<p> Денис Давыдов – генерал-лейтенант, герой Отечественной войны 1812 года, а также легендарный поэт и мемуарист, – был одним из инициаторов и руководителей партизанского движения.</p> <p> Воспоминания, записки, очерки и статьи Давыдова, вошедшие в книгу, являются важным источником по истории Наполеоновских войн и памятником русской литературы 20—30 гг. XIX века.</p> <p> В книге опубликован также главный труд Дениса Давыдова «Опыт теории партизанского действия», в котором он оставил теоретическую разработку организации партизанского движения в тылу врага.</p> <p> В качестве иллюстраций в издании использовались гравюры из книг XIX века, посвященных Отечественной войне 1812 года.</p> <p> В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги. </p><p> </p>
Все права защищены.
Любое использование материалов данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
1812 год [1]
Il у а bien des qualites essentielles pour executer dans les circonstances ordinaires des dispositions qu’un autre a arretees a la portee d’esprit necessaire pour, dans un cas imprevu, prendre conseil que de soi-meme et discerner d’inspiration de qui est juste et bon, au milieu de l’extraordinaire et de l’irregulier.
1
Печатается по изданию: Денис Давыдов. Военные записки. Редакция Вл. Орлова. М.: Гослитиздат, 1940.
Примечания и перевод иноязычных слов и предложений, если это не оговорено в тексте или в сносках, принадлежат Д. Давыдову.
2
Есть немало важных качеств и для того, чтобы в обычных обстоятельствах исполнить чужие распоряжения, и для того, чтобы в непредвиденном случае, в обстоятельствах необычных и не предусмотренных правилами, самому решить, что правильно и хорошо. Фуа. Война на полуострове, т. IV (фр.).
…cette guerre de partisans, si difjicile, si perilleuse, si active pour laquelle il jaut etre continuellement a cheval et en meditation et qui demande au plus haut degre dans le meme homme, l’action et la pensee…
I.
Вместо вступления [4]
Недавно случилось мне читать записки Наполеона. Владетель сей любопытной книги ссудил меня оною на короткое время: он спешил в путь далекий, невозвратный.
3
…партизанская война, исполненная таких трудностей, таких опасностей, столь деятельная, – война, во время которой всегда нужно быть на коне и в размышлении, – в высочайшей степени требует от одного и того же человека действия и мысли. Некрология генерала Гюго (фр.).
4
Напечатано было особо в 1825 году под названием: «Разбор трех статей, помещенных в записках Наполеона». Я полагаю, что сему разбору лучшее место здесь; впрочем, я много к оному прибавил.
Я сдержал слово и, несмотря на пролетное чтение, успел вполне насладиться и смелыми очерками, и неожиданными мыслями и выражениями, и вообще какою-то воинственною оригинальностию пера сего чудесного человека. Смело можно сказать, что Наполеон явился на сем новом для него поприще, каковым бывал он на поле брани: везде исполин мысли, везде с своим собственным, цельным характером, но – увы! – и в том и в другом случае, играя легковерием людей, он представляет им обстоятельства и события так, как хочет, чтобы они их видели, а не таковыми, каковы они в существе своем. Может быть, что в первом положении он считал на средство сие, как на самое действительное, чтобы увлекать умы за колесницею победителя. Но поэт в душе, порабощенный сим увлекательным воображением своим, он мало-помалу уверил себя в истине всех ложных сказаний, им же самим вымышленных и для заблуждения других обнародованных. Так Руссо любил идеальную Юлию, как существо живое, его любившее; так пламенный Тасс уверился, наконец, что битвы под стенами Иерусалима происходили не иначе, как они изображались в бессмертном его творении.
Я могу ошибаться, но правдоподобность на стороне моего мнения: смотрите, как решительно, с каким нетерпением, можно сказать, с какою досадою Наполеон опровергает в запусках своих неоспоримые доказательства и деяния, всему свету известные!.. Притворство не имеет подобных порывов. Впрочем, какая бы ни была причина неосновательным описаниям, разбросанным по сей сокровищнице военных и политических наблюдений, – причина не оправдывает следствия, и мы не без удивления видим, как новый историк, опровергая и уничтожая описания подвигов тех войск и военачальников, которые против него сражались, касается наконец и до службы русских партизан.
Д. В. Давыдов. Литография В. Бахмана
«Ни один больной, – говорит он, – ни один отстранившийся, ни одна эстафета, ни один подвоз не были взяты в течение сей кампании от Майнца до Москвы. Не проходило дня без получения известия из Франции; не проходило дня без того, чтобы Париж не получал писем из армии» [5] .
Потом, четырнадцать страниц далее, он говорит: «Во время движения на Москву он никогда не имел в тылу своем неприятеля.
5
Memoires pour servir a l’histoire de France, par Napoleon, publies par Montholon. Tome I, page 98.
Во время двадцатидневного пребывания его в сей столице ни одна эстафета, ни один подвоз с зарядами не были перехвачены, ни один почтовой укрепленный дом (таковый находился на каждом посту) не был атакован; артиллерийские подвозы и военные экипажи дошли беспрепятственно» [6] .
И, наконец, семь страниц далее, опять обращается к тому же предмету и повторяет: «Во время Аустерлицкой, Йенской, Фридландской и Московской кампаний ни одна эстафета не была перехвачена, ни один обоз с больными не был взят; не проходило ни одного дня, чтобы главная квартира не получала известия из Парижа» [7] .
6
Les memes. Tome II, page 112.
7
Memoires pour servir a l’histoire de France, par Napoleon, publies par Montholon. Tome II, page 119.
Слова, падшие с такой высоты, не суть уже шипение раздраженной посредственности, столь давно преследующей партизан наших. Это удары Юпитера; звук их может увековечиться в общем мнении, как увековечились в нем все те ложные предания, кои равнодушие людей поленилось исследовать, повторяя беспечно то, что уже было другими сказано.
Я один из обвиняемых. Честь вооружает меня против нареканий ужасных, сокрушительных, может быть, неотразимых. Но что делать? Новый Леонид, иду на громады Ксеркса! Мнение мое о партизанской моей службе не равняется с тем вниманием, коим почтили ее мои соотчичи; однако оно не упадает и до презрения. Я скажу более: я считаю себя рожденным единственно для рокового 1812 года, но рожденным подобно тому рядовому солдату, который в дыму и в сумятице Бородинской битвы, стреляя наудачу, убил десяток французов. Как ни мало употребил он на то и знания и дарования, при всем том судьба определила его уменьшить неприятельскую армию десятью человеками и содействовать общему ее истреблению своим товарищам.
Так я думаю о себе, уменьшив неприятельскую армию по мере способов, предоставленных мне начальством, и способностей, данных мне природою.
В воле Наполеона налагать, в числе прочих, и на меня проклятие за пролитую кровь его воинов; но не отнимай он у меня дел моих, не стирай с сабли моей кровавых обрызгов, сих отпечатков чести, купленных мною трудами и ежеминутною жертвою жизни… Это моя собственность; это мой участок в славе земляков моих, тем для меня драгоценнейший, что он один возвышается на моей жизни, бесплодной в своей юности и в преклонности своей ничего для честолюбия не обещающей! Но какой избрать способ к защите сей собственности? Предать известности эфирные строки моих собственных записок в надежде, что они затмят во мнении людей неизгладимое начертание чрезвычайного человека, было бы верх дерзости, смешной и бесполезной; да и кто возьмет на себя труд читать описание, поступившее в область вымыслов с тех пор, как клеймо отвержения горит на каждом листе его?