратили в этих пернатых зомби? – Коготь, – говорю я, переводя взгляд на Стивена. – Ты знаешь, где сейчас твой отец? Повисает пауза, и Стивен – а я знаю, что это именно тот Стивен, которого выжигает изнутри злость, – так ничего и не отвечает. Он просто задумчиво смотрит на меня. Я знаю, почему он выполняет задания Скворца – ему ненавистно испытывать бессилие, не отпускающее его после смерти матери. Я чувствовал то же самое, когда гроб с моим отцом опускали в могилу. Я стоял и перебирал в уме все, что мог сделать иначе в день его смерти. Думал, что если бы я сел дальше, то остался бы в сознании после взрыва и смог бы его спасти. Или, возможно, если бы сел ближе, то заметил бы неладное и успел бы помешать. Столько всяких «мог бы», «должен был» и «что, если бы», но прошлое не изменить. Я вспоминаю слова Питера: – Сколько бы времени и сил ты ни тратил на других, не забывай отдышаться. Я до сих пор не пережил смерть отца и, кажется, эта боль никогда не утихнет. Моя мама говорит, это пройдет. Бабушка повторяла. Питер, как мне кажется, уже смирился со смертью дяди Бена; по крайней мере, он справляется с тем, чтобы учить меня и давать советы. Я все еще обдумываю прошлое, корю себя за несделанное. Я знаю, что Питер имел в виду, когда говорил не забывать отдышаться . Надо найти время залечить раны. Стивену это тоже нужно. Просто он даже не пытался. Он до сих пор не оправился, и как раз в этот момент появилась Скворец с предложением вроде бы обрести голос, ощутить, будто он может отомстить за мать – какая заманчивая перспектива. Мне повезло, что в моей жизни не получилось так же. Черт, а ведь на его месте мог быть я. Моя мать теперь одна из этой толпы, вероятно, рвет что-нибудь на части, и если я не остановлю Скворца и Стервятника, она может остаться такой навсегда. От этой мысли я весь холодею. – Коготь, – говорит Тень. – Хватит. Пора идти. У нас есть дела. Тень хлопает Стивена по плечу. Стивен почти моментально растворяется в своей новой пернатой личности, глаза снова сияют яростью, распахиваются крылья. – Пора грузить фотографии, которые мы сделали. Скоро все узнают, что на самом деле творилось в «Террахил». Он приседает, а потом взмывает в небо, Тень следует прямо за ним. Они долетают до перекрестка, поворачивают за угол, а у меня снова колотится сердце. Первая подсказка интуиции – это направиться за ними. Но я этого не делаю и придерживаюсь первоначального плана. Отпускаю их. Что-то во взгляде Стивена зародило во мне желание следовать за ними, подталкивающее лететь вместе. Но почему? Ведь узнать ответ не так долго. Вдруг откуда-то слева появляется странная куча зеленого металла, реактивного пламени, красных легинсов. Питер дерется со Стервятником, отталкивается, прыгает, цепляется за соседние здания, обматывает злодея паутиной. Сначала мне хочется идти ему на помощь. Все равно я впустую потратил время за разговором с Тенью и Когтем. Но я не успеваю: на здании за этими двумя я замечаю Скворца. Она целится и собирается выстрелить крюками-кошками. При виде этой сцены во мне разливается липкая паника, и я на паутине лечу в самый центр схватки, не успев даже толком подумать. Иначе крюк попадет в Питера. – Эй! – воплю я, и все трое оборачиваются. Я успеваю врезаться в Стервятника, и нас закручивает в воздухе. Это дает Питеру секунду приметить Скворца и ее крюки и вовремя пригнуться. Я вижу, как он перехватывает крюк, дергает за него и срывает девушку со стены здания. Она с воплем несется вниз, но вовремя выворачивается и взлетает в небо. Теперь мы все смотрим друг на друга. Стервятник и Скворец зависают в воздухе и переводят взгляды с меня на Питера и обратно. Они удивленно переглядываются, снова смотрят на нас и наконец восклицают: – Их двое ?! Почему ощущение, будто голосов больше двух? Я смотрю на Питера, а потом вдруг понимаю, что из окон выглянули люди и наблюдают за схваткой. Видимо, некоторые удивлены, что в городе два… злодея с крыльями? Или Человек-Паука? Или и то и другое? Сдается мне, ни Питер, ни Стервятник не объявляли официально о своих верных учениках. Ну что ж. Вот такие новости. Мы с Питером смотрим друг на друга, и я уверен – под маской он улыбается. – Сюрприз, – одновременно говорим мы и бросаемся в бой. Нам даже не нужно обсуждать план. Он такой же, как и всегда. Мне достается Скворец, ему Стервятник. Если появятся Коготь и Тень, займемся еще и ими. Скворец уходит вниз от моей первой атаки, я пролетаю мимо нее, но стреляю паутиной в броню, дергаю на себя, и мою противницу закручивает в воздухе. Питер каким-то образом соорудил из паутины рогатку и теперь пуляет Стервятника из стороны в сторону. Несчастный старик не может сориентироваться в пространстве. Он врезается спиной в здание через дорогу и с горестным стоном сползает вниз. – Дедушка! – кричит Скворец откуда-то снизу и бросается за ним. Она подхватывает Стервятника под руки, а я смотрю на Питера, пытаясь понять, что делать дальше. Скворец приземляется на крышу и осторожно ставит Стервятника на ноги, как малыша, который еще толком не научился ходить. Она шепчет что-то, а Питер и я уже летим на паутине в их сторону. – Что ты задумал, Стервятник? – спрашивает Питер, подходя к нему по крыше. – Или терроризируешь людей просто так? Отбираешь жизни? Отбираешь их человеческую суть, потому что можешь? – Ты считаешь моего дедушку каким-то монстром? – сквозь зубы цедит Скворец, закрыв собой Стервятника. – Так вот, он не такой ! Он дал мне все, он был мне как отец. Ты понятия не имеешь, какой он. Но ты , Человек-Паук, вы, жалкие Мальчики -Пауки… просто отправили его на всю жизнь в Райкерс. Ведь этого вы хотели? Бросили его умирать, даже не выполнив последнее желание. Это вы чудовища. – Он превратил половину города в зомби! – восклицаю я. Питер бросает на меня мимолетный взгляд и снова поворачивается к Скворцу. – Как по мне, звучит достаточно чудовищно, – говорит он, складывая руки на груди. – Если ты думаешь, что ему можно творить в Нью-Йорке что угодно, то зря – он птица не того полета. – Питер смотрит на меня. – Не того полета… слышал? Я едва сдерживаюсь, чтобы не хлопнуть себя по лицу ладонью, а Питер, для убедительности взмахнув руками, добавляет: – Ну… потому что он… птица… – Смешно, да, – говорю я, пытаясь его поддержать. Пусть отпускает шуточки по ходу дела, это очень в его духе. Ни Скворец, ни Стервятник на это не реагируют. – Ты думаешь, он собирался превращать горожан в птиц? – рычит Скворец. – Настоящие злодеи тут «Террахил». Это они превратили его кровь в гостиницу для наноботов, в ходячее биологическое оружие. Мой дедушка – их жертва! Это за ними вы должны гоняться! Лысый старик поворачивается к Скворцу и нежно берет ее за руку. – Спасибо, внучка, – говорит он. – Но дальше я сам. Он поворачивается к Питеру и мягким жестом указывает на город, над которым ярко-оранжевый закат перетекает в лилово-красное зарево. – Оглянись, Человек-Паук, – говорит он неожиданно добрым и спокойным голосом. – Ты смотришь на корпоративный проект, который вырвался из-под контроля, жуткие итоги плохо проведенных расчетов компании, которая собиралась якобы спасти весь мир. Ха! «Террахил»… Ну и недоумки. Я стал их морской свинкой… На которой можно было испробовать лекарство от рака, заработать миллионы, а мне не заплатить ничего . Меня держали в клетке, как зверушку. – Но тебя вылечили, – возражает Питер. – Если бы не «Террахил», тебя бы сегодня могло не быть. Стервятник поднимет на нас сощуренные глаза, полные злости. – Думаешь, лекарство было как конфетка?! Я страдал ! А они притворялись, что у меня есть выбор ! Это их расплата за все. Теперь они поймут, каково заставлять безнадежного узника участвовать в подобном эксперименте! Если они не хотели такой славы, стоило меня отпустить, пока была такая возможность. А эти люди… Их жизнь – необходимая жертва. Теперь Стервятник грозит нам кулаком. Вторая рука спрятана у него за спиной. Однако в лице Скворца что-то изменилось. Решительное выражение уступило место растерянности и чему-то еще… боли? – Дедушка, о чем ты? – спрашивает она нежно и немного неуверенно. Лицо Стервятника смягчается, на нем появляется сожаление. Он отворачивается и смотрит на внучку. – Скворец, родная, – говорит он, касаясь ее щеки. – Ты разве не понимаешь? Все складывается как нельзя лучше. Весь город заражен наноботами, Человеку-Пауку больше некого защищать. Какой смысл в Человеке-Пауке и даже двух , если некого спасать? К моему удивлению – и к удивлению Питера – Скворец смотрит на старика с неуверенностью. – Но они… – говорит она. – Они умрут? Я боюсь потерять сознание: моя мама где-то там, с наноботами в крови, и она… умирает . – Наноботы, – снова говорит Стервятник, глядя то на нас с Питером, то на Скворца, – будут поддерживать в них жизнь, пока они нам нужны. Мы с ней одновременно вскрикиваем. – Что такое? – спрашивает Стервятник у внучки. Она растерянно качает головой. Более того, она отступает назад, не отвечая на его протянутые руки. Она смотрит на дедушку, переводит взгляд на Питера, а потом на меня. Я не понимаю, в чем дело, может, я запутался в происходящем, может, я просто ничего не понимаю, а может, я все еще надеюсь до нее достучаться. Я видел нечто подобное в ее взгляде: где-то под металлической броней бьется доброе сердце. Как бы преданно Скворец ни выполняла задания дедушки, возможно, для нее не все потеряно. Я шагаю вперед и протягиваю в ее сторону руку, будто говоря: Постой… И не знаю, что именно хочу сказать. Постой, не уходи? Постой, не паникуй? Постой, давай обойдемся без нервных срывов? Однако, похоже, все это произойдет сейчас разом, и Стервятник продолжает ей что-то объяснять: – Внучка, никому из этих людей нет до нас дела. Все они на их стороне. Никто не примет тебя, никто не накормит и не оденет, если будет нужно. Никто из них не придет спасти тебя, если ты будешь истекать кровью в переулке. Что бы с ними ни произошло… это просто не очень приятный и не очень удачный побочный эффект нашего плана. Не забывай… кто на твоей стороне. Скворец вырывается из его рук, недовольно фыркнув, бежит к краю крыши и прыгает вниз. Я это уже видел: я стою в башне ЩИТа, смотрю как она прыгает из окна с чемоданом, который, как мне кажется, я больше никогда не увижу. В тот раз я ее упустил. Почему? Я знал, что она летит быстрее меня. Я знал, что не поймаю ее и надеялся найти ее снова… рано или поздно. А теперь? Теперь я не буду полагаться на случайности. «Я из тех, кто не сдается». Да, это про меня, решаю я и бегу к краю: Человек-Паук, который не сдается. Я слышу, как Питер кричит мне: – Майлз! Но мне некогда отвечать. Его голос доносится до меня, когда я уже в воздухе. На долю секунды мир будто замирает и я, зависнув в небе, смотрю на черный океан птиц, которые когда-то были людьми, а сейчас хлопают крыльями, клюют последних оставшихся горожан, охотятся на пытающихся убежать и заполняют улицы новыми чудовищами. Делая сальто, я вижу перевернутые вверх дном дома, мои лицо и плечи овевает ветер, и ночная прохлада опускается на город. Я не свожу взгляда с расправленных крыльев Скворца, которые уносят ее ввысь. На этот раз я готов. Я лечу за ней. Она так быстро виляет между домов, и я начинаю сомневаться, что успею, особенно наблюдая, как солнце постепенно прячется за горизонтом. Оранжевые всполохи тухнут, и небо темнеет. Фонари внизу просыпаются, и я не понимаю, почему на улицах так мало света. В Нью-Йорке никогда не бывает темно. А потом, стреляя паутиной и пролетая по очередной дуге, я с ужасом понимаю, чего не хватает, и страх заполняет пространство, где раньше была растерянность. Нет фар. Лишь в редких окнах горит свет. В домах почти никого. И никто никуда не едет. Почти все превратились в птиц. Почти каждый человек захвачен наноботами и превращен в крылатое жуткое чудовище. Я вижу, как одно существо где-то внизу перепрыгивает с мусорного контейнера на крышу такси, а потом принимается рвать когтями шины – просто так. Теперь эти существа – просто бездумные машины, с единственной целью: уничтожать. Скворец неожиданно выкидывает трюк, из-за которого я едва не теряю ее из виду. Она взмывает в небо, закручивается спиралью, а потом резко ныряет вниз. Она хочет от меня оторваться. Но это не поможет. Если я сам не отстану. Я цепляюсь за ближайший балкон и забираюсь на него по стене, заглядываю за угол и вижу, как она летит в нью-йоркском небе. Я прищуриваюсь, постукивая пальцами по балконному ограждению. Силуэт Скворца на небе становится все меньше и меньше. А потом совсем близко и четко я слышу… – Кхм. Я вздрагиваю и оглядываюсь. Вижу перед собой знакомое лицо: в садовом кресле в теплом свитере с бокалом красного вина сидит старик и недовольно смотрит на меня из-под вязаной шапочки. Я понимаю, откуда знаю его. Это старичок, чьи кусты я недавно переломал. – О, здравствуйте, сэр! – говорю я, нервно почесав шею и надеясь, что он не злится. – Извините за ваш испорченный сад. Я снова смотрю за угол и вижу на фоне облаков маленькое пятнышко. – Да ничего, сынок, – говорит он, прикуривая и делая основательный глоток вина. – Все остальное там повыдергали с корнем. – Кто? Птицы? – Ну нет, бродячий цирк! Птицы, конечно же. Я замираю и чувствую, как чувства вины и стыда бьют прямо под дых. – Извините… Извините за все происходящее. Сейчас я за многое хочу извиняться. За то, что не смог разобраться сразу. За то, что не смог остановить Скворца в башне ЩИТа. – Я все исправлю, – обещаю я. – Не нужно ничего исправлять, – говорит старик, покачав головой. – Это не твое дело. Сделай лучше , чем было. Не сдавайся. Все получится. Мы все на тебя рассчитываем. Не мое дело. В голове всплывает какое-то воспоминание. Питер однажды сказал мне: «Вот что меня восхищает. Твое чувство ответственности. Главное, смотри, как бы не оказаться в не том месте не в то время». И тут я кое-что понимаю. То, как я поступил на днях, – это ответственное поведение. Я отреагировал, когда что-то пошло не так. Спасти магазин от ограбления было ответственно, но как ко мне отнеслись? Я могу быть сколь угодно ответственным, и все равно, стоит мне оказаться без маски, во мне будут видеть злодея. Но если сосредоточиться на том, как сделать лучше , а не правильно , то, возможно, я смогу помогать людям и при этом не забывать о себе. Возможно, у меня появится время отдышаться. Есть у меня на плечах вес чужих ожиданий или нет, теперь меня наполняет чувство, будто я могу летать. Я уверенно киваю, салютую старичку и прыгаю с балкона, раскачиваясь на паутине быстрее, чем когда-либо. Я устремляюсь следом за Скворцом через весь город, а солнце скрывается за горизонтом. Когда небосвод уже окрашивается в темно-серый, я пролетаю улицами Восточного Гарлема, пересекаю залив и добираюсь до окраины, где стоит небоскреб, пустующий уже бог знает сколько времени. Я слышал, когда-то тут был элитный жилой комплекс, который пришел в упадок, и теперь его хотят снести и построить что-то другое. Сейчас же на фоне луны показывается крылатый силуэт Скворца, а затем она исчезает в одном из окон. – Попалась, – шепчу я и тороплюсь к высотке. И именно в этот момент звонит телефон. Я жалею, что уже лечу напрямую к зданию и никак не могу сменить курс. К счастью, у меня получается зацепиться по пути за одно из зданий, приземлиться на крышу и спрятаться за систему вентиляции, где можно устроиться и ответить на звонок. – Эй, Ганке, привет. Ты как? Честное слово, я безумно рад его слышать. Отлично, что у него получилось убежать и его не превратили в пернатого зомби. Но неужели так нужно звонить мне именно сейчас? В смысле, вот в этот момент, когда я на хвосте у Скворца и, возможно, нашел ее логово? – Да, Майлз, я отлично. Слушай, помнишь птицу, которую ты замотал в паутину в Восточном Гарлеме? Он о мистере О’Флэнигане? – Вроде бы, – нет смысла говорить Ганке, кто на самом деле пытался нас убить. Если он узнает о попытке учителя биологии заклевать нас насмерть, то уже не сможет смотреть на него по-другому. – А что с ним? – Ему стало лучше, правда всего на секунду! Я смотрю то в одну сторону, то в другую, пытаясь осознать его слова. – Насколько лучше? Ты уверен? – Да, крылья начали уменьшаться. В принципе, все. Он упал лицом на дорогу, поэтому не знаю, что было с лицом. Но потом его сразу укусила другая птица, и он опять превратился в монстра. Я это видел своими глазами. Я не очень далеко убежал, хотя ты и говорил убираться оттуда. Извини. Просто я не мог это все не заснять! Так вот, перед тем как его снова укусили, он терял перья. Сразу, как ты выстрелил ему паутиной в лицо. Он крутился и крутился в переулке, и с крыльев осыпались перья, они высыхали и пропадали. Но лицо я не видел. – Где он сейчас? – Ну… – мямлит Ганке. – Я не знаю. Он… на него нападали и нападали другие чудовища, и он снова превратился в птицу. Я вздыхаю. Это могло быть важно. – Но, – продолжает Ганке, – я думаю, твоя паутина как-то так влияет на них, если ты понимаешь, о чем я. У некоторых пауков паутина дезинфицирует. Ну, у настоящих пауков. Может, и у тебя так же? Попробуй заливать всех паутиной, вдруг процесс пойдет в обратную сторону. Попытка ведь не пытка? Да? Секундочку… Что за ерунда? Получается, моя паутина может отключать нанороботов? – Спасибо, Ганке, но ты, наверное, ошибаешься. Дезинфицирует? Люди превращаются в этих пернатых зомби из-за наноботов. Что сделает антисептик с крошечными аппаратами? – Ну… сама по себе паутина, может, и ничего… Но если полить ее кровью… Я вздыхаю. – Что происходило особенного , когда ты получил суперспособности? Может, какой-нибудь особый генный эффектик? Я вспоминаю день, когда паук забрался в мою комнату и укусил меня. На вид самый обычный паук. Ничего особенного. – Вдруг это был не какой-нибудь киберпаук? Инопланетный паук? Генномодифицированный паук? Паук-демон? – Стоп, секунду. Это был генномодифицированный паук! Когда я впервые запрыгнул на потолок и спросил у Питера, что происходит, а потом он запрыгнул следом – показать, что бояться нечего, первым делом он отвел меня в ЩИТ сдавать анализ ДНК. Мне сказали, тот паук был не совсем… обычным. Они сказали «генномодифицированный», но это слово я тут же забыл и до сих пор не вспоминал. – Может, в твоей ДНК есть нечто не нравящееся наноботам? Я задумываюсь на минуту. Может, стоит вернуться и проверить это предположение? Может… можно замотать всех этих людей в паутину и вылечить? Но… я ведь всего один… – Ганке, у меня ни за что не получится разобраться в одиночку, особенно если придется поливать всю паутину кровью каждые пять минут. – А вдруг ее можно как-то усилить? Я выглядываю из-за вентиляционной установки, осматриваюсь и морально готовлюсь обратиться к Ганке с самой большой просьбой в жизни. – А ты можешь выяснить, как доработать паутину и вырубить наноботов? – Как раз об этом думаю, – говорит он. Естественно. Я улыбаюсь. – Перед тем как уйти, я взял с собой кусок паутины, и, кажется, она сделана из какого-то нейлона? В ней полимеры быстро синтезируются под воздействием окисления… Она ведь… сначала жидкая? – Да, – подтверждаю я. – Жидкая – это точно. Честно говоря, Ганке так тараторил, что я почти ничего не понял. – Итак, – говорю я, подтягивая коленку к груди, – можем усилить? Химически как-нибудь… – Почти наверняка, – отвечает Ганке с небольшим сомнением в голосе. – Я в Восточном Гарлеме, прячусь в туалете на стройке. Они, как оказалось, очень надежные. По крайней мере прикрученные к земле. Никто меня тут не трогает. – Ганке, я за тебя рад, но к чему ты клонишь? – Главное, я в Восточном Гарлеме. Встречаемся у тебя дома через двадцать минут, решим, как поступить с паутиной. Мне надо получше разобраться, но, кажется , может пригодиться что-нибудь из дезинфицирующего арсенала твоей бабушки. А-а-а! – Ганке! – кричу я в трубку, сжимая в руке телефон. Из динамика доносится громкий стук , и среди других тяжелых ударов я различаю его голос. – Все нормально, – говорит он, – но туалетная кабинка в разгар птичьей эпидемии… Не лучшая идея … – Ганке… У меня снова звенит телефон, и я вижу на экране изображение паука. Это Питер, и, возможно, он в беде. – Ганке, мне нужно идти. Найди безопасное место, ладно? – Я пытаюсь! Я надеюсь, так оно и есть, отвечаю Питеру: – Да, Питер! – Майлз, как у… – на этот раз он останавливается и не заканчивает вопрос. – Майлз, Стервятника я поймал, сейчас связываю паутиной птиц. Работаю быстро, но без противоядия, которое… что бы он ни делал… Они заражают людей быстрее, чем я их ловлю. Как дела со Скворцом? А-ну! Так, хотя бы это прояснилось. Паутина Питера не обладает свойствами моей. Мне придется опутывать чудовищ паутиной одному, как можно быстрее, и тут я точно не смогу работать с нужной скоростью. Они заразят меня – или друг друга, – как только я кого-то вылечу. Я слышу, как Питер бросает куда-то тяжелый предмет, и потом из телефона раздается звенящий удар . – Да, – говорю я, глядя на окно, через которое Скворец влетела в заброшенную высотку. Вдруг вокруг меня поднимается сильный ветер, и, когда я поднимаю голову, я вижу над собой огромную черную птицу с желтой головой, а рядом – птицу еще больших размеров со светлыми крыльями. – Похоже, я нашел их убежище. Скворец, Коготь и Тень – все здесь. – Правда? – спрашивает Питер. – Ладно, тогда говори, где ты. Я сейчас буду. Эти слова заставляют меня напрячься. – Я уверен, ты сможешь с ними разобраться и сам, – продолжает он, и мне становится спокойнее. – Просто со мной было бы легче. Зачем все усложнять, когда можно без этого? Я улыбаюсь его деликатности и благодарен его пониманию того, как мне нужна независимость, пусть это и глупо звучит. Город наводнили птицы-террористы с наноботами в крови, но нет, Человек-Паук, не мешай Майлзу Моралесу испытать свою независимость. Но в то же время так ли это странно? Я преследовал Скворца и упускал ее дважды. Я схватился с Тенью и Когтем и проиграл. Тоже дважды, если считать перепалку в здании П.И.Р. Трижды, если считать ограбление магазина, за которое именно меня чуть не арестовали. Я просто обязан справиться с ними сам. – Питер, послушай… – говорю я. – Мне кажется, у меня есть план, но мне понадобится помощь. – Рассказывай, – говорит он, и я знаю, что он сделает все, о чем я попрошу. Я встаю, в последний раз бросаю взгляд на логово птиц, разбегаюсь и прыгаю с крыши, выпуская паутину. – Мне нужно ненадолго вернуться в Гарлем. Похоже, моя паутина может отключать наноботов. Ганке сейчас с этим разбирается. Я ему доверяю. Сможешь задержать птиц в центре, чтобы они не сделали еще хуже, чем есть? – Поразвлекать плохих парней? Как будто это не моя работа… По его голосу я понимаю, что он улыбается, и тоже расплываюсь в улыбке. – Спасибо, Питер. Я пока не знаю, как именно мы будем воплощать план. И знаю, что удача не на моей стороне. Но я знаю одно: что бы сегодня ни произошло, я не сдамся. Пусть меня собьют с ног, пусть выкинут из того окна, через которое в небоскреб забралась Скворец, но я не остановлюсь, пока город – мой город – не будет спасен. И пока в нем не будут снова жить люди. Глава 15 И ВОТ Я ЛЕЧУ в другую сторону, от здания к зданию, пролетаю над нью-йоркскими парками, разбитыми автомобилями и пернатыми жертвами плана мести, который придумал Стервятник. Я только и думаю о том, как все исправить. Я стреляю паутиной в вышку электропередачи, а оттуда поворачиваю за угол, туда, где кончается Восточный Гарлем, и надеюсь, что где бы ни была сейчас бабуля, с ней все нормально. Может, она именно сегодня отправилась в экспедицию за ромом из Джерси, который нигде больше не сыщешь. Или она сейчас в метро, в поезде, который остановился в тоннеле под землей. Да, она немного испугается, а может, и разозлится, что придется несколько часов ждать момента, когда она сможет засунуть ноги в уютные тапочки и усесться перед телевизором, но, по крайней мере, будет в безопасности. Честно говоря, мне жаль, что не удалось спрятать в подобном месте маму. Я вспоминаю, как менялись ее глаза, когда ее укусили пернатые звери. Помню, как из них уходила жизнь, будто кто-то выключил свет. Я не могу ее бросить, не могу позволить ей бродить по Нью-Йорку и, вполне вероятно, нападать на других людей и превращать в существ, которых она так хотела победить. Полный решительности, я проношусь над припаркованными машинами на пустой улице, залитой светом фонарей. Примерно через полчаса, по моим ощущениям, я вижу дом, в котором живет бабуля, сворачиваю в ближайший к нему переулок и в тени переодеваюсь в обычную одежду. Если на улицах остался хоть один человек, мне не хотелось бы, чтобы он сейчас выглянул, увидел, как Человек-Паук забирается через окно в квартиру, вспомнил какого-то парня того же роста и телосложения и все понял. Натягивая кофту, я закидываю на спину рюкзак, выхожу из-за угла и иду ко входу, где меня уже ждет Ганке. Он сидит у стены, скрестив ноги, в наушниках и едва не касается носом телефона, будто обнаружил нечто очень интересное. – Привет, – говорю я. Он смотрит на меня, улыбается и снимает наушники. – Серьезно? Ты в наушниках? Когда по улицам бродят птицы-зомби? А если одна подойдет сзади и схватит тебя за шею? Ганке оборачивается на окно прямо за спиной, как будто раньше вообще его не видел, а потом поднимается на ноги и улыбается мне. – Я уверен, им гораздо интереснее заражать людей наноботами, а не убивать их, – говорит он, показывая мне телефон. – Я тут кое-что нашел. Читай. Ганке достает из кармана ключ и открывает дверь. Интересно, он у него остался после помощи с переездом? Ганке будто чувствует мой взгляд и поднимает на меня глаза, еще не успев отпереть замок. – Что? – пожав плечами, спрашивает он. – Я собирался его вернуть. Я закатываю глаза. Это парень мне и правда как брат, которого у меня никогда не было. Мама всегда рада его видеть, а теперь и бабушка достаточно с ним подружилась, чтобы на несколько дней отдать ключ. Не удивлюсь, если мама сделала специально для него копию. – Да как угодно, – смеюсь я, а он открывает дверь. Мы заходим внутрь. Пахнет так, как мне помнилось: старой мебелью и воспоминаниями. Я щелкаю выключателем, и перед глазами ясно появляются воспоминания, как мы перевозили сюда коробки, а потом я помогал маме распаковывать самые тяжелые кухонные принадлежности. – Бабуля! – зову я в надежде, что она тут и с ней ничего плохого не случилось. Но никто не отвечает. Кажется, все было так давно, хотя с момента переезда прошло всего несколько дней. Сколько всего может произойти за такой срок… Даже захват города птицелюдьми. Наверное, Ганке понял, почему я расстроен. Он кладет руку мне на плечо и говорит: – Сочувствую. Я уверен, что с ней все хорошо, где бы она ни была. Ты ведь знаешь, твоя мама в первую очередь проследила бы, чтобы ее собственная мама была в безопасности. Что она сделала прежде всего? Позвонила узнать, как ты. Думаю, с бабушкой тоже все нормально. – Да, точно, – говорю я скорее себе, чем в ответ Ганке. Куда бы ни делась бабуля, с ней почти наверняка все в порядке. Может, мама успела вывезти ее из города. Но пока мне остается только надеяться. – Итак, – говорит Ганке. Он закидывает рюкзак на кухонный стол, усаживается и потирает руки, словно какой-нибудь сумасшедший ученый. – Двигай сюда стул, юный искатель знаний. Многоумный учитель готов поделиться с тобой своей мудростью. – Ну, рассказывай, что ты узнал, о Мудрейший, – говорю я, усаживаясь рядом. Он быстро открывает какую-то страницу в телефоне и протягивает аппарат мне. Я заглядываю и вижу статью в научном журнале под названием «Самые ядовитые пауки мира и состав паутины». – Так вот, статью придется читать года три, поэтому давай расскажу вкратце, – говорит Ганке, устраиваясь поудобнее и готовясь к долгому разговору. – Все как и говорил мистер О’Флэниган на уроке. У некоторых пауков паутина обладает бактерицидными свойствами. У части из них эти свойства настолько сильно выражены, что в некоторых местах планеты паутину набивают прямо в раны. – Фу, – говорю я и морщусь. Мало того что можно попасть с огромной раной в больницу, так тебе туда еще и паутины напихают. Жуть. – А нам это что дает? От моей паутины монстр начал меняться… но ведь новый укус снова превращает в зомби-птицу спустя несколько секунд. Паутина – это всего лишь химическое вещество… – В составе которого есть этанол! Когда на нас напали, у тебя из раны на руке шла кровь. Я думаю, что-то из нее попало в веб-шутер. То есть превращение остановилось не только из-за паутины, но и из-за твоей крови, из-за твоей ДНК! Я вижу, как на лице Ганке расцветает лукавая улыбка, будто он знает тайну, и я почти слышу, как в его голове крутятся шестеренки. Он открывает на смартфоне другую статью и снова показывает мне. Я смотрю на экран и читаю: «Наноботы и антисептики: реакция, обращение реакции, взаимодействие». – Это статья еще длиннее, и пока мы ее дочитаем, город окончательно превратится в демонический зоопарк, так что тоже вкратце перескажу. В общем, несмотря на то что наноботов существует великое множество , большинство из них каким-нибудь образом реагирует на антисептики на основе этанола и реакция есть даже на перекись водорода. Видимо, в нашем случае так и происходит. Как я сказал, я взял с собой образец твоей паутины. Вот. Ганке достает из кармана пластиковую емкость, в которой виднеется несколько клочков паутины. – Ты ведь понимаешь, что не обязательно было рисковать ради этого? Мог просто попросить ее у меня. – Зануда, – говорит Ганке, закатывая глаза. – Зачем делать проще, если можно делать веселее ? К тому же так я выиграл время и смог разглядеть паутину под микроскопом. Похоже, в ней есть капли антисептического раствора, который сейчас испарился. Проблема в том, что этанол в ней недостаточно активен, чтобы самостоятельно вывести наноботов из строя и обратить вспять превращение. В итоге наноботы успевает заново заразить потерпевшего, не получив серьезных повреждений. Пока все вроде бы понятно. Я скрещиваю руки на груди и задумчиво киваю. – Отлично. Ты неплохо поработал. А дальше? Нужно усилить антисептик? – Ну, как бы и да, и нет. Похоже, у нас есть два варианта. Можно раздобыть много этанола и поливать им птиц, пока не сломаются все наноботы. Но совсем не обязательно получится предотвратить повторное заражение, пока будем отводить людей в безопасное место. – Это верно, – говорю я, внимательно выслушав первый план. – Какие еще варианты? – Можно добавить в жидкий состав для паутины твою слюну. – Гадость какая. Ты хочешь заплевать весь Нью-Йорк? – Мне встречались люди, которые, похоже, пытались это сделать, – говорит он. – Сходи на какой-нибудь особенно важный матч в сезоне, сам все увидишь. – Тоже верно, – соглашаюсь я. – То есть ты считаешь, что моя ДНК смешалась с жидкостью для паутины и силы антисептика хватило превратить зомби-птицу обратно в человека? – Ну, я надеялся раздобыть парочку наноботов и проверить… но эти пернатые меня к себе не подпустили. Я попробовал поискать в перьях, но там никаких ботов не нашлось, только отдельные следы. Но все же подозреваю, что из-за укуса генномодифицированного паука у твоей крови появились свойства, которых не было у первого Человека-Паука. Его паутина не работает? Я вспоминаю, как Питер опутывал пернатых существ паутиной, но они легко и непринужденно рвали ее и бросались в ожесточенную схватку. – Нет, только моя, и только после того, как я порезался. – Значит, нечто вроде антисептического яда некоторых пауков из твоего организм ломает наноботов, несмотря на то, что это крошечные механизмы. Мы знаем, что наноботы может отключать антисептик. Когда в паутину попала твоя кровь, антисептические свойства крови и паутины стали работать вместе и обратили эффект наноботов. – Допустим, – говорю я, хотя пока и не убежден. Мне не очень верится Ганке. – И что дальше? Мне наплевать в веб-шутеры и отправиться в город поливать этой паутиной пернатых? – Ну… да, – отвечает Ганке. – Хотя работать придется немного иначе. Можно, конечно, ловить их по отдельности, как ты и пытался раньше. Но мы не сможем угнаться за скоростью обучения наноботов. И тут я разеваю рот, размахивая пальцем. В голову мне пришла идея. – Ганке! Я придумал! – Что? – спрашивает он и смотрит на меня во все глаза, с нетерпением ожидая. – Когда ты позвонил, я как раз наблюдал за убежищем Скворца, думал разузнать, откуда они все берутся, и… – Подожди, это Скворец, тот огромный рыжий парень, который поднимался на штаб ЩИТа? – Точно. – Ой. О, круто! – Было не круто, когда она пыталась сбросить меня со здания, но ладно, – усмехаюсь я. – Как бы то ни было, у меня была миссия – выследить Скворец и проникнуть в их штаб-квартиру. Если усилить чем-нибудь действие антисептика и если окажется, что гнездо у них у всех действительно одно , я мог бы туда проникнуть и отключить всех наноботов разом. – Вот молодец! – восклицает Ганке, вскакивая на ноги. – Так, и где твой веб-шутер? Пора добавить туда твоей ДНК! – И все равно это мерзко, – повторяю я, но послушно лезу в рюкзак. Странно делать это при ком-то, кроме Питера. Я достаю перчатки и веб-шутеры. Ганке еле сдерживает радость. Я вижу, как он пытается оставаться спокойным и деловитым, но в его глазах светится огоньки, как на Рождество, и он с открытым ртом смотрит на мой костюм. Я отцепляю от перчаток веб-шутеры. Открываю емкость с жидкостью и поднимаю на него взгляд. – Ну и мне теперь туда плевать?… Да? – Наверное, сначала мне нужен образец. Я за этим и попросил тебя прийти сюда. Иначе просто сказал бы поплевать в веб-шутер, а потом отправиться исцелять птиц-зомби. – Тоже верно, – соглашаюсь я. Я отправился в бабушкину ванную, почистил зубы и поплевал в суперчистую чашечку Петри, которую, как все нормальные люди, Ганке носит с собой. Он переливает мою слюну в веб-шутер и тщательно закрывает. – Ну что ж, Человек-Паук, – говорит он и радостно пищит: – О-о-ох. Никогда не устану это говорить! Пора испытать это супероружие! И, естественно, стоит мне вылезти из дома, добраться до переулка и переодеться в костюм, я тут же нахожу пернатого монстра, который бредет по пустынной улице Восточного Гарлема, подбираюсь к нему по стене, прицеливаюсь и стреляю в него паутиной. Он падает на землю, но не без борьбы. Он кричит и царапает паутину, его серые глаза бешено вращаются, но вскоре мой противник затихает. Крылья начинают усыхать. На голове перья сменяются волосами, черными и мокрыми, черная звериная шкура превращается в человеческую кожу шоколадного оттенка. К счастью, человек сам по себе свернулся в клубок, и я не вижу ничего лишнего, хотя он остался без одежды. Главное, что это человек. Кем бы он ни был. Он приходит в себя. Встает на ноги. Идет. Ему хватает разума схватить какую-то газету и прикрыться, а затем он уходит в ночь, я надеюсь, в сторону дома. В душе у меня расцветает надежда. Я спрыгиваю со стены и несусь через город к зданию, которое считают надежным укрытием Скворца и ее приспешники. Глава 16 «МАЙЛЗ, – думаю я про себя. – Пробираешься в их укрытие. Ты это сможешь. Так же, как и Питер. Проникаешь внутрь. Разрушаешь источник их сил. Выходишь. Без глупостей и суеты». Я на паутине запрыгиваю на здание, в котором рассчитываю найти птиц, и цепляюсь за левый край разбитого окна. Что ж, видимо, раз уж я пробираюсь в здание, как это делал бы Питер, без каких-нибудь проволочек не обойдется. Я осматриваю стену и ползу вверх. Если я ввалюсь туда как к себе домой, они бросятся или на меня, а это подразумевает либо мою смерть, либо плен (и я не знаю, что хуже), или врассыпную, и бегать за ними придется долго, а каждая секунда грозит заражением еще большего числа людей. Если меня захватят в плен, то узнают, кто я на самом деле. Уверен, это будет хуже, чем простая смерть, так что попробуем исключить этот сценарий. Но какой смысл хранить тайну своей личности и иметь суперспособности, да и вообще жить в Нью-Йорке, если город полностью опустеет? Если некого будет защищать? Если я уже всех подвел? Остается только один вариант. Проникнуть внутрь. Выполнить свою задачу. Выбраться наружу. Сердце колотится, и глубокое дыхание не помогает: я карабкаюсь вверх и понятия не имею, что ждет меня в здании. Возможно, эти трое стоят там вокруг железной бочки, в которой пляшет огонь, а вокруг нет никаких украденных у ЩИТа чемоданов, никакого высокотехнологичного оборудования, ничего ценного, что можно уничтожить и нарушить их планы. А возможно, я найду там самую главную базу Стервятника, где он прятался еще с середины восьмидесятых, записывая во всех подробностях свои самые коварные замыслы на стенах. Надо готовиться ко всему. Вот как у Питера получается легко влетать в здания, ожидая чего угодно? И тут до меня доносится какой-то звук. Шорох, будто кто-то перебирает бумаги или шуршит ботинками по полу, а в окне мелькает темный силуэт. Я едва успеваю отпрыгнуть и спрятаться за стену. Я уверен, что меня заметили. Осторожно заглядываю за угол, пробираюсь на другую стену. Крепко цепляюсь за нее. Задерживаю дыхание. Я слышу какие-то звуки у стены, закрываю глаза и надеюсь, что кто бы там ни стоял, он сейчас уйдет. И быстро. Но, похоже, у меня нет времени ждать будущего, поэтому я решаю попробовать ползти… спиной? Я подтягиваю стопу вверх, затем вторую, потом перемещаю руки. Я как будто ползу каракатицей до разбитого окна. Заглядываю в здание и забираюсь внутрь, затем спускаюсь на невидимый для меня пол. По нему растекаются бледные лужи лунного света, другого освещения нет. Там, где хоть что-то видно, я различаю густой слой пыли, осколки стекла, обрывки газет и черное перо, которое слегка колышется от сквозняка. – Чудесно, – шепчу я. – Именно это я и хотел увидеть в тайном убежище злодеев. Одно-единственное перо. Я пересекаю помещение, пригнувшись к полу. Мои шаги не издают ни единого звука, несмотря на мусор на полу. Я прислушиваюсь к любому шороху, который выдал бы местоположение здешних обитателей. Щелчок клюва? Шорох крыла? Может, яйцо? «Майлз, не дури, – одергиваю я себя. – Они же люди, покрытые перьями, а не настоящие птицы». Ладно, надо сосредоточиться. Сосредоточиться. Мысли путаются лишь оттого, что я волнуюсь. Надо отдышаться, может, даже слегка расслабиться. Не меняя положения ног, я опускаюсь на корточки, несильно раскачиваюсь, втягивая воздух ноздрями, и встряхиваю руки. Стоит мне только расслабиться, почувствовать себя свободнее и вроде бы даже готовым идти дальше, как вдруг подо мной раздается треск ! Я лечу вниз в клубах обломков, пыли и осколков стекла и падаю на пол. Лежа на спине, я открываю глаза, вокруг меня стоит облако пыли, а где-то рядом я вижу пятно оранжевого света. Я с силой принимаю сидячее положение и провожу рукой по лбу. Зрение проясняется, я осматриваюсь и отползаю к ближайшей стене. Прямо передо мной стоят Тень, Коготь и Скворец. Они переглядываются, и приспешники злодейки тут же протягивают ко мне лапы. – Приветики, – мямлю я и вскакиваю на ноги, делая вид, что готов драться со всеми сразу, хотя голова кружится и драться я совсем не готов. Мое главное оружие сейчас – это подвешенный язык, и я больше всего на свете боюсь, что они об этом знают. – Скворец, – говорю я. – Не делай этого. Ты не обязана приводить в исполнение его планы. У тебя есть выбор. – И я его сделала, – говорит она сквозь сжатые зубы, а затем расправляет крылья и запрыгивает на подоконник. – Вороны… схватите его , – произносит она и исчезает в окне. Внутри у меня что-то обрывается: снова она сбежала. А в здании, похоже, нет ничего ценного и нечего даже сломать. Первая догадка оказалась верной: мусор, пыль, бочка, в которой горит огонь. – Значит, Вороны? – спрашиваю я. – Не особенно оригинальное название. – Хватит болтать, Человек-Паук, – бросает Тень. – Пора заткнуть тебе рот. Он бросается ко мне, по очереди размахивая когтистыми лапами, а я уклоняюсь и уклоняюсь, пока не замечаю надежный на вид шест, хватаюсь за него, закручиваюсь и бью пернатых в грудь. Они оба отлетают и падают на пол с глухим стуком . – А не хватит летать? – подтруниваю я, но на меня тут же бросается Коготь, даже не оценив шутку. Он быстро наносит удар за ударом. Сначала он бьет меня по лицу, я отклоняюсь назад, а челюсть взрывается болью. – Черт, да ты на кикбоксинг, что ли, ходишь? – спрашиваю я. – На муай-тай, – отвечает он, а затем наносит хук справа. – Ясно. Я понимающе киваю, блокирую удар и бью его слева по ребрам. Коготь сгибается пополам, я хватаю его за голову и уже собираюсь ударить коленом, но вокруг моей шеи вдруг сжимаются чьи-то руки. Я рефлекторно выбрасываю руки туда, где должно быть лицо моего душителя, но тут же вспоминаю об их тактике. Они работают вместе, в команде. Они нужны друг другу. И если заняться только одним, второй тут же набросится на меня. Придется драться одновременно на два фронта. Я выбрасываю ноги вверх, перекидываю их через голову и приземляюсь позади Воронов, а затем одновременно стреляю в обоих, приклеивая их к стене с двух сторон от бочки с огнем. Я заливаю их паутиной, пока они не превращаются в два белых кокона, из которых торчат головы. – Ну вот, – говорю я, жадно вдыхая воздух. – Пока вы отдыхаете, может, поговорим как взрослые люди? – Ты из меня не вытянешь ни слова, – кричит Тень. Я навожу на него запястье и выпускаю маленький кусочек паутины, который аккуратно заклеивает ему рот, как будто немного крупноватый пластырь. – Посмотрим, – говорю я, наступая на Когтя и глядя ему прямо в глаза. В оранжевом мареве костра ярость в его глазах сияет еще сильнее, и прежде, чем задать ему вопрос, я делаю глубокий вдох. – Откуда берутся наноботы? – требовательно спрашиваю я, надеясь, что мой голос звучит увереннее, чем на самом деле. Даже с заклеенным ртом Тень смеется. Я снова стреляю паутиной, она приклеивается к его кляпу, а затем я резко дергаю руку на себя и срываю улыбку с его лица. – А-а-а! – кричит он. – Это бесплатная эпиляция, – говорю я, направляясь к нему. – Может, расскажешь, почему вопрос кажется тебе смешным? – Ты никогда не узнаешь ответа, – говорит он с лукавой улыбкой. – Это наноботы «Террахил». Думаешь, они просто так расскажут, где хранят свои разработки? Думаешь, в интернете адрес найдется? – Нет, – отвечаю я. – Зато теперь ясно, что они все в одном хранилище. Более того, это хранилище можно обнаружить. Строгое лицо Тени с горящими глазами теряет равнодушное выражение и становится растерянным. – Нет, я не это… Щелк! Рот ему снова заклеивает паутина. Если Питер еще не знает, надо подсказать ему этот способ общения. Невероятно удобно. – А ты, Коготь? – спрашиваю я, направляясь ко второму Ворону. Признаться честно, мне очень нравится держать ситуацию под контролем. И добиться этого было гораздо проще, чем я думал. – Не хочешь облегчить себе жизнь? Я говорю со своими противниками так, будто собираюсь их пытать. Это не так, но пусть пока ждут именно этого. А потом случается неожиданное. Я не успеваю даже моргнуть. Порыв воздуха. Алая вспышка. Звук, будто что-то тонкое разлетается в стороны: Фьють! Фьють! Фьють! Передо мной стоит Скворец, прямо за ней – Коготь и Тень, а паутина, которой я так старательно приклеивал их к стене, валяется на полу. – Ой! Мне пора, – говорю я, решив убираться отсюда, раз наноботов здесь нет. Прямо сейчас. Я выпрыгиваю из окна, выстреливаю паутиной в стену и улетаю на ней за угол здания, пока Скворец не успела натравить на меня своих прихвостней. Я бегу по стене, держась за паутину, которая приклеена к крыше – это часть моего плана. Ну, вроде как. По крайней мере, теоретически должно сработать. Я бегу, бегу, бегу, а паутина становится все короче и короче, закручиваясь по спирали. На ходу я заглядываю в окна. Здание небольшое, и мне видно его насквозь. Троица следует за мной, и теперь мы вместе описываем круги вокруг высотки. Я смотрю вниз и вижу рядом копну желтых волос Тени. Решаю, что время пришло. Я отпрыгиваю назад и вверх, откуда пришел, а затем падаю вниз. За мной ныряет Коготь. Пролетая мимо Тени, я успеваю взглянуть на него и улыбнуться, а когда оказываюсь ниже, слышу, как надо мной сталкиваются в полете мой желтоволосый приятель и Коготь. Их металлическая броня сталкивается и изгибается… звучит как автомобильная авария. Завидев мятую кучу дымящегося металла, в которой переплелись и с криками падают вниз Тень и Коготь, я стреляю паутиной в крыши двух соседних зданий, и Воронов, когда они достигают моей ловушки, заматывает в один общий кокон, а крылья их спутываются между собой. – Попробуйте выбраться оттуда , – говорю я и переключаю внимание на Скворца. Я хватаюсь за ближайший подоконник и подтягиваюсь. Стоит мне запрыгнуть внутрь и ступить на пол – на этом этаже тоже только пыль и осколки, – я принимаюсь ползти через комнату, прислушиваясь. Ничего особенного не слышно. Вообще до странного тихо. Просто мертвая тишина. Но вот я замечаю в дальнем углу выход на лестницу и направляюсь туда. Когда я думал, что лунного света мало и в здании темно, я не знал, как на самом деле может быть темно. Не видно ни зги. Я не могу разобрать даже пальцы на руке, которую держу прямо перед собой. Но я хочу найти Скворца и разузнать, что Стервятник рассказал ей о своем плане. Может, даже помогу ей увидеть свет. Фигурально выражаясь. Судя по виду этой обители Стервятника, он больше любит темноту. Я бы даже сказал, могильную темень. Меня передергивает, но я иду вверх по лестнице, которая отсюда кажется бесконечной. Шаг за шагом я поднимаюсь с этажа на этаж и вот, наконец, до меня доносится шорох, от которого я застываю на месте. За время, прожитое в Нью-Йорке, я хорошо запомнил звук копошащихся в стенах крыс. Только вот на этот раз грызун должен быть выше меня ростом, а за спиной у него два почти двухметровых крыла. И я наконец понимаю, в какую сторону идти… Я прикладываю пальцы к покрытой штукатуркой стене слева и иду дальше, не прекращая прислушиваться. Дойдя до двери, прижимаюсь к ней ухом и слышу тихое жужжание, будто за стеной стоит огромная микроволновка. Я медленно вдыхаю, надеясь на то, что это место не заминировано. Открыв скрипучую дверь, я вижу огромную емкость, жидкость в которой наполняет все помещение жутковатым ядовитым светом. По полу разбросаны листы бумаги. Стены, увешанные миллиметровкой для чертежей, исписаны подробными заметками. На этом этаже почти все окна целы, но кое-где в них все же есть дыры и стекла настолько грязные, что сквозь них ничего не видно. На полу валяются красные крылья. Перья смяты, будто их просто швырнули на пол. Перед светящимся контейнером с жидкостью, в согнутом положении, с коленями, прижатыми к самому подбородку и тугими пучками на голове, покрытой капюшоном, сидит Скворец. Когда я вошел, она даже не шелохнулась, и я не понимаю, знает ли она, что я здесь. На всякий случай медленно проходя вперед, я оцениваю свои возможности. Можно было бы сразу уничтожить контейнер для ядовитых веществ, который очень похож на какой-то источник энергии. Это самое быстрое решение проблемы. А можно замотать Скворца в кокон из паутины, как чуть раньше Когтя и Тень. Или можно… – Я знаю, что ты здесь, Человек-Паук, – говорит она. Я еще не слышал ее голос таким слабым. Скворец поворачивается и смотрит мне в глаза. – Можешь перестать ходить, как мим-параноик. Я опускаю взгляд и понимаю, что замер с задранным вверх коленом, выставив руки, как лапы велоцираптора, задрав вверх плечи и широко распахнув глаза, будто… мим-параноик. Я быстро выпрямляюсь, прокашливаюсь, но не успеваю придумать речь. Скворец отворачивается к емкости и продолжает говорить: – Я знаю, зачем ты пришел. Хочешь рассказать, что мой дедушка затеял недоброе. Напомнить мне о том, что я помогла заразить тысячи людей нанороботами, лишь бы отомстить корпорации, которая не имеет ко мне никакого отношения. И добавить, что все это бессмысленно, а довериться ему было глупо. Так. Я был готов ко многому – уворачиваться от когтей, отбиваться от летающих крюков, обгонять ее на своей паутине. Но к разговорам по душам я не готовился. – Вообще… я не собирался ничего такого говорить, – признаюсь я. – Ну и хорошо, – цедит она сквозь зубы. – И не придется. Все равно ты ничего не изменишь. Что сделано, то сделано. А я останусь здесь, ведь мне некуда идти. Она поднимается и поворачивается ко мне. – Знаешь, почему я в это ввязалась? – спрашивает она. – Мы победили, так что, наверное, можно и рассказать. Я упираю руки в бока и пожимаю плечами. Да уж, можно . – Поверила в благородные помыслы собственного дедушки? – предполагаю я. Более того, я уверен, так оно и есть. И кто бы ни поверил, когда тот, кто тебя вырастил, оказывается в отчаянном положении, брошен в тюрьму и болен раком, и ему остается только принимать очень агрессивные препараты. Он попросил ее о помощи, она согласилась. Потому что любит его. Я вспоминаю об отце. Он во многом был для меня примером. Ни разу не повысил голос ни на меня, ни на маму… он вообще никогда так не делал. Всегда старался поступать правильно. Научил меня придумывать треки. Водил меня в Проспект-парк, играл со мной в мяч где-то между школой и гастрономом. Когда на работе было спокойно, он разрешал мне посидеть на переднем сиденье в служебной машине, а иногда, когда ставил машину на подземную парковку, мне можно было включить сирену и посмотреть, как весь гараж освещается красными и синими огнями. Представить себе не могу, каково было бы вырасти с ним, окруженным его заботой, а потом вдруг узнать, что он лелеял злобный план заразить весь Нью-Йорк наноботами, которые превращают людей в зомби-птиц. И все из чувства мести. Жалкого желания отомстить компании, которая ставила на нем эксперименты. – Сочувствую, – говорю я. А что мне еще сказать? – Вряд ли я могу понять, что такое лишиться доверия тому, на кого равняешься, – продолжаю я, подходя к ней сзади. – Но я знаю, что такое потерять того, кто был для тебя примером во всем. Это больно. И потом долго чувствуешь себя потерянным. – Скворец молчит, поэтому я не останавливаюсь: – Но мы проигрываем, только когда сдаемся. И снова ни единого слова в ответ. Скворец лишь вздыхает и смотрит на зеленую емкость. Я смотрю в ту же сторону. Теперь я подошел ближе и могу разглядеть, что это. Зловещая жидкость булькает внутри, но очень медленно. – Кстати, что это? – Румидий. Надолго повисает молчание. Так надолго, что я уже перестаю надеяться на ее рассказ. – Ру-у-ум-и-идий, – тяну я. – И что это? Тишина. Пауза снова длится так долго, что, когда Скворец снова выпрямляется во весь рост, я вздрагиваю. – Какая разница? – говорит она. – Даже если бы я хотела все изменить… если бы хотела не соглашаться помогать ему приготовить… – Она резко взмахивает рукой в сторону емкости. – Это … я не смогла бы. Наноботы уже в городе. И делают свои копии. Они захватывают город. Голос Скворца снова смягчается, и она смотрит на жидкость. – Их невозможно просто вернуть. Я гляжу на нее. Она наблюдает за плавающими в жидкости нанороботами. На ее лице и в глазах отражается зеленое зарево. – Так ты… готова мне помочь? – Я говорю, помогать нечему. Ты не понимаешь? Человек-Паук, ты опоздал. Мы оба опоздали. – Нет, – возражаю я. – Я в это не верю. Какой-то способ должен быть. Для начала можно уничтожить вот эту штуку… – Нет! – кричит Скворец, выбрасывая вперед руку, хотя я даже не двинулся с места. – Нельзя. – Почему это? – спрашиваю я, складывая руки на груди. – Видишь статую? – она показывает на емкость. Я наклоняюсь, о-о-о-очень внимательно всматриваюсь и вижу едва заметные очертания знакомой золотистой крылатой фигуры, которая сидит в контейнере, окруженная зеленой жидкостью. – Музейные сотрудники думали, что Объятия Тота сделаны из золота, но на самом деле это румидий. Стервятник придумал, как добиться его жидкого состояния при помощи плазмы из хранилищ ЩИТа. Твердый румидий относительно безобиден, а в жидком взрывоопасен. Мельчайшее неверное движение, и эта штука взлетит на воздух. Неизвестно еще, чем это может кончиться. – И как удалось ее сделать, если это настолько чувствительный материал? – спрашиваю я. – Он ведь не просто