Утром 5 марта Хау с изумлением смотрел на перемены в ландшафте. Высоты были заняты американцами, хорошо защищенными и готовыми сомкнуть зубы на его горле. Командующий британским флотом контр-адмирал Молино Шалдхэм, в декабре прибывший на смену Грейвзу, также не порадовал хорошими новостями: флот не сможет оставаться в гавани, если противник установит свои орудия на холмах [552] . Несколькими неделями ранее Хау принял решение эвакуировать Бостон — он ненавидел это место, чувствуя себя в ловушке, как ранее Гейдж. Инструкции, полученные им из метрополии, давали свободу действий, но сейчас он должен был начать эвакуацию, не закончив приготовления к ней, или же ему было нужно выбить американцев с высот, чтобы выиграть время. Поначалу он склонялся к атаке: корабли и баржи начали сосредотачиваться, развертывались войска, началась раздача провианта и боеприпасов. Согласно плану, войска должны были высадиться на полуостров ночью и утром начать штурм. Но прежде чем подготовка завершилась, сомнения, вызванные воспоминанием о фиаско при Банкер-Хилле, привели к тому, что он свернул все приготовления и приказал эвакуировать город. Сильный ветер и ливень, бушевавшие всю ночь с 4 на 5 марта, позволили Хау сохранить честь мундира: ветер разбросал суда англичан, и в таких условиях об атаке не могло идти и речи [553] . Пока Вашингтон, всегда предполагавший худшее, тревожно вглядывался вдаль, британские корабли подошли к пристаням Бостона, где в течение двух недель на них грузили оружие, запасы, снаряжение и, наконец, войска. Операция не была продумана, суда грузились наспех, поэтому неудивительно, что многое осталось на берегу, включая артиллерийских и драгунских лошадей. Как бы британцы ни спешили, они нашли время на разграбление жилых домов и лавок, оставив, таким образом, еще более дурную память о своем пребывании. 17 марта загрузился и отправился последний корабль, оставив Бостон армии Вашингтона. Однако еще добрых десять дней англичане не могли покинуть внешнюю гавань порта — погрузка осуществлялась столь небрежно, что требовалось закрепить груз, которому предстояло долгое плавание в открытом море. Впрочем, 27 марта 1776 года они оставили и эту гавань, что было концом британского правления в Бостоне.

Прошел почти год с момента начала боевых действий, и если их нельзя назвать «половинчатой войной», как ее в свое время окрестил Джон Адамс, то в равной степени нельзя утверждать и то, что американцы использовали все свои ресурсы. Попытка захватить Канаду опровергла утверждение Адамса о том, что колонии удовлетворятся действиями «на линии обороны», то есть, другими словами, ведением оборонительной войны, и его разочарование можно было понять [554] . Он хотел большего, чем осада Бостона и экспедиция на север, — он жаждал объявления Америкой независимости. В марте 1776 года такая декларация была ближе, чем Адамс мог предполагать. Вряд ли он был, впрочем, доволен, если бы независимость была объявлена на следующий день после эвакуации англичан из Бостона. Джон Адамс никогда не был человеком терпеливым, но он был проницательным и даже (иногда) мудрым деятелем. В 1776 году его соотечественники проявили больше терпения, чем он, и, возможно, большую мудрость.

Пока мучения английской армии в Бостоне подходили к концу, прения на втором Континентальном конгрессе находились в разгаре и пока не вылились в Декларацию независимости. Второй конгресс собрался 10 мая 1775 года, как раз между сражениями при Лексингтоне и Банкер-Хилле. С самого начала был обозначен самый насущный и мучительный вопрос: в лоне Британской империи или вне ее американцы смогут лучше защитить свои свободы? И пока делегаты спрашивали себя о целях предпринимаемых американцами действий, они в то же время знали, что действовать необходимо.

