— Кого — его? — не понял Бабай.

— Да вот, дом этот круглый...

Сергей как в воду глядел: и минуты не прошло, как сперва закапал, а затем брызнул, заморосил дождичек. Ребята поспешили убраться с крыши.

Потом были еще вылазки. К университету, правда, и к круглому дому Бабай отправляться запретил: далеко все же, незнакомый город... Пришлось ограничиться окрестностями.

Они надоели довольно быстро. Вот тогда-то и наступила скука... Бабай забеспокоился. Нужно дело! А дела не было.

Он и сам не то чтоб опустился, нет; этого бы он себе не позволил. Однако вялость, лень одолевали точь-в-точь, как тогда в Уфе... все хотелось прилечь, вздремнуть.

А тут еще и ностальгия. Бабай старался не подать виду, ходил бодрее, прогоняя сон, насвистывал, распоряжался. Но в глубине души поселилась глухая, тяжкая тоска, сидела жабой, тянула... И ведь странно: днем в сон клонит, ходишь хоть спички в глаза вставляй — а спать ляжешь, и чтоб тебе треснуть! Ни хрена не заснешь. Все храпят давно (кроме часовых, конечно!), а он, командир, лежит во тьме с открытыми глазами и не может заснуть.

Вспоминались люди, навсегда ушедшие из его жизни. Жалко было этого почти до слез.

Мать. Сестра. Очкарик. Тот мужик, что спас, их всех когда-то. Теперь Бабая мучило, что он не помнит его имени. Дядя Миша вроде?.. Нет, не вспомнить. Лицо помнится, пожалуйста. Немолодое, доброе, большие залысины спереди со лба... Ну и на том спасибо. Буду помнить! Никогда не забуду.

Даже Поддувало вспоминался по-хорошему. Гаденыш был, конечно, если правду говорить, ну да уж что там... Бог с ним. И Рита, и Оля... И Витек.

А Снежана с малышней! Что с ними?! Эх, если б можно было сорваться да полететь туда, домой!.. Дом! Никогда еще Бабай не думал так об их неказистом жилище в заводском подземелье. Не понимал, не понимал... Видать, и вправду что-то начинаешь ценить тогда, когда потеряешь.

Но не один Бабай был таков. Прочие тоже тосковали. Косте снились сны: вот он идет по лугу, солнце, лето... И весь луг полон цветущих ромашек. Как бы даже нет конца у него, у этого поля — можно идти и идти бесконечно, и счастье твое такое же бескрайнее, как поле, как небо, как свет солнца... Костю сильно подмывало рассказать об этом друзьям, но он не решался. Думал, засмеют.

Свои изгибы памяти были и у Сергея. Со временем точно анестезия отошла, и вот теперь-то боль потери вцепилась в душу клещами. Больше всего Сергей боялся разрыдаться во сне — хотя отлично понимал, что никто бы его не осудил, все бы все поняли, наверняка и поддержали. Но было бы ужасно стыдно перед самим собой. Разве этому учил его отец?! Он учил сына быть мужчиной, вести себя по-мужски — в любом случае, каким бы этот случай ни был.

Ну а вести по-мужски — прежде всего, думать. Для того и голова на плечах! И Сергей думал.

В тот последний миг отец крикнул: «Помни поляну!» Что это значит? А вот что: одна из тех лесных полян, где они с отцом бывали в своих блужданиях. Сидели на траве, болтали... Сергей без труда мог припомнить все — не так уж их и много было... Но с этим-то все ясно, не ясно другое: зачем надо помнить? Впрочем, и тут догадаться нетрудно. Это очень важно! Что важное, что-то существенное там, на той поляне... А вот что — вот тут уж думай, родной, ломай голову.

Сергей пытался думать, но мысль как-то не шла. В самом деле, ну что здесь можно предполагать?.. Да все, что угодно! А раз так, то все гипотезы — гадание на кофейной гуще. Единственное здравое решение: вернуться в лес, обходить эти все поляны одну за другой, внимательно исследовать их и думать, что же такое имел в виду Алексей Владимирович. Решение громоздкое, спору нет. Но кто предложит что-либо другое?.. А кроме того, до весны об этом, ясен пень, и думать нечего.

Потому мысли Сергея сами собой уплывали в прошлое. Родные лица, дом, огород, лес. Помнилось, как шли с отцом потаенными тропами, глядели снизу вверх в кроны деревьев, как шумел в них ветер... однажды вспомнилось, как вышли на границу леса — такие дали распахнулись перед ними, что Сергей ахнул и долго стоял зачарованный, а отец посмеивался над ним... Это и снилось тоже, иной раз Сергей просыпался средь ночи — и такая тоска, хоть вой.

Так, повторимся, текли дни. Пришельцы обживались на новом месте, привыкали к нему. Уже не казалось оно чужим: родным, правда, еще не стало, но знакомым — да, конечно... тяга к дому не проходила, да ведь жить-то надо. Вот и жили. Неважнецки. Каждому в душе хотелось перемен.

Это прекрасно понимал и Даня. Психолог он был не хуже Бабая. Он представлял, каково сейчас ребятам и как влияет на них безделье. В данной ситуации, пожалуй, лучше всего было бы им сейчас рассредоточиться; вот они, москвичи, недаром жили малыми группами или совсем поодиночке: такая жизнь закаляла, не давала расслабиться — правда, лишь тем, у кого есть характер. Ну а бесхарактерным, вообще-то, в том мире делать было нечего.

Все так, кроме одного обстоятельства: разбредаться новичкам было никак нельзя. Пока не стали здесь как рыба в воде, не изучили подземелья, переулки и дворы как свои пять пальцев... Риск! Потому придется пока подождать. Пока — потому что долгое ожидание опасно не менее, чем молодецкая дурь.