— Итак… — начал доктор, пожевав губами и усмехнувшись гадко, — Михаил, рассказывайте!

Сказав это, он замолчал, с деланной благожелательностью уставившись на меня. Я, в свою очередь уставился на него. Доктор, помедлив, многозначительно переглянулся с советской мадам, покивал и записал, с удовольствием проговаривая слова…

— На контакт не идёт, заторможен.

Непроизвольно усмехаюсь, зная примерный сценарий дальнейшего, и пытаюсь усесться поудобней, но тяжёлая рука советской карательной психиатрии вдавила пальцы под ключицу. Блин… мне и так-то сидеть неудобно!

Не знаю, нарочно или нет… хотя конечно же нарочно! В общем, усадили меня так, что приходится довольно-таки сильно поворачивать голову, чтобы смотреть на врача, ну или, что немногим лучше, скашивать глаза.

— Вертится, ёрзает, — так же проговаривая, записывает врач, — часто мигает, косит глазами.

— Ну же, Михаил… — и снова усмешка с как бы непроизвольным покачиванием головы, — вам совершенно нечего мне сказать?

— Для начал представьтесь, — прошу я, чудом не срываясь на фальцет, — Имя, фамилия, отчество, где работаете.

— Экий… — он пожевал губами, — интересный молодой человек.

— Да уж, — с чувством сказала дама, брезгливо оглядывая меня.

На некоторое время они оставили меня в покое, разговорившись о каких-то фондах, справках и квотах, и из этого разговора я понял, что дама имеет какое-то отношение к РОНО, ну или по крайней мере, работает с детьми. Психиатр, как я понял из контекста, тоже… с детьми…

Внутри у меня ещё клокочет, ещё кипит… я ещё отчасти там, стою с плакатом, сижу в автозаке напротив молчаливого милицейского сержанта, на широком лице которого перекатываются желваки, а рот то приоткрывается, готовый выплюнуть ругательства или обличающий монолог, то стискивается намертво скрепками служебной инструкции. Но как образцово он, образцовый советский гражданин, ненавидит меня…

Я не знаю, где родители — нас разделили сразу после задержания. Не знаю, где нахожусь — в автозаке я провёл, если верить субъективному времени (часы отобрали сразу) около получаса, но мы больше стояли, чем ехали, а потом был совершенно безликий маленький дворик с большими воротами и безлюдное учреждение, похожее на контору средней руки.

… но чёрт подери, страшно, очень страшно!

Но одновременно — и гордость, даже гордыня! Я… а вернее — мы, смогли, переступили через страх, через вбиваемый десятилетиями ужас, и вышли.

Дальше… нет, проще не будет, и легче, наверное, тоже не будет. Но… первый шаг сделан, и ощущение, будто гнойник вскрыли, когда и страшно, и больно… но необходимо, и вся эта боль идёт к выздоровлению, надо только давить до конца, вычищать рану.

— Так-так-так… — доктор, так и оставшийся безымянным, пролистал бумаги, вскидывая брови, будто увидел в них что-то необыкновенно интересное, — Татьяна Филипповна, взгляните!

Он протянул бумаги даме, и та, близоруко заглянув в них, сделала брезгливое выражение лица.

— Подумать только, — выдохнула она откровенно наигранно, — а казалось бы, такой приличный молодой человек!

Обычного подростка такое, наверное, несколько выбило бы из колеи, ибо возраст такой — с грехами, грешками и мнительностью.

— Да уж, — печально согласился с ней доктор, — то-то и оно! У этих… антисоветчиков, у всех так.

— И не говорите, — фальшиво подыграла дама, явно участвующая в таких вот спектаклях достаточно часто, — Сам факт, что человек отрицает правила социального, социалистического общежития, это уже диагноз!

— Согласен, голубушка, — закудахтал психиатр, — более чем согласен! Но мы ж не звери… мы сперва понаблюдаем, посмотрим за пациентом, а там, глядишь, и понятней будет!

— Может, родители? — с фальшивым участием предположила дама, играя необыкновенно плохо, — Наслушался от них всякого, вот картина мира у мальчика и исказилась. Вместо того, чтобы строить Коммунизм, он занимается…

Она скосила глаза в бумаги, лежащие на столе медика.

— … чёрт те чем!

Дальнейшая беседа не особенно задалась, но я не обольщаюсь. Это только первый раунд, а сколько их ещё будет… и что самое плохое, все преимущества у них.

— Ну что сказать… — где-то через час медик снял очки и сделал задумчивый вид, — работы ещё много! Нам с вами, Татьяна Филипповна, ещё не раз придётся увидеться по поводу… хм, этого индивидуума, считающего себя личностью. А пока забирайте!

Он, кажется, нажал на какую-то кнопку под столом, но не ручаюсь. Я сейчас чертовски пристрастен, а шкала «паранойя» выкручена на максимум. Во всём вижу второе дно, подвох…

… и сейчас как раз тот случай, когда все, буквально все мои подозрения, могут быть правдой.