Я делаю рывок к двери, но благоразумно замираю под пристальным взглядом завучихи. Телефон продолжает звонить, Алла Львовна проплывает мимо моей двери, недоумевая: "Милочка, кто это может звонить вам так поздно?"

Собрав свою волю в кулак, я принимаю равнодушный вид, пожимаю плечами и без всяких цыпочек иду вслед за Львовной. За моей дверью включился автоответчик, я слышу голос любимого, но слов разобрать не могу. С ненавистью смотрю в спину завучу, и мысли приходят на ум самые скверные и даже, признаться, уголовно наказуемые.

Так, вот комната Григорянц и Митиной. Стараюсь не делать резких движений - не исключено, что эти красотки уже успели покурить в форточку. Ой, вот в чём, наверно, дело! Полинка прошла как-то мимо, унюхала моих курилок - и к завучу.

Как бы пройти мимо этой комнаты? Совершаю отвлекающие манёвры, но напрасно. Алла Львовна резко распахивает дверь... Тихо, темно и свежий воздух. Молодцы, девчонки. Спят. Ей-богу, по медали им завтра из бумаги вырежу.

Я с озабоченным лицом закрываю дверь, чтоб не нарушать детского сна. Хотя там такие детишки сейчас дрыхнут - как в бассейн прыгнут, так вода из берегов выходит.

Насколько возможно, я торжествую. Завуч явно заскучала. Она посмотрела на часы, оттопырив мизинец, поправила свою причёску.

– Идём дальше?
– полным оптимизма голосом спрашиваю я. Будешь знать, как мне проверки делать. И этот мой гусь тоже будет знать, как трепать нервы и пропадать на два дня. Ишь, устроили мне...

Следующая спальня, и в ней тоже тишина. На кроватках лежат, закутанные одеялами, погружённые в сон детские тельца. Следуем дальше. Осталось не так много, а дальше уж я посмотрю, звонить мне этому извергу, или нет.

Что такое? Алла Львовна сделала стойку, прислонив ухо к двери следующей спальни. Я напряглась. Львовна с удовольствием заглянула бы в замочную скважину, только нет её в двери, потому что спальни наших воспитанниц не запираются.

– Ч-ш-ш!
– зашипела завуч, подняв палец. Из-за двери явственно слышался монотонный гул. Глаза Львовны загорелись.

– ...Панночка помэрла... панночка помэрла...
– доносилось из спальни.
– Панночка помэрла... Мы её не будем хоронить... Мы её не будем хоронить... Мы её не будем хоронить...

– Это ещё что такое?
– прошипела завуч, отойдя от двери на несколько шагов.
– Что там такое происходит? По-моему, что-то из рук вон нехорошее.

Ой, я, кажется, поняла! Они в "панночка помэрла" играют! Какая хорошая игра, волшебная, честное слово! Я до сих пор верю в магическую силу "панночки". Придумали её, наверно, в тех же пионерских лагерях. Но почему такое случается, я не могу объяснить даже сейчас. Наверно, это медитация какая-нибудь, только до чего интересно и страшно - передать нельзя.

И вот я смотрю мимо Аллы Львовны и удаляюсь в воспоминания. Помню самую чудесную "панночку" в своей жизни. Однажды в лагере мы завернули "панночкой" самую мощную толстушку нашего отряда - Лиду Слизкову, зажгли свечку на тумбочке, отчего по стенам, потолку и нашим лицам запрыгали тени, которые мне хотелось назвать словом "арабески". Мы, десять девчонок, наполнили своё воображение священным трепетом, сосредоточились и сели вокруг обвёрнутой простынёй "панночки". Заводила этой игры, как сейчас помню, белобрысая Наташка Павлюк, села у головы Лидки-"панночки", просунула под эту голову по два пальца каждой руки - указательный и средний. То же самое, рассевшись вокруг крупного тела нашей "панночки", сделали и мы. Нужно было поднять на пальцах максимально тяжёлый вес. А для этого надо, чтобы никто ни разу не засмеялся. До этого мы часто в "панночка помэрла" играли, но какая-нибудь морда всё равно возьмёт, да хихикнет, и уже почти поднятая "панночка" сразу становилась тяжёлой, даже дистрофическая Аська Жамкина - да кто угодно. Мы ругались, презирали того, кто портил нам игру, но ничего поделать не могли. И в ту ночь мы, наконец, решили - никогда не играть больше в "панночку", если снова ничего не получится.

Вот мы расселись, затихли, и Наташка начала.

– Панночка помэрла - замогильным голосом негромко забубнила она. И остальные восемь человек по кругу повторили за ней.

– Мы её не будем хоронить...

И мы: "Мы её не будем хоронить"...

"Пусть её черти хоронят!"... "Пусть её черти хоронят!"... "Пусть её черти хоронят!"

"Нет. Мы будем её хоронить!" - твёрдо сказала Наташка, мы хором вслед за ней, и с этими словами все одновременно встали и медленно начали поднимать руки, на одних лишь пальцах которых лежало совершенно невесомое тело Слизковой Лиды. Не произнося ни звука, мы подняли, как только могли высоко, свои руки вверх, и Слизкова там, на высоте, даже не шевельнулась. Так же молча мы опустили её, затем одна девчонка убрала руки, нас стало на одного человека меньше, мы снова забормотали вслед за Наташкой Павлюк, снова подняли невесомую "панночку", затем ещё и ещё раз. Помню, мы даже не смотрели друг на друга, мы работали слаженно, ни разу не ошиблись и не перепутали слова. Только один раз посмотрели, жива ли Слизкова - чуть размотали простынку. Лидка была жива, она похлопала глазами и только кивнула головой - "продолжайте".

И вот мы остались у тела "панночки" вдвоём - Наташка у головы и я, подсунувшая свои пальцы под ноги Лидки.

"Панночка помэрла" - на одной ноте сообщила мне Наташка.

"Панночка помэрла" - констатировала я.

"Мы её не будем хоронить..." - в моей голове не было и тени сомнения, я ничего не боялась, и только лишь ладони были мокрыми.

"Нет. Мы будем её хоронить." - мёртвой тишины не доводилось мне слышать никогда. Но это была она. И в этой тишине мы вдвоём поднялись и вытянули руки вверх. Большое тело Слизковой, увеличенное ещё и белой простынёй, медленно плыло по воздуху - выше, выше, выше. Мы с Наташкой как будто только стояли рядом и протягивали к нему руки - настолько не чувствовали мы Лидкиного веса. Её тело было ровным, оно не провисало, не складывалось. Ни за какие коврижки мы не смогли бы удержать такую тушу на своих тонких руках, без малейшего усилия подняв его над головами... "Панночка" не вертелась, и мы, поддерживая лишь под голову и под самые лодыжки, так же легко, как и подняли, опустили её на кровать.