наврал тебе, чтобы ты не трогала статую? – Он не стал бы мне врать , – злобно говорит она. – О дедушке много плохого можно сказать, но он не лгун. – Ладно, прости, – соглашаюсь я, отворачиваюсь и принимаюсь ходить кругами. – Но зачем она вам понадобилась? – Активирует нанороботов. Они и без того исправляли ДНК раковых клеток и спасали его от рака, но он хотел большего. С активацией наноботов у него получилось встроить в них фрагменты ДНК птиц. Орлов, соколов… – Стервятников? – я не могу удержаться от вопроса. – И их, – со вздохом говорит она. – А теперь эти наноботы заражают других. По плану нужно было уничтожить «Террахил». А затем остановить наноботов. – Так поможешь мне? – Не проси меня об этом, – говорит она. – Я не предам деда. – Она молча смотрит на емкость, а потом добавляет: – Но если найдешь способ все исправить, я не буду мешать. В груди у меня вспыхивает искра надежды, и я чувствую, как уголки рта невольно тянутся вверх. Похоже, в Скворце есть хоть что-то хорошее. Злобная гигантская красная ворона, которая скидывала меня с башни ЩИТа, оказывается, с добрым сердцем. Ну или просто способна на сочувствие. – Ладно, – соглашаюсь я, вполне удовлетворяясь если не сторонником, то хотя бы тем, кто не будет мешать. – Значит, если я уничтожу источник… – То просто избавишься от тех наноботов, что еще плавают в жидкости. Тем, у кого они есть в организме, это не поможет. «Думай, Майлз, думай!» – уговариваю я себя. Контейнер мы разбить не можем. Вытащить статую, не вскрыв его, тоже, хотя и это не лучшая идея. Просто вылететь в город и обстреливать всех паутиной со скоростью, которая позволит вылечить всех, я не могу. Я ведь один и не могу быть в двух местах одновременно. Беда слишком уж большая. Слишком серьезная для паука-птицееда. Если только… Мне вспоминаются слова мистера О’Флэнигана: «Представьте себе, что вы превратились в паука и вам предстоит столкнуться с ужасным врагом – например, птицей, которая питается такими, как вы. Представьте, как сложно вам будет его одолеть, не поставив ловушку из паутины, а затем победив его изнутри». Идея наконец полностью формируется, сердце начинает стучать сильнее, и зрачки у меня увеличиваются. – Скворец! – хватаю я ее за плечи. – Ой, что? – кричит она, вздрагивая и поднимая кулаки. – Что случилось? – Ничего! – восклицаю я. – Просто подумал тут. Она с силой бьет меня по левому плечу и грозит пальцем. – Не смей так больше напрыгивать! – предупреждает она и прикладывает руку ко лбу. – Что ты подумал? Я шагаю вперед и протягиваю ей руку. – В моей ДНК есть свойства антисептика, – говорю я. – И?… – Если смешать ее с жидкостью для паутины, похоже, нанороботы отключаются. Внизу так и было. Я обмотал паутиной несколько человек, и они снова превратились в людей. Я не смог бы справиться один, потому что я… ну, один. Но, может, если обучить на мне наноботов, а потом выпустить их в город… Они обратят процесс вспять. И все эти зомби-птицы вылечатся. От удара по репутации «Террахил» все равно не оправятся, вы уже добились, чего хотели. Но, может быть, если вылечить людей от этой напасти, им не придется страдать и умирать. Скворец понемногу осознает мое предложение. Она качает головой и сжимает губы, а потом складывает руки на груди. – Ни за что не получится. – Почему? – требовательно спрашиваю я. – Есть идеи получше? – Ну… да. Я могу отсюда сбежать, вернуться домой и притвориться, что ничего не было. – И бросить все как есть?! – возмущенно спрашиваю я. – И откуда тебе знать, что эта зараза не выберется из Нью-Йорка? Если нанороботы продолжат реплицироваться и заразят вообще всех? Что, если твой дед просто так взял и положил конец судьбе всего человечества? А?! Я сжимаю кулаки, и во мне поднимается волна ярости. Где-то там моя мама нападает на людей и не может контролировать собственное тело, если ее вообще еще не застрелила полиция. И чем дольше мы ждем, тем больше шансы, что ничего спасти будет нельзя. Мы обязаны попытаться. Она мне этим обязана. Это из-за нее у моей матери теперь крылья и клюв. Она просто обязана согласиться . – Тогда я сам, – говорю я, протягивая руки к контейнеру. – Стой! – вопит Скворец, разворачиваясь спиной и прикрывая рот рукой. – Что ты делаешь? – Через три секунды я выстрелю паутиной в жидкость, и у румидия проявятся антисептические свойства. Надеюсь, нанороботы успеют их перенять, а потом все взорвется, и их разнесет по городу, люди в котором излечатся, если все пойдет по плану. – Замечательно, но просто так паутину туда добавить нельзя, – говорит Скворец. – Тогда объясни, как это сделать! – требую я. В ее глазах мелькает неуверенность, она переводит взгляд с ядовитой жидкости на меня и обратно. – Пожалуйста , не сдавайся, Скворец. Я ведь не сдался, – умоляю я. Наконец определившись, она закрывает глаза и глубоко вздыхает. – Можешь сделать шарик из жидкости для паутины и дать мне? – Большой? – спрашиваю я, скатывая паутину в мячик обеими руками – мячик для гольфа, софтбола и, наконец, баскетбола. – Достаточно, – говорит она и протягивает ко мне руки. Я кидаю мяч, как в корзину, улыбаясь, когда она удивляется его весу. – Почему она такая тяжелая? – Концентрированная паутина не очень легкая, – отвечаю я, вытягивая руки над головой. – И носить ее приходится целый день. Думаешь, откуда такие бицепсы? Она закатывает глаза, улыбается и произносит: – Я ведь говорила, что дедушка меня о тебе предупреждал? – А затем отворачивается и поднимается к емкости по лесенке, которую я до этого я не замечал. Я чувствую, как потеет шея под маской, и поспешно вдыхаю воздух. Я не собирался флиртовать, но… Это ведь было оно? Так, Майлз, сосредоточься . Я наблюдаю, как Скворец снимает с контейнера крышку и держит над жидкостью мяч из паутины. – Ты что делаешь? – шепчу я. – Они не реагируют на звук, можно и громче, – говорит она, пожав плечами. – Пробуем или как? Такого в базовом курсе для Человека-Паука тоже не было. Я стою перед злодейкой, которая держит в руках мяч из моей паутины, из-за которого мы либо взлетим на воздух, либо нет. – Ну? – Можно вопрос? – О, вот теперь у тебя появились вопросы, – бормочет она, опустив одну руку на бедро. – Если эта штука может взорваться, не стоит ли оттащить ее поближе к центру событий? Например, на Таймс-сквер. Она поднимает бровь. – А, теперь ты хочешь сначала ее туда донести, – говорит она. – А ты прослушал, что она легко взрывается? – Знаешь, большую часть жизни я прожил в Нью-Йорке. Это мой дом. Мое все. И если я не исправлю случившееся сегодня, то потеряю все. Там, внизу, мои родные. При этих словах в ее лице что-то меняется. Я вспоминаю день, когда таскал коробки наверх, в бабушкину квартиру, и мечтал приклеить к стене ручку, чтобы дверь не закрывалась. Я хотел побыстрее закончить. Теперь я бы хотел наслаждаться тем вечером, каждой секундой, которую я провел за столом, поедая пиццу от Алессандро, пока мама и Ганке обсуждают целесообразность нанесения своего имени на специальные ярлычки на одежде. Я готов был рискнуть жизнью ради еще одного такого вечера. – Мне нужна твоя помощь. Один я это не сдвину. Она закатывает глаза, возвращает крышку на место и спрыгивает с лестницы. – Я-то думала, у тебя там очень мощные бицепсы, но ладно. – Что? – Говорю, сделай мешок из паутины, нужно же в чем-то это нести. Глава 17 Я УЖЕ придумываю, как буду рассказывать эту историю Питеру: «И вот, значит, лечу я над Манхэттеном с контейнером, в котором плещется химически нестабильная жидкость с наноботами, они питаются от покрытой золотом статуи из румидия, которая стоит 4,5 миллиона долларов, а несет меня внучка твоего заклятого врага». И все это абсолютно нормально. Я продумываю, что делать, если она решит меня отпустить. До того как стать Человеком-Пауком, я немного страдал от страха высоты, как и большинство людей, но быстро от него избавился – после первого же занятия с Питером. Но это! Такой высоты я все же боюсь. Я болтаюсь в 150 метрах над Нью-Йорком со светящейся емкостью, полной взрывоопасной жижи, а мой худший враг может в любой момент меня отпустить. – Скворец, – говорю я, – мне кажется, тут можно приземляться. – Уверен? – спрашивает она. – Да, – отвечаю я, нервно сглатывая. – Уверен. Она замолкает, но не сбавляет высоту. – Ты боишься, что я тебя отпущу. – Нет, что ты. Просто здесь отличное место, – отчаянно вру я. – Мы над пристанью, – говорит она. – Просто признайся, что боишься. – Нет, не боюсь, – настаиваю я. – Как скажешь, – говорит она. – Знаешь, Человек-Паук, про меня много чего можно сказать, но я не убийца. Я обещала доставить тебя на Манхэттен. Я тебя туда доставлю, а потом заберу Воронов и вернусь с ними домой, как будто ничего этого не было. Я вздыхаю, понимая, что как бы ни было страшно в полутораста метрах над землей, это моя единственная возможность спасти город. Нужно доставить наноботов в самое его сердце, туда, где до сих пор сидит большинство птиц. Перья разнесло сильным осенним ветром по всей округе, и теперь ими усыпаны крыши. Машины на улицах стоят уже не в случайном порядке, а кучками. Фары гаснут. В городе воцарился такой хаос, что разрушения после нас с Питером кажутся просто детской забавой. Из пожарных гидрантов в воздух бьет вода. Газетные киоски опрокинуты. Мы пролетаем над южным краем Манхэттена, внизу снуют птицы. Похоже, людей поблизости почти не осталось, и они притихли. Боже, только бы сработало. Я закрываю глаза, глубоко вздыхаю, а потом вдруг понимаю… что мы… снижаемся? – Эй, в чем дело? – спрашиваю я, когда контейнер касается дном одной из крыш. Следом приземляюсь я, рядом опускается Скворец и складывает за спиной крылья. – Ближе нельзя, – говорит она, потирая руку. – Мой дедушка до сих пор где-то там. Может, прячется или расставляет ловушки для Человека-Паука. В общем, мне нельзя показываться ему на глаза. Не могу смотреть на него и говорить, что я исправила… или помогла исправить сделанное им. Не могу. Она как-то поникла. И я понимаю, каково принимать такие решения. – Когда ты говорила, что только мы сами можем о себе позаботиться, – начинаю я, – ты ведь говорила о своем опыте? Она молчит, бесцельно возя пяткой по крыше, но потом поднимает на меня взгляд и говорит: – Когда растешь в одиночестве и думаешь, что ты ошибка, приучаешься так считать; когда на тебя смотрят так, будто ты причина чужих страданий, и никто не вспоминает о том, что ты всего лишь ребенок… Да, приучаешься так думать. Я помню, как смотрела на меня хозяйка магазина. Я помню, что глаза ее горели ненавистью. Она осудила меня, ничего обо мне не узнав. Даже если бы именно я обокрал ее магазин, она бы бросилась колотить меня метлой, даже не подумав, что, может быть, я ребенок, которому просто нужна помощь. Может, учитывая, что Стивен с отцом на следующий день после ограбления пришли в П.