Свыше половины всех конгрессменов, высказывавшихся по этой проблеме, выражали уверенность (южане) или испытывали страх (северяне), что если допустить это, то рабство неминуемо распространится на новые земли [78] . Многие из них признавали, что рабство вряд ли пустит глубокие корни в регионе, представлявшим собой пустыни и гористую местность, но для того, чтобы быть в этом уверенными, конгрессмены с Севера голосовали за резолюцию, запрещавшую распространение там рабства. Это и было пророческое «условие Уилмота». Жарким субботним вечером 8 августа 1846 года, когда работа Конгресса близилась к концу, новый член Конгресса от Пенсильвании, Дэвид Уилмот, в разгар дебатов по вопросу об ассигнованиях на военные нужды взял слово и предложил поправку о том, «что непременным и основополагающим условием приобретения каких бы то ни было территорий у Мексиканской Республики… будет являться запрет рабства или иных форм подневольного труда в любом месте данных территорий» [79] .

За этим демаршем стояло больше, чем казалось на первый взгляд. Уилмотом и его сторонниками руководили не только аболиционистские убеждения, но и желание свести старые политические счеты. Уилмот представлял интересы фракции северных демократов, возмущенных политикой Полка и по горло сытых господством южного крыла партии. Недовольство их уходило корнями в 1844 год, когда южане отказались поддержать Мартина Ван Бюрена в качества кандидата в президенты, так как тот высказался против аннексии Техаса. В Нью-Йорке администрация Полка покровительствовала противникам Ван Бюрена — так называемым «упрямцам». Снижение пошлин по тарифу Уокера в 1846 году раздражало пенсильванских демократов, которые считали, что им обещаны повышенные (протекционистские) пошлины на определенные товары. Вето Полка по законопроекту о реках и гаванях вывело из себя демократов из района Великих озер и с западных территорий, богатых реками. Компромисс президентской администрации по вопросу о северной границе Орегона разгневал тех демократов, чьим лозунгом было: «54-я параллель или война!». Проголосовав за присоединение Техаса с его спорной границей по Рио-Гранде, рискуя ввязаться в войну с Мексикой, они воспринимали отказ Полка от войны с Англией за весь Орегон как предательство. «Наши права на Орегон ущемлены позорным компромиссом, — вещал один демократ из Огайо. — В администрации собраны южане, только южане и исключительно южане!.. Так как Юг установил границы для свободных штатов, настало время для того, чтобы и Север ограничил рабовладельческие территории» [80] . С этим соглашался и конгрессмен от Коннектикута Гидеон Уэллс: «Настало время, когда северная демократия должна выступить против того, что всякое явление общественной жизни обращено в пользу южан и подчинено их устремлениям вот уже долгие годы». «Мы должны, — подытожил Уэллс, — доказать населению северных штатов… что не собираемся расширять господство рабовладения в результате текущей войны» [81] .

Уилмот, выступив со своим условием, выразил сдержанный гнев северных демократов, многие из которых заботились не столько о нераспространении рабства на новых территориях, сколько о своем влиянии в партии. Северные виги, стоявшие на более последовательных антирабовладельческих позициях, с готовностью поддержали эту поправку. В Палате представителей эта двухпартийная северная коалиция перевесила объединенную оппозицию южных демократов и вигов. Это было зловещим предзнаменованием. Обычно разногласия в Конгрессе соответствовали партийной принадлежности и касались вопросов о тарифах, банках, федеральных ассигнованиях на «внутренние усовершенствования» и тому подобного. «Условие Уилмота» превратило партийный конфликт в конфликт по географическому признаку, и расстановка сил в Конгрессе уже никогда не вернулась к прежним шаблонам. «Словно по волшебству, — комментировала Boston Whig, — обострилась важнейшая проблема, угрожающая разделить весь американский народ» [82] .

Вся важность этой поправки стала заметна не сразу, так как Конгресс закончил свою работу в 1846 году раньше, чем Сенат успел проголосовать по ней. Однако северные демократы вновь внесли ее на рассмотрение во время новой сессии, что вызвало горькие стенания президента, похоже начавшего осознавать, какую бурю он пожинает в результате своей войны. «Вопрос о рабстве принимает тревожный… оборот, — отметил Полк в своем дневнике, — угрожает разрушить Демократическую партию, и хорошо еще, если не сам Союз» [83] . И вновь Палата представителей приняла поправку Уилмота, разделившись по географическому принципу, но превосходство южан в Сенате (в 1847 году в Союз входили пятнадцать рабовладельческих и четырнадцать свободных штатов) позволило заблокировать ее. Давление со стороны администрации в конце концов сыграло свою роль — достаточное количество северных демократов поменяло свои взгляды, и законопроект об ассигнованиях на армейские нужды был принят без «условия Уилмота». Несмотря на это, кризис оставался лишь вопросом времени.

