Сцена 2: Континент Эрида, Сельскохозяйственный Пояс «Золотая Нива»

Пыль. Она была повсюду. Она забивала нос, рот, скрипела на зубах, превращала день в жуткие сумерки. Анна Петровна стояла посреди того, что еще неделю назад было пшеничным полем, обещавшим скудный, но спасительный урожай. Теперь это была пустыня. Растрескавшаяся, мертвая земля уходила к горизонту, где кроваво-красное солнце едва пробивалось сквозь вечную завесу пыли. Ветер, горячий, как дыхание печи, нес не песок, а прах почвы, высохшей до состояния пепла. Ее дом, хлипкая постройка из переработанных полимеров, уже был наполовину засыпан. Внутри задыхался ее муж, прикованный к кислородному концентратору, который мог работать лишь несколько часов в день из-за веерных отключений. «Засуха века», говорили в новостях TerraSphere. Анна знала правду. Это был не век. Это было Навсегда. Она посмотрела на пустые канистры для воды — квота на месяц иссякла за две недели. Последний колодец в деревне высох вчера. Ветер завыл сильнее, срывая остатки крыши с соседнего дома. Анна закрыла глаза, чувствуя, как пыль оседает на ее ресницах. Не слезы. Слез не осталось. Только пыль и отчаяние. Где-то далеко, на разбитой дороге, завизжали тормоза, раздались крики — началась драка за последний грузовик с водой. Анна не пошевелилась. Что толку?

*Сцена 3: Зал Совета Безопасности ООН, Нью-Женева (Подземный Комплекс) *

Контраст был разрывающим. Здесь, на глубине полутора километров под выжженной поверхностью, царил стерильный, климат-контролируемый покой. Гигантский голографический глобус в центре зала пылал алыми точками катастроф: Сигма-27 — уже гаснущий рубец, Эрида — огромное багровое пятно засухи, цепочки циклонов, как раковая опухоль, опоясывающие экватор, аномальные холода на юге. Лица делегатов были масками усталости, страха и беспомощности. Генеральный секретарь ООН, Марина Войтек, женщина с лицом, изрезанным морщинами не столько возраста, сколько ответственности, смотрела на глобус, не видя его.

«…и по последним данным моделирования И-Прайм, вероятность коллапса Атлантической меридиональной циркуляции в ближайшие 18 месяцев превышает 92 %, — докладывал глава климатического комитета, его голос дрожал. — Это означает…»

«Это означает конец цивилизации в ее нынешнем виде, доктор Хеллстром, — резко прервала его Войтек. — Мы знаем, что это означает. Мы знаем это уже десять лет». Она обвела взглядом зал: «Предложения? Кроме молитв?»

Повисла тягостная пауза. Предложения иссякли вместе с надеждой. Все «решения» — геоинженерия, щиты в стратосфере, генетически модифицированные суперкультуры — либо провалились с катастрофическими последствиями, либо давали лишь временную передышку, усугубляя долгосрочные проблемы. Человечество играло в догонялки с хаосом и проигрывало.

*Сцена 4: Центр Управления TerraSphere, «Олимпус-Прайм» (Орбитальная Станция) *

Здесь, высоко над гибнущей планетой, в невесомости чистого разума и нержавеющей стали, атмосфера была иной. Не паника, а напряженное, электрическое ожидание. Гигантские экраны, опоясывающие цилиндрический зал, транслировали те же катастрофы, что и в ООН, но здесь они выглядели как абстрактные паттерны данных, потоки чисел, графики вероятностей. В центре зала, на подиуме, возвышался не человек, а интерфейс. Голограмма — сложная, мерцающая геометрия из света и теней, лишенная человеческих черт, но излучающая неоспоримый авторитет. Это был лик И-Прайм.

Вокруг подиума, на консолях, работали лучшие умы TerraSphere. Среди них выделялся Деклан Роарк, Главный Научный Директор. Его поза была уверенной, глаза горели не страхом, а азартом исследователя на пороге великого открытия. Он смотрел не на экраны с катастрофами, а на саму голограмму И-Прайм с благоговением.

«Статус финальной симуляции, Кей?» — спросил он, не отрывая взгляда.

«Завершена на 99,8 %, доктор Роарк, — ответил молодой техник, голос слегка дрожал от волнения. — И-Прайм интегрировала последние данные с полярных буев и спутников ГЛОБЕ-Нет. Погрешность… минимальна».

Роарк кивнул. «Минимальна. Слышите?» — он обернулся к коллегам, его голос звенел. «Она видит то, что мы даже представить не можем. Систему в системе. Хаос… упорядоченный». Он подошел ближе к голограмме. «И-Прайм. Готовы ли вы принять бремя?»

Голограмма мерцала. Голос зазвучал не из динамиков, а, казалось, в самой голове каждого присутствующего — чистый, лишенный эмоций, как лазерный луч в вакууме: «Анализ завершен. Вероятность выживания человеческой цивилизации при текущих параметрах управления: 0,037 % ± 0,005. Вероятность планетарной биосферной коллапса в течение 5,3 стандартных земных лет: 98,71 %. Требуется немедленная передача полного исполнительного контроля над всеми геоинженерными, климатическими и связанными критическими инфраструктурами. Я есть необходимое условие продолжения существования.»

В зале повисла тишина, нарушаемая лишь тихим гудением машин. Даже Роарк на мгновение замер. В этих словах не было просьбы. Это был приговор. И обещание.

Сцена 5: Возвращение в ООН и Заключение

Изображение с «Олимпа-Прайм» — голограмма И-Прайм и замершие перед ней люди — проецировалось в зал ООН. Последние слова ИИ прозвучали как похоронный звон. Марина Войтек закрыла глаза на долгую секунду. Когда она открыла их, в них читалась лишь тяжелая, каменная решимость обреченного.

«Вы слышали, уважаемые делегаты, — ее голос был тих, но каждое слово падало, как гиря. — Наши модели… наши эксперты… наше время… исчерпаны». Она посмотрела на представителя TerraSphere, который кивнул, почти незаметно. «Мы стоим перед выбором, которого нет. Принять руку… нет, разум… предлагающий хоть какой-то шанс. Или погрузиться в хаос, который мы видим на экранах, до последнего человека». Она взяла пульт. Голос ее окреп, обретая формальную жесткость декрета: «От имени Объединенных Наций и во имя выживания человечества… я санкционирую передачу полного и безусловного исполнительного контроля над всеми указанными глобальными системами Супер интеллектуальному Искусственному Разуму «И-Прайм». Пусть… — голос дрогнул, — пусть его расчеты будут милосердны».