И.Р., он был именно тем самым ребенком. Скворец никогда не узнает, что в ее команде есть человек, который почти выставил меня виновным в ограблении, но понять, как это, она может. – Я понимаю, – говорю я. – Люди забывают, что под моей маской обычный человек. Она смотрит на меня и кивает. – Мне пора. Береги себя, Человек-Паук. Она через плечо бросает мне мяч из паутины и прыгает с крыши. Я наклоняюсь и ловлю его, а она внезапно взмывает в небо, и об красные крылья бьются прохладные лунные лучи. Я поворачиваюсь к контейнеру. – Это еще что такое? – раздается позади знакомый голос. Я резко разворачиваюсь и с удивлением вижу в тени силуэт на голову выше меня. Питер в костюме Человека-Паука выходит на свет и улыбается. – Она не так уж плоха, – говорю я, но замолкаю, когда замечаю, как Питер повел бровью. – В смысле, не злодейка. Просто… запуталась. – Ты уговорил ее тебе помочь, – произносит он. – Это… это просто потрясающе! Я пожимаю плечами и смущенно улыбаюсь. – Ну да, вроде как набрался у тебя кое-чего. – Что ж, рад, что сумел помочь. – Кстати, а где Стервятник? – спрашиваю я. – Пока в подвешенном состоянии. Я спешил тебя найти. Что, кстати, не сложно. С этой штукой в руках ты как светлячок-переросток. – В подвешенном состоянии? Ты ведь буквально его где-то оставил висеть, да? Питер кивает. – Да. Именно так. Так вот, есть мысли, как дальше действовать? – спрашивает он, обводя рукой улицу, где три жуткие птицы треплют горящее такси, переворачивают его, дожидаются, пока машина взорвется, и шумно этому радуются. – Ну, у меня вроде есть план, – отвечаю я, хотя все это больше похоже на вопрос. Я подхожу к контейнеру и внимательно осматриваю его, стараясь не трогать. – Это все оставшиеся наноботы, – объясняю я. Питер стоит с другой стороны контейнера и рассматривает его. – Только не трогай. Они нестабильны и могут взорваться. – Что они могут? – Он отходит назад так быстро и едва не спотыкается. – И ты поставил эту штуку на крышу жилого дома? Я широко раскрываю глаза и смотрю с крыши вниз, пытаясь понять, где мы. Вижу сломанную вывеску с надписью «Дом престарелых у Проспект-парка». Я снова смотрю на Питера и нервно сглатываю. – Ну, честно говоря, место выбирала она . Питер пожимает плечами и вздыхает. – Так, понятно. Насколько сильным будет взрыв? – Сложно сказать, пока не попробуем, – говорю я, смотря на него. Питер смотрит на меня. – Кажется, у моей паутины есть антисептические свойства. – Ага. И… что это значит? Она горит? – Не совсем. Просто вместе с моей ДНК она отключает наноботов. Ганке так сказал. Я выстрелил паутиной в одну из птиц, и она вроде как… начала превращаться в человека. – То есть ты думаешь, – рассуждает Питер, – что если смешать паутину с наноботами, можно их выпустить и обратить все вспять? Вдруг загорается вспышка света, лицо взрывается болью. Я отлетаю назад и с силой падаю об крышу. Небо надо мной крутится, загораются звезды. Звезды! Которых я сто лет не видел из-за смога. В нос бьет запах крови. – Вы ничего не сделаете с моим шедевром, – слышится знакомый мне голос Стервятника. Я отскребаю себя от пола и вижу, как Питер бросается на злодея. – Я думал, что оставил тебя там, где тебе самое место, – удивляется Питер, когда Стервятник начинает рвать паутину. Каждая клетка моего тела кричит о том, чтобы я закрыл глаза и схватился за голову, подождал, пока не исчезнут эти звезды. Голова болит. Болит все . Для старика у Стервятника отличный удар. Я вижу смесь красных легинсов и зеленого металла, иногда мелькает реактивный ранец, но, когда зрение окончательно проясняется, я слышу, как Питер задыхается. Я быстро оцениваю ситуацию и понимаю, что Стервятник держит Питера за шею прямо на краю крыши. Ноги его болтаются в воздухе, и отчаянная нитка паутины летит вверх, в злодея, но тот перехватывает запястье Человека-Паука, и паутина улетает в пустоту. – Парень, контейн… – еле выдавливает он, пока Стервятник сжимает ему шею. – Ты про этот ?! – перебивает Стервятник, поворачиваясь и выстреливая в него крюком. Кровь колотится в висках, но я заставляю себя двигаться, пусть в теле и ноет каждая кость. Я не сдамся. – Хватит, Стервятник, – говорю я, поднимаясь в полный рост и направляя веб-шутер прямо на него. Я готов перехватить его крюк, как только он выстрелит. – Какая ирония, а? – спрашивает Стервятник, отбрасывая Питера в сторону. Тот падает с гулким вскриком, взбивая клубы пыли. – Приводишь с собой ученика, – второй крюк он направляет на Питера и с жуткой улыбкой поворачивается ко мне, – а я своего. Я щурю глаза, и мне очень хочется рассказать, что его ученица как никто помогла разрушить его планы. Вот только я не имею никакого права выдать Скворца. Возможно, именно благодаря ей мы сможем спасти город. Разве можно ее за это подставить? – Совпадение, – отвечаю я. – Что? – спрашивает Стервятник. Я смотрю то на Питера, то на злодея и думаю, не сказал ли какую-то… глупость. – Я… кхм… – Я прокашливаюсь и повторяю то же самое, но с большей уверенностью. Я сам решаю, что говорить, и буду на этом настаивать. – Я сказал, что это случайность, а не ирония. Ирония – это выражение некоего значения с использованием слов в обратном смысле. А это – совпадение. Стервятник смотрит на меня с выражением, в котором слились замешательство и оскорбленное самолюбие, а Питер хихикает. Злодей поворачивается к нему. – Что? – удивляется Питер, пожимая плечами. – Парень дело говорит. Я невольно улыбаюсь. Может, я и разозлил злодея, зато мой любимый супергерой смеется. Щелчок, и в мою сторону вылетает угрожающий крюк. – Заткнитесь оба, – шипит Стервятник. – Вы думаете, я в игры играю? Я всю жизнь потратил на то, чтобы воевать, пробивать себе путь к победе, а в итоге оказался подопытной зверушкой! В голове у меня звенят слова Скворца: «Вы просто отправили его в Райкерс на всю жизнь… Бросили его умирать, даже не выполнив последнее желание». Она сказала, его последнее желание – обрести свободу. Так она думала. Она думала, что дедушка хочет оказаться на свободе, расправить крылья и летать в свое удовольствие, как нормальный Стервятник на пенсии. Он мог бы этим и заниматься, и ему бы позволили, если бы не нужно было отбывать срок. Но нет, старику понадобилось сбегать из тюрьмы, красть формулы ЩИТа и статую из Галереи фотожурналистики, а потом превращать половину города в пернатых зомби. А все ради чего? Чтобы отомстить одной-единственной компании? Если говорить исключительно об эффективности, быстрее было бы просто напасть на их штаб-квартиру. Но ему понадобилось втягивать в дело внучку и ее Воронов, врать ей, заставлять думать, что она помогает старому безнадежному старику, которому просто нужно сделать все правильно. – Брось, Стервятник! – кричу я. – Оставь в покое ни в чем не повинных людей. – Ни в чем не повинных? – повторяет он, выпятив грудь. – Эти ни в чем не повинные люди жили свои жизни, пока я заживо гнил в Райкерс! Каждый день я сидел у окна, и все мое тело кричало об обретении мира. Я просто хотел спокойствия! – Такого мира ты хотел? – говорю я. Теперь я зол. Я знаю, он не будет прикидываться жертвой, учитывая содеянное. – Они этого заслужили, – говорит он, прищуривая глаза. Он смотрит на меня. Переводит взгляд на контейнер и снова на меня. Я слышу щелчок, а дальше все происходит будто в замедленной съемке. Крюк летит сквозь воздух, и за доли секунды мне нужно решить, что делать. Я кидаю мяч из паутины, надеясь только на то, что он попадет в ядовитую жидкость. Я вижу только этот контейнер. Чувствую, как гравитация тянет меня вниз. Все в тумане, и, когда я открываю глаза и понимаю, что мы с Питером оба падаем на землю, вдруг включаются рефлексы. Я протягиваю руку и хватаю Питера за пояс, стреляю паутиной и уношу нас на ближайшее здание. Падаю на колени и качусь по крыше. – Майлз! – раздается в нечеткой дымке голос Питера. – Майлз, у тебя получилось, смотри! Я с трудом открываю один глаз и стараюсь рассмотреть хоть что-нибудь. Но вижу лишь туман, темноту и тусклый оранжевый свет со всех сторон, а на крыше через дорогу светится жуткое зеленое растение, раскинувшее ветви по улицам. А потом я понимаю, что это не растение, это… облако? – Смотри! – снова кричит мне Питер, тыча пальцем вниз. На этот раз я смотрю туда, куда он показывает, и вижу, как едва различимые пернатые чудовища поднимают вверх клювы, а зеленый туман оседает на них. Они поднимают крылья. Перья осыпаются. Кожа обретает человеческие оттенки, расцвечивая толпу в те цвета, какие бывают у жителей Нью-Йорка, клювы превращаются в лица. Я чувствую, как мне на лицо падают капли дождя, и понимаю, что костюм кое-где порван. В разрывах видна моя кожа. – Ох, нет… – Не бойся, подлатаем, – обещает Питер. У него самого порвана маска, как раз под подбородком. – У нас обоих был не самый простой день. « Я не сдался, папа », – думаю я и снова вспоминаю, как он поднимался на сцену. Как он был уверен в том, какое место занимает в мире и что ему делать. И какой бы сложной ни была работа, как бы ни было больно… Иногда буквально. Этим… Этим я и должен заниматься? Я глубоко вздыхаю. Глаза наполняются слезами. Я бросаюсь к Питеру и прижимаюсь к нему. Он обнимает меня и опускает подбородок на мою макушку. – Спасибо, – говорю я. Дождь все сильнее, и мы почти промокли насквозь. Я чувствую, как он кивает. Люди на улице пытаются найти одежду и кутаются в одеяла, во все, чем можно прикрыться. Дети в панике ищут своих родителей. Какой-то парень идет по улице и жмет на кнопки пульта от сигнализации, пытаясь найти свою машину. Мужчина собирает газеты и запихивает их на полки с прессой. Девочка радостно визжит, когда из-за крыльца выпрыгивает собака и бросается к своей маленькой хозяйке. Какой-то человек, подпоясанный пледом, складывает ладони рупором и кричит: – Дэвид! Дэвид, где ты? Я тут, живой! Из соседнего дома едва ли не выкатывается второй мужчина и радостно падает в руки первого. Я улыбаюсь, узнав в них парочку, которую превратили в зомби в самом начале всего этого ужаса. Молодой мужчина падает на колени и поднимает на руки маленького ребенка, качает его и гладит по голове. Я смотрю на Питера. – Всем им сейчас нужна наша помощь. – Потому мы до сих пор здесь. – Интересно, Джеймсон по-прежнему думает, что мы должны быть строго регулируемой муниципальной службой? – спрашиваю я. Питер громко смеется. – Уверен, он бы предпочел никак не регулируемую помощь, лишь бы его спасли. Я смеюсь, а Питер помогает мне подняться. Я замечаю что-то вдалеке: три крошечных, едва различимых силуэта стоят неподвижно на крыше дома в квартале от нас. Сначала я подумал, что это статуи. Может быть, двуногие орлы. Потом фигура посередине начинает шевелиться, раскидывает крылья в стороны и прыгает вниз, а за ней следуют две другие. Они исчезают в сером облачном небе, а я думаю, сможет ли Скворец снова поверить Стервятнику. Интересно, правда ли она отправится домой и где он находится. И еще мне интересно, наступит ли день, когда она посвятит свою силу и ум (а я видел, на что она способна) благому делу. – Идем, – говорит Питер, хлопнув меня по плечу, – Человек-Паук. – Ну и как я сегодня? – спрашиваю я. Он смотрит на меня, а затем сжимает мою руку. – Майлз, ты спас город. Я бы этого без тебя не сделал. А ты сделал все, что мог. – Я не сдался. – Ты не сдался, – повторяет он, крепко меня обняв. В кармане звонит телефон. Это мама. Я быстро говорю: – Ответь! – Майлз! – раздается мамин голос. – Майлз, слава богу! Мама, я дозвонилась. Майлз, где ты? Я улыбаюсь и выдыхаю с облегчением. – Все хорошо, мам. Скоро буду дома. Глава 18 Я ВЫХОЖУ из магазина, и на улице меня встречает почти зимняя прохлада. Подставляю лицо редким солнечным лучам, почти последним в этом году, и направляюсь на угол, где мы должны встретиться с Ганке. Я втягиваю носом прохладный воздух и провожу рукой в перчатке по своим мелким кудряшкам, которые наконец, несмотря на прохладу, высохли. Выдыхаю, и перед глазами плывет облачко теплого пара. Я будто чувствую, как кусается холод, хотя и одет в шерстяную коричневую куртку. Закутываюсь в нее потеплее. Это куртка моего отца. Она до сих пор хранит его запах. Куртка – единственное, что я оставил из папиных вещей, и мне странно, что она мне уже по размеру. В наушниках гремит музыка. Это мой новый трек, и басы в нем заглушают все остальные звуки, но я оглядываюсь вокруг и будто бы все равно их слышу: вот кто-то подметает крыльцо, кто-то наконец открывает дверь и видит дома свою семью. Потерянные дети, которые в панике бегали по улицам, пока взрослые превращались в пернатых зомби, наконец вернулись к родителям. Город восстанавливается после хаоса, который посеял Стервятник. Надеюсь, что Скворец, где бы она ни была, знает об этом. Может, видела в новостях, а может, пролетала мимо, неважно. «Я не сдался, папа, – говорю я себе. – И никогда не сдамся». В кармане жужжит телефон. Это мама прислала сообщение. Я улыбаюсь сам себе и пишу ответ: «Хорошо, мам, – и добавляю: – Я тебя люблю». Когда видишь, как твои самые родные люди превращаются в зомби-мутантов с крыльями и клювами, обещаешь себе никогда не забывать лишний раз сказать им, как сильно их любишь. – Привет, Майлз! – слышу я сквозь музыку в наушниках. Я оборачиваюсь и вижу, как по улице ко мне спешит Ганке. У него в руках две полные сумки, которые он едва не роняет. Одновременно он пытается засунуть в карман смартфон. Он машет мне рукой, задирая куртку, замечает это и пытается ее поправить. Я улыбаюсь. – Ну, пока на улице не так уж и ужасно. Даже приятно. Осень еще не кончилась, – говорю я. Ганке останавливается рядом, опускает глаза на тротуар и замечает большое черное перо среди бурых листьев. Подобные напоминания о событии еще иногда попадаются на глаза, пусть и редко, но люди о них не забывают: на наших глазах мужчина, вооружившись инструментами, меняет входную дверь на новую, покрепче. Старая валяется на земле, в ней огромная трещина, ручка вырвана. Мужчина замечает, что я за ним наблюдаю, и, к моему удивлению, улыбается. Больше того – машет мне рукой! Я тоже улыбаюсь и машу в ответ, хотя мы и не знакомы. Все теперь изменилось, и нам приходится ко многому привыкать. Пока еще у меня нет ощущения, что это наш дом, как было в Бруклине, но такие мелочи заставляют меня думать, что мы здесь приживемся. – Эй, Майлз, – зовет меня Ганке. Я улыбаюсь с извиняющимся видом и догоняю друга. Он закатывает глаза. – Ты что, весь день будешь там стоять и махать незнакомцам? Или все-таки донесем продукты до дома? – Извини, сегодня мне нужно к бабушке, – говорю я. – И ты меня заставил идти сюда… – Ганке вздыхает и с театральной экспрессией опускает пакеты на землю. Те же жесты я видел в день нашего заезда. Кажется, с тех пор прошла целая вечность. А еще я вспоминаю, как мы с Ганке случайно обменялись рюкзаками и как бабуля готовила жареный плантан. Я снова улыбаюсь: в магазине, из которого я только что вышел, продают «Физзи», мою любимую шипучку. Это место показал мне Питер. Я опускаю глаза на пакет с покупками, где, кроме прочего, лежат две бутылки напитка. Я достаю батончик и предлагаю Ганке. – Чувак , холод ужасный, – говорит он. – Разве хочется жевать что-то на таком морозе? Я пожимаю плечами. – Про свою любимую содовую ты бы так не сказал. – Так, секундочку. «Физзи» – это совсем другое дело, – отвечает он и все же берет у меня шоколадку. Я смотрю на него, перевожу взгляд на пакет и лукаво двигаю бровью. – А с лицом у тебя что? – спрашивает Ганке, глянув на пакет у меня в руках, и наконец замечает две бутылки с фиолетово-оранжевым узором. Поспешно засунув сладкий батончик в рот, Ганке едва не давится, но потом прокашливается, и мы отходим в переулок. – Где ты нашел «Физзи»? – удивленно спрашивает он. – У моих поставщиков она кончилась. Уже несколько недель нет. Я безумно рад, что Питер показал мне это место – новый магазинчик в Гарлеме. – Знаю я одного парня, – говорю я, откусывая батончик. Ганке закатывает глаза. – И ты мне неделями об этом не говорил, да? Я еще раз загадочно дергаю бровью. – Ладно, я не знаю, откуда ты взял эту привычку, но меня это пугает. Мы вдвоем смеемся, и я передаю ему одну из бутылок. Ганке достает телефон и отчаянно перематывает ленту на экране, а потом передает его мне. – Кстати, смотри. Говорят, выяснили, из-за чего начался этот пернатый апокалипсис. Вроде бы это все из-за «Террахил». Я смотрю на экран и вижу знакомое лицо. Мужчина отвечает на вопросы. На этот раз представитель «Террахил» не кажется таким спокойным и прилизанным. Под глазами у него темные круги, улыбка совсем не такая уверенная. Внизу бегут красные буквы: «“Террахил” подверглась критике за спровоцированную экспериментальной противораковой сывороткой эпидемию». – Ого, – удивляюсь я. Меня мучают противоречивые чувства. Интересно, где сейчас Стивен и знает ли он, как тяжко приходится «Террахил». Хватит ли ему такого возмездия? Интересно, придет ли он когда-нибудь в П.И.Р.? – Ага, – соглашается Ганке и забирает у меня смартфон. – Да, похоже они умудрились испачкать репутацию. Так, где там мой батончик? – говорит он, вытирая шоколад в уголке рта, а затем откусывает лакомство. – И моя бутылочка «Физзи». – Ганке подбрасывает в воздухе бутылку, и в ней шипят пузырьки. – Кстати, у меня пальцы заледенели. В общем, день прошел не зря. Скажешь, где этот магазин? – Когда доделаешь приложение «Спокойный район», сам найдешь. Я написал им отзыв и поставил пять звезд. – Кстати, Майлз, – произносит Ганке, уже собираясь уходить. – Твоя мама попросила сделать листовки для ее избирательной кампании. У меня уже есть образцы, я зайду показать. – Хорошо, – говорю я и машу ему на прощание. – Спасибо за помощь! Я наблюдаю, как он с трудом идет по улице с полными сумками еды и не выпускает из рук телефон. Улыбаюсь и иду в сторону метро. Как бы мне ни нравился свежий воздух, все же я рад, что в тепле поеду до 125-й улицы, где расположена бабулина квартира. Но вдруг снова вибрирует телефон. ПИТЕР: Майлз, хотел еще раз сказать, что очень доволен тем, как ты справился со Стервятником. В груди разливается тепло, а улыбка моя становится еще шире. Я: Ты это всерьез? ПИТЕР: Ну, настолько, что готов оставить этот город в твоих руках и расслабиться. В груди поднимается паника. Я: В смысле? Ты что, увольняешься? Следующее сообщение меня немного успокаивает. ПИТЕР: Нет, пока не собираюсь. Просто захотелось в отпуск. В Галерее фотожурналистики, стоя в красивых нарядах, мы с Мэри-Джейн поняли, что у нас очень давно не было нормального свидания. Так что хотим провести время вместе. Фух! Я рад, что пока Питер не собирается на покой. Конечно, я спас город от Стервятника, но ведь без него этого могло бы и не получиться. Через минуту телефон снова жужжит. МАМА: Я пока в штаб-квартире избирательной кампании. Можешь купить еды домой? Я пришлю список. Я: Конечно, мам. МАМА: Спасибо! Отправляю ей эмодзи с пальцем вверх. Следом приходит еще одно сообщение. ПИТЕР: Но перед моим отпуском нам надо еще успеть потренироваться. Вот это другое дело. Перед входом в метро я поправляю рюкзак на спине и от привычного веса сложенного в нем костюма у меня появляется ощущение, что я знаю, кто я такой. Я – Человек-Паук. Я: Погнали. Об авторе БРИТТНИ МОРИС – автор книги «Слэй». Она получила степень бакалавра экономики в Бостонском университете, потому что раньше хотела стать финансовым аналитиком. (Теперь она рада, что этого не произошло.) В свободное время она читает, играет в инди-видеоигры и наслаждается дождем из своего дома в Филадельфии. Она живет с мужем Стивеном, который предпочел бы наслаждаться дождем в кемпинге в лесу, потому что он слишком мало играл в ужастики. Вы можете найти ее в Интернете на сайте AuthorBrittneyMorris.com, а также в Twitter или Instagram: @BrittneyMMorris. Благодарности Я выражаю бесконечную благодарность своему агенту, Курессе Робинсон, которая отыскивает для меня самые невероятные возможности. Своему редактору Дэйви, который не теряет спокойствия в самых экстремальных ситуациях. Спасибо вам обоим! А также моей семье, которая поддерживает все мои начинания, и друзьям, которые напоминают о том, что иногда нужно отдышаться. Спасибо ребятам из Marvel за то, что пустили меня в свой волшебный мир и позволили поиграть с несколькими драгоценными персонажами. У меня слов не хватит, чтобы вас отблагодарить. И спасибо вам, дорогие читатели книги. Надеюсь, вам понравилось.