Противников распространения рабства — фрисойлеров — на новые территории в 1847 году можно представить в виде трех концентрических кругов. Ядро составляли аболиционисты, считавшие рабство нарушавшим права человека грехом, который необходимо немедленно искупить. Их окружал и от них получал своеобразную идеологическую подпитку более широкий круг, рассматривавший рабство как зло, порождающее социальное угнетение, способствующее экономической отсталости и наносящее политический вред интересам свободных штатов [84] . В этот круг входили в основном виги (и некоторые демократы) из «пояса янки», состоявшего из штатов и районов, расположенных к северу от 41-й параллели; они считали вопрос о рабстве важнейшим в американской политике. Самый широкий круг объединял всех тех, кто голосовал за «условие Уилмота», но не обязательно считал его ключевым в вопросе судеб страны и потому был открыт для компромисса. В этот внешний круг входили такие виги, как Авраам Линкольн, видевший в рабстве «безусловное зло для негров, белых и всего государства», которое «сводит на нет несомненное влияние нашего республиканизма на весь мир, позволяя врагам свободы открыто насмехаться над нами как над лицемерами», но также полагавшего, что «обнародование аболиционистской доктрины скорее приведет к упрочению, нежели смягчению этого зла», заставив Юг сплотиться в защиту этого института [85] . Во внешний круг входили и такие демократы, как Мартин Ван Бюрен, которого мало волновали последствия рабства для самих рабов и который был союзником рабовладельцев, пока те не заблокировали выдвижение его кандидатом в президенты в 1844 году.

Все фрисойлеры (может быть, за исключением сторонников Ван Бюрена) сходились на следующих утверждениях: свободный труд эффективнее подневольного, так как использует в качестве поощрения заработную плату и амбиции, ведущие к восходящей мобильности, а не удар хлыстом. Рабство нивелирует достоинство ручного труда, который ассоциируется с прислуживанием, и, как следствие, пока существует рабство, труд белого человека обесценивается. Рабство тормозит процессы образования и усовершенствования общества, что держит белых бедняков в невежестве, как и рабов. Таким образом, рабство держит всех южан, за исключением плантаторов-рабовладельцев, в нищете и подавляет развитие многоотраслевой экономики. Следовательно, рабство нельзя допускать на новые земли, которые должны стать вотчиной свободного труда.

Некоторыми представителями двух последних кругов такие заявления делались не из «тошнотворной отзывчивости или нездорового сочувствия к положению рабов» — по выражению Дэвида Уилмота. «Негритянская раса уже изрядно распространена на нашем прекрасном континенте… Я хотел бы сохранить всю мою страну для свободного труда белого человека… где труженики одной со мной расы и одного цвета кожи смогут жить, не боясь унижения идеи свободного труда, которую сейчас порочит рабство негров». Если рабство распространится на новые территории, писал разделявший идеи фрисойлеров издатель и поэт Уильям Каллен Брайант, «то свободному труду туда дороги нет». Но если запретить там рабство, «то свободные труженики свободных штатов [устремятся] туда… и через несколько лет в стране будет изобилие активного и энергичного населения» [86] .

Южан весьма раздражали такие нападки на их социальное устройство. Одно время довольно большое число южан из-за боязни расовых волнений после эмансипации рабов разделяли убеждение в том, что рабство является злом, но в настоящее время злом «необходимым». Однако к 1830 году чувство причастности к «злу» у южан исчезло, ибо рост мирового спроса на хлопок ускорил ползучее распространение плантаторской экономики Юга. В результате нападок аболиционистов на рабовладельческий строй южане стали выдвигать встречные возражения. К 1840 году рабство уже было не «необходимым злом», а «величайшим нравственным, общественным и политическим благом — как для раба, так и для его хозяина». Рабство цивилизовало африканских дикарей, обеспечивая безопасность в течение всей их жизни, что выгодно контрастировало с ужасающей нищетой «свободных» рабочих в Великобритании и на Севере. Освободив белое население от прислуживания, рабство поднимает престиж труда белого человека и защищает его от конкуренции со свободными неграми. Классовые конфликты, которые угрожают в конце концов разрушить общество свободных тружеников, рабство также устраняет, так как «поощряет равенство между свободными людьми, распределяя их по сословиям, сохраняя тем самым республиканские принципы» [87] . При рабовладельческом укладе образовался высший класс джентльменов — поклонников искусств, литературы, культивирующих гостеприимство и имеющих склонность к государственной службе. Словом, создано гораздо более рафинированное общество, чем общество «вульгарных, отвратительных приказчиков-янки». В самом деле, размышлял виргинский сенатор Роберт Хантер, «история не знает ни одной достойной цивилизации, которая бы не основывалась на практике домашнего рабства». «Рабство является не злом, — резюмировал Джон Кэлхун точку зрения южан, — а безусловным благом… наиболее безопасной и стабильной основой свободы в мире» [88] .