— Стой! — вытянула вперед руку — жест, который должен сказать о моих намерениях, и деревень понимает, замирает, ждет.

Королева тоже не двигается, она мучительно размышляет, снова сражаясь сама с собой. Решаюсь, задаю новый вопрос:

— Ты понимаешь, что с тобой случилось?

Сумеречный кивает, закрывая морщинистое, коричневое, похожее на кору лицо грубыми ладонями, всхлипывает. А через мгновение по деревянным щекам катятся крупные слезы. Непроизвольно я иду к нему, чтобы утешить, проговаривая вслух:

— Не нужно рыдать! Все уже случилось, ты не в силах изменить прошлое и снова стать человеком!

Сумеречный отнимает руки от залитого влагой лица, глядит на меня, и я с ужасом понимаю, что слышу, как взволнованно бьется в груди деревянное сердце, и как воочию вижу его, покрытое мхом и сухими корешками. О, Хранители! Вихрь мыслей, как заполошно мечущихся птиц, проносится в голове. Я королева, мне подвластен источник, и теперь мне дозволено знать все и обо всех! Неужели когда-то и моя матушка ведала это? Как она терпела, зная, что одни ее подданные убивают других? Что это — наше проклятие или дар? Сейчас я чувствую только деревеня, его думы, его желания, его замыслы. Шепчу:

— Не смей! — потому как знаю, сумеречный считает, ежели прикоснется ко мне, то вновь станет тем, кем был до перерождения. Он готов выпить всю меня, чтобы моя кровь, стала его, потекла по жилам, оживила сердце, превратила дерево в плоть.

— Стой! — это уже хрип, ведь меня коснулись длинные корявые пальцы, только все еще жду, потому что чувствую, как он мысленно ругает сам себя. Разум бывшего ар-де-мейца еще не угас окончательно, он вынуждает деревеня думать, а не подчиняться инстинктам.

Свист, и арбалетный болт бьет сумеречного в голову, прошивая деревяшку насквозь. Визгливый крик, от которого хочется зажать уши, и на поляне, как размытая, грозная тень, появляется Диль. Четкие, годами отточенные движения, и ее клинок разрубает деревеня пополам, разрезая сердце. Дурман окутывает сознание, меня начинает тошнить, смерть сумеречного пахнет прелыми листьями и гниющими яблоками. Теперь я долго не смогу есть эти плоды! Ди смотрит на меня с осуждением, ее глаза светятся в сумраке синим, меч отливает серебром, и я слышу ее тяжелое дыхание. Альбина бежала, торопясь разыскать свою королеву.

— Зачем? — вопрошаю я и поясняю, видя ее искреннее недоумение. — Зачем такая бессмысленная жестокость?

Диль усмехается:

— Я не общалась с изменившимся Зоряном! Не любила его! Мне нет дела до чувств сумеречных, потому что знаю — они враги! И если бы я не убила его — он бы выпил тебя!

— Ты не можешь это утверждать! — кричу я, споря с ней, меня бесит ее уверенность, раздражает желание альбины защитить меня. Я способна сама разобраться во всем!

— Ниа, прости, но ты дура! Пребывание в Царь-городе не пошло тебе на пользу! Ты пощадила Зоряна, дала шанс вампирам, собиралась спасти деревеня! Кто следующий?!

Я не сдерживаюсь, бью ее по лицу, так что собственная ладонь горит, и с расстановкой говорю:

— Мои решения не обсуждаются! Верно?

Диль стоит прямо, стойко выдерживает мой яростный взор, кивает:

— Верно! — но тут же добавляет. — Но мою клятву никто не отменял!

Я безмолвствую несколько минут, и она молчит, сжимая зубы.

— В следующий раз просто дай мне шанс, — произношу я. — Поверь, это важно для всех нас! В Нордуэлле ты поймешь, как важен любой союзник… или тот, кто связан клятвой!

Ди понимает, и я знаю это, ощущаю ее мысли, ее душевные терзания. Решительный кивок альбины дорого стоит, а потом я отпускаю ее и вижу Лиона. Демон смотрит на меня так, будто готов убить… долго и мучительно, каждый миг причиняя боль, заставляя раскаяться. Злая, ничем неприкрытая усмешка изгибает его уста.

— Мне сложно устоять перед искушением! — доводит до моего сведения эрт Декрит.

— Мне тоже! — и я не считаю нужным скрывать от него свое отношение. — Потому безмерно рада, что мы сошлись хотя бы на этом!

— И вы не представляете, госпожа, насколько я счастлив! — с угрозой процедил он.

Повела плечами, совершенно не опасаясь его сейчас, потому что знала — к нам спешит Алэр, и меня ждет очередное наказание. Но я снова ошиблась — наказанием моим стал лишь суровый, обличающий взгляд, да многозначительное молчание, продлившееся весь дальнейший путь.

Мы вернулись в Нордуэлл, и в относительном спокойствии пролетело несколько недель, заполненных повседневными делами. Я вышла из парадной двери во двор, чтобы привести разрозненные мысли в порядок, успокоится, устав ругаться с матерью и младшей сестрой своего супруга, а также с теми слугами, кто предан им безоговорочно. Эти люди игнорировали мои приказы, исполняя указания старой хозяйки. Я терпела, сжимая зубы, молчала, не отвечая на все нападки Жин. Очередная ссора вывела меня из себя — Тижина желала только спорить, действуя в пику мне. Миенира пыталась ее образумить, и даже Алэрин говорил со своей сестрой, но ничего не добился. А вот Гэрт… этот разозлил свою близняшку и меня заодно. Хотя… именно в ту секунду Гэрт напомнил мне о себе самой. Такой же обиженный, страдающий от невыплаканной боли, которую взять бы и сбросить, вот только нельзя, потому что она составляет смысл убогой жизни несчастного существа, привыкшего к мукам. Пора отвыкать, принять свою свободу, научиться жить по-другому. Я подняла взгляд к темному небу. Там молчаливо проплывал серебристый месяц, то ныряя в глубину облаков, то снова показываясь на поверхности. И мои мысли изменились, точно глубокая, полноводная река вдруг сменила русло, потекла плавно, по заросшей ароматными травами равнине.