<p> Главный герой в поиске выбора жизненного пути. Он заканчивает среднюю школу и стоит на распутье. То ли пойти по проторенной "предком" дороге, то ли идти "другим путём", где его ожидает "другая жизнь".</p> <p> -------------------------------</p> <p> Медленное повествование.</p>
Глава 1
События в доме губернатора Токио не повлияли на продажи манги про девочку Тиэко. Однако продажи и так были очень хорошие. Первые десять тысяч экземпляров разошлись за три дня. Вторые — за два. Картины я продал все. Серия «скалолазки» ушла за два миллиона йен. Серию «Дети Японии в СССР» кто-то купил за три. И папа-якудза клялся-божился, что пальцем не пошевелил, чтобы «помочь» продажам. Клялся-клялся и перевёл мне на счёт ещё пять миллионов. Чтобы хоть как-то отблагодарить, да. Японцы очень не любят быть кому-то должны. Они даже на улице, если у них вдруг нет зажигалки, никогда не попросят прикурить. Не принято.
Похоже, что никто и не узнал ничего про то, что случилось в доме губернатора Токио. Почему я так думаю? Да, потому, что полиция меня не спрашивала, как я убил двух якудза. Её, полицию, и не вызывали. Губернатор сказал, когда они с папой-якудза пришли на сработку сигнализации, сработавшей после нажатия Тиэко тревожной кнопки, что «не надо тревожить детей и омрачать им праздник».
Приехали какие-то люди на машинах, забрали тела, и все дела.
Мы с Тиэко к гостям больше не вышли. Да, никому мы и не были нужны, даже моим сопровождающим.
Глава 2
С Союзом художников и экспортной конторой мы «бодались» не очень долго. Как только я сказал, что на моё имя уже открыт счёт в филиале банка «Американ экспресс» и галерея готова начать переводить мне деньги за картины, проданные с аукциона, от меня сразу отстали, но предупредили, что я не внёс вступительный и профсоюзный взносы. Я сообщил, что первый я заплачу по приезду в Союз, а второй мне, во-первых, — не нужен, а во-вторых, — мне его ещё платить рано. Восемнадцати нет…
На что мне сказали, что, во-первых, в профсоюз имеют право вступить граждане с шестнадцати лет, а во-вторых, — Союз художников может дать путёвку в дом «творчества» или на «творческую дачу». Оказалось, что не только писатели пользуются такими привилегиями, но и художники-члены Союза. Творческие дачи располагались в живописных местах — на черноморском или балтийском побережье, на берегах озер или рек. Художники могли жить там в течение двух месяцев на полном обеспечении. Их кормили три или четыре раза в день, давали мастерскую и все необходимые материалы для работы. По завершении двух месяцев художники устраивали отчетную выставку, на которой показывали созданные во время пребывания на даче работы.
Ещё мне сказали, что я смогу сразу же встать в очередь на кооперативную квартиру. А я, пользуясь случаем, спросил, как я вообще мог стать членом Союза Художников, когда мне нет восемнадцати лет. На что заместитель председателя Союза мило улыбнулся, пожал плечами и пальцем показал наверх.
Как я понял позже из объяснения своего «внутреннего голоса», мне не удастся избежать аннексии моей валюты, так как в СССР отовариваться придется чеками «Внешпосылторга», а для этого я вынужден буду пересылать валюту на своё имя через «Внешторгбанк». В Японию, или какую иную заграницу, хрен меня больше выпустят, а посему, чаша сия меня не минует. Валюта ваша, будет наша.
— Да и хрен с ним! — сказал я. — Много мне надо?
С папой и дедушкой Тиэко мы потом, когда за мной прибрали, поговорили немного. Они поспрашивали, мы с Тиэко рассказали как дело было. Я даже показал, что и как делал. И всё шло нормально, пока дедушка не спросил:
— А почему, Миса, ты не снял обувь, когда вошёл в дом? Ты же, вроде, знаешь наши традиции. Да и Тиэко разулась… А ты вошёл обутый… Почему?
И тут я не нашёлся, что ответить и сказал:
— Предчувствие какое-то было, словно я уже переживал этот момент раньше и на нас нападали двое. И босиком было не очень удобно отбиваться.
Тиэко набрала воздух, словно что-то хотела сказать и замерла, ожидая разрешения старших.
— Говори, Тиэко, — разрешил дедушка.
— Мне его взгляд сразу не понравился. Ещё при входе. Он какой-то сосредоточенный был и шёл в дом, словно на заклание. Я даже обиделась сначала. А потом смотрю, а он в ботинках своих военных. В глаза ему посмотрела и испугалась. Мне даже показалось, что это глаза тигра. Помнишь, деда, мы в детстве тигра смотрели в сафари парке. Как я трусики обмочила. Мне взгляд того тигра много раз снился. Вот и у Мисы такой же взгляд был, и он точно ждал, когда я увижу их. И когда я увидела их, он начал бить. Вот это было кино! Ни одного лишнего движения. А как он пистолет выбил?! Носок ботинка попал точно в сухожилие, как ты меня учил, деда. Так он ещё и пистолет ногой швырнул, когда тот вылетел.
— Это случайно получилось, — скривился я.
— Да-а-а… Хорошие ботинки, американские. Видел я такие на ногах обслуживающего персонала американского военного аэродрома. У них подошва особая. Там даже флаг американский должен быть. Как они у тебя оказались, Миса?
Я так и сидел в обуви.
— На нашем базаре во Владивостоке купил. Парень сказал, что из Вьетнама привёз.
— Во Вьетнаме зимняя обувь? — удивился дедушка. — Странно. Ну и чем ты объяснишь своё предвидение?
— Я? — удивился я. — А зачем мне объяснять? Случилось и случилось. Повезло, так повезло! Спасибо и слава богам! Зачем что-то пытаться объяснять?