— Это еще что значит? — спросил я, вздёрнув бровь. — Я, в первую очередь, аристократ.

Паладины переглянулись, затем искоса глянули на Дмитрия.

— Не всем же рисковать жизнями. Для этого мы есть. Мы для того вам и служим, чтобы тварей убивать.

Да уж, порядки семьи Пылаевых однозначно требуют вмешательства.

— Идём вместе, это не обсуждается. Как я вижу, оранжевