Вскоре это подстрекательство принесло первые плоды. В маленьком городке Дубоссары близ Одессы толпа напала на евреев. Это был первый погром за двадцать лет, и он поразил общину, как гром среди ясного неба. Одновременно пошли слухи о готовящихся нападениях в других городах губернии, включая Одессу.

Жаботинский, как он сам лаконично сообщает, "сел за письменный стол и написал десять писем десяти активистам еврейской общины, в большинстве мне не знакомым. Я предложил создание организации по самообороне" [41]

Большинство адресатов ответило на письмо, а один из них показал письмо другу детства Жаботинского, и от него Жаботинский узнал, что такая организация уже существует в Одессе. Удивленный и обрадованный Жаботинский в сопровождении двух друзей, Александра Полякова и М.Гинзбурга, нашел штаб-квартиру группы, встретился с ее руководителем Израилем Тривусом и тут же записался в ряды еврейских бойцов.

Эта группа, отпочковавшаяся от студенческого общества "Иерушалаим", действовала уже некоторое время, успела организоваться в ячейки и поделила город на зоны обороны. Когда Жаботинский прибыл поздней ночью, он застал Тривуса и его соратников за печатанием своего первого манифеста к еврейской молодежи и ко всей общине. Жаботинский и его друзья принялись за работу, дали Тривусу и его группе возможность отдохнуть и занялись печатанием на всю ночь.

На следующее утро он пошел с Тривусом просить поддержки у Меира Дизенгофа, преуспевающего, уважаемого купца. Дизенгоф предложил Жаботинскому отправиться на сбор пожертвований немедленно. Союз знаменитого Альталены с практичным бизнесменом оказался успешным. В один день они собрали 5 тысяч рублей [42] . Затем Жаботинский и Тривус навестили двух еврейских торговцев оружием, Раушенберга и Стернберга, которые также оказали поддержку незамедлительно. За все время своего существования организация самообороны Одессы ни дня не испытывала нужды в оружии [43] . Жаботинский окунулся в работу всей душой и, обнаружив в части молодежи до сих пор неведомый ему дух, мобилизовал свою энергию, талант и знание еврейской истории на поддержание и укрепление этого духа — в противовес всем испытаниям, могущим выпасть на ее долю. Теперь, призывая в своих речах и статьях не только к логике физической обороны, но и к императиву личного и национального самоуважения и необходимости истребления духа гетто, Жаботинский — Альталена в новом воплощении — завоевывал поддержку широких слоев русско-еврейской общины. Собрание этих очерков и речей было издано подпольно издателем Шломо Зальцманом [44] .

Нет сомнения в том, что личное влияние Жаботинского на членов организации и на широкие массы, читавшие или слушавшие его воззвания в те дни, послужило источником легенды (продержавшейся всю его жизнь, несмотря на его опровержения), что он был основателем организации. В действительности заслуга принадлежит Израилю Тривусу и его друзьям. Более того, их одесская группа была в России первой в своем роде и служила примером для десятка подобных групп, возникавших в тот период повсюду в черте оседлости.

В конечном счете тогда в Одессе погрома не случилось. Тривус сухо отмечает, что власти, наверное, знали все об их организации, но ничего не предприняли, чтобы помешать или приостановить ее деятельность, поскольку было известно, что в ней не будет нужды. Причина проста: погромы происходили исключительно там и только там, где царское правительство их организовывало [45] .

Погром разразился в Кишиневе, городе, ценой ужаса и позора приобретшем горькую славу в истории наших дней. Кишинев был поворотным пунктом в характере и размахе русских погромов и послужил примером в дальнейшем. До того погромы представляли собой в основном крупные и мелкие грабежи и общее буйство.

В Кишиневе между 6 и 8 апреля 1903 года впервые к этому присоединились убийства. Были убиты 50 евреев, ранены сотни, изнасилованы женщины — и государственные власти поощряли погромщиков, убийц и насильников.

Для Жаботинского вести из Кишинева стали потрясением. Корней Чуковский вспоминает: "Это жестокое убийство, ужаснувшее цивилизованный мир, стало поворотным пунктом его жизни". "Жаботинский, — пишет он, — ворвался в редакцию "Одесских новостей" поздним весенним днем и гневно накинулся на нас, членов редакции — неевреев, обвинив нас в равнодушии к этому страшному преступлению. Он винил в Кишиневском погроме весь христианский мир. После своего горького взрыва он вышел, хлопнув дверью" [46] .

В редакцию "Одесских новостей" шел поток пожертвований для Фонда жертв погрома, и Жаботинский уехал в Кишинев распределять продукты и предметы одежды. Он посещал больницы, беседовал с очевидцами и раскапывал руины. Здесь он впервые познакомился с руководителями русского сионистского движения Менахемом Менделем Усышкиным, Владимиром Темкиным, Иосифом Сапиром и Я.М.Коганом-Бернштейном. Здесь же он встретил Хаима Бялика. "Мне сказали, кто он такой, — пишет он. — К стыду своему, я этого не знал".

Очень скоро его имя стали связывать с именем Бялика. Ошеломленный увиденным в Кишиневе, Бялик написал одно из самых сильных своих стихотворений. В нем не только говорилось о первобытной жестокости погромщиков — напряженные строфы, полные гнева и безграничного стыда осуждали кишиневских евреев за то, что те позволили своим мучителям вершить свою волю, не оказав никакого сопротивления. С еще большим малодушием, обличал он, они находили место для укрытия и сквозь щель в стене следили, как погромщики насиловали их жен и дочерей.