Может, на такой аромат Кум и повелся? Даже я пошёл с подветренной стороны от летающего молчаливого рыцаря… и это зимой!

В замке, где всё было тихо, пристойно и траурно буквально час назад, теперь кипела нездоровая жизнь. Куча незнакомого мне народу, носящего грустные и подавленные лица, потерянно шарахались по сторонам, сталкиваясь с не менее грустными мордами старожилов. Везде были навалены ящики, мешки, обвязанные веревками статуи, картины и какие-то узлы. Посреди бардака, прямо перед донжоном, стояла могучая кровать с балдахином, роскошная как султанская жена и широкая как его же теща. На этой кровати, в районе подушек, сидели две расхристанные мадемуазели, ревущие в тридцать три ручья. Их сопли и слезы стекали на хмурого мелкого пацана лет тринадцати, намертво сжатого девицами между собой. Картину завершал грустный толстенький человечек, восседающий в другом конце кровати, том, что был ближе ко мне.

Человечек был очень примечательным. Шарообразный, лысоватый, но с длинным острым носом и тенями вокруг глаз, не уступающим моим собственным. Правда, там, где я был худ, молод, гибок и эластичен, мужик представлял из себя клювастый сфероид, но не злобный, как могло бы показаться, а скорее депрессивный и подавленный.

— Это ваше? — спросил я мужичка, подгоняя к нему поближе беспамятного рыцаря.

— Сэр Бистрам? — вяло удивился толстячок, а затем горестно спросил, пожевав, перед этим, губами, — Вы его убили…?

— Пальцем не коснулся, — чистосердечно ответил я, — А вот бык, может, и убил. У вас есть специалисты по распаковке? А то внутрь я не заглядывал.

— Внутрь чего, простите? — толстяк не отрывал взгляд от поверженного.

— Внутрь сэра Бистрама, — любезно пояснил я, — То есть его доспехов. Принес как было.

Было очевидно, что грустному человеку, сидящему на кровати, совершенно не хочется ничего делать, кроме как погружаться дальше в свой личный агнст, но носатый толстяк, будучи, видимо, человеком ответственным, позвал двоих, уже настороженно взирающих на нас, типов, которые, подскочив, начали сноровисто изымать рыцаря из брони.

— В сторону с ним отойдите! — ожил еще больше толстячок, — Вон туда!

Это правильно, духан, возникший даже от простого шевеления тела, был заборист и могуч настолько, что мы даже носами одновременно с шумом задышали, когда одоспешенное тело отволокли. Это даже побудило меня как-то с симпатией посмотреть на… кого? Нового владельца замка?

— Барон… Бруствуд, я полагаю? — аккуратно осведомился я, — В смысле новый?

— Волшебник башни? — тоже проявил проницательность сидящий на кровати лысик, — Нестарый, что очевидно… Хм. Скажи мне, волшебник… где у вас тут можно выпить?

Хм. А он, вроде, мне нравится.

Беременные гоблинши — довольно ворчливые существа, но даже бурча и придираясь, они выгодно отличаются от беременных человеков.

— То есть, ты просто ввалился в замок, принеся единственного, оставшегося верным присяге рыцаря, его сюзерену… — протянула прищурившаяся Аранья, — … и вы через пару часов уже назюзюкались с бывшим королевским казначеем… и рыцарем?

— Ну, сначала мы его помыли.

— Не казначея?

— Не казначея, Аранья.

— То есть, у нас новый барон?

— Да, новый барон.

— И как он тебе, Джо? — прищурившаяся женщина смотрела как меня как Ленин на буржуазию.

— Наивный.

— Бывший королевский казначей?

— Ага.

В Рикзалии, нашем королевстве, целая куча мелких баронств. Неизвестно, откуда это пошло, но местный король предпочитает опираться на множество мелких и слабых аристократов, слабосильных и мало что значащих по одиночке. Но далеко не везде эти баронства процветают. Некоторые из этих лоскутков земли не представляют из себя никакой ценности, так что их хозяева живут, порой, ничем не лучше своих же подданных. Таким было восточное баронство Бюрхаузен, едва ли не утопающее в местном болоте.

Ходрих Бюрхаузен, только приняв титул от помершего отца, сразу решил, что так жить нельзя, поэтому, невзирая на своё весьма немужественное телосложение, отправился (покатился) в столицу Рикзалии, служить честную службу королю за хоть какие-то деньги. Очень разумное решение, так как разум нашего барона был остер и тонок, а само баронство — один из самых нищих уголков страны.

Опустим ту часть истории, в которой наш шарообразный будущий сосед становится королевским казначеем — в этом нет ничего интересного, поэтому сразу перейдем к причинам, почему он прекратил им быть. Речь зайдет о безукоризненной честности, щепетильности и… совершенно трусливом нежелании участвовать в придворных склоках.

— Наш новый барон Бруствуд считал, что дистанцируясь от интриг двора и выполняя только свои обязанности — он непременно окажется в дамках, — рассказывал я своей благодарной и частично беременной аудитории, — Так и происходило, король души не чаял в своем казначее, а тот, получая справедливую плату за собственный труд, ставил на ноги как родное баронство, так и свою семью не забывал, потихоньку скупая различные лавки в столице. Медленно, но уверенно. Аж два десятка лет. Что могло пойти не так?