А действовать предстояло безотлагательно. Противники, все еще не отойдя от кровопролитного сражения на Лексинггон-роуд, стояли друг перед другом у Бостона. Предложение, внесенное едва ли не сразу после сбора делегатов, казалось, проистекало из логики событий: конгресс должен набрать регулярную армию. Следующие полтора месяца конгресс занимался преимущественно этим и в результате взял вопросы ведения войны в свои руки. Однако параллельно с присвоением генеральских званий, созывом войск и расходованием денег (которых у него не было) на нужды армии конгресс также взволнованно обсуждал, как наилучшим образом защитить права американцев.

Весной 1775 года лишь немногие делегаты отстаивали идею независимости, и из этих немногих вообще никто не выступал за ее немедленное провозглашение. Скорее они считали, что если попытка примирения с англичанами и провалится, предпринять ее стоит, хотя бы потому, что за мир выступает большинство американцев [555] .

Джон Адамс выступал за отделение от Великобритании, хотя и говорил: «Я являюсь таким же сторонником мира, как и все мы…» Однако Адамс не очень рассчитывал на мирное решение, так как король, парламент, министры и население Британии, угнетая колонии, «уже много лет постепенно идут по пути морального разложения». Ясно, что «раковая опухоль [разложения властвующих] укоренилась настолько глубоко и пустила столь сильные метастазы, что ее можно удалить только скальпелем» [556] .

Чтобы получить шансы на успех, политическая хирургия требовала поддержки народа, но народ Америки был разделен по этому вопросу, как и делегаты конгресса, где большинство было против столь решительных действий. Адамс сравнивал народ с «громоздкой, неповоротливой машиной»; им нельзя управлять, а можно только позволить идти своими путями, пока он сам в конце концов не поймет, как нужно защищать собственную свободу [557] .

В любом случае, в мае ни Адамс, ни кто-либо иной не предлагал заявить о независимости. Адамс уверял коллег, что сношения с метрополией можно осуществлять через короля, а парламент должен быть отстранен от управления колониями. С ним не соглашался Джон Дикинсон, агитировавший за уступки. Он предлагал оплатить груз чая, уничтоженный в Бостоне, позволить парламенту регулировать торговлю колоний и составить еще одну петицию в адрес короля с требованием устранения несправедливостей [558] .

Недели шли, а привести стороны к согласию удавалось с трудом. Конгресс санкционировал набор армии буквально за пару дней до сражения при Банкер-Хилле, и почти сразу же после этого Джордж Вашингтон отъехал из Филадельфии к войскам. Джон Дикинсон и сгруппировавшиеся вокруг него умеренные делегаты не возражали против создания армии, а также не пытались продвинуть на место Вашингтона, известного своим скептическим отношением к попыткам мира с Англией, кого-то из своих единомышленников. В начале июля им удалось убедить конгресс послать королю вторую петицию, так называемую «Петицию оливковой ветви», где короля просили найти способ прекратить конфликт. Джон Адамс был глубоко разочарован верноподданническим тоном петиции, но ему пришлось смириться с колебаниями в стане делегатов. Хотя неукротимый дух Адамса не ведал умиротворения, все же его успокаивал рост рядов сторонников твердой линии. Один из них, Томас Джефферсон, прибыл в Филадельфию как раз тогда, когда конгресс получил сведения о Банкер-Хилле. Кроме того, по мере поступления британских ответов на американские инициативы оставаться сторонником примирения с ней становилось все затруднительнее [559] .

Джон Дикинсон чувствовал себя в еще более двусмысленном положении, чем остальные: он одновременно составлял вторую петицию королю и работал вместе с Джефферсоном над декларацией о причинах и необходимости создания армии. Джефферсон предложил первый, достаточно мягкий ее вариант, который Дикинсон, чувствуя себя после Банкер-Хилла обязанным доказать, что является горячим сторонником свобод, ужесточил. Декларация, обвинявшая парламент в «попытке жестоким и бесцеремонным образом подавить колонии силой, что вынудило конгресс прибегнуть к необходимости удовлетворить просьбу последних о вооруженной защите», была принята 6 июля. Два дня спустя конгресс согласился с отправкой второй петиции королю, а в конце месяца отверг инициативы Норта, так называемое Предложение о примирении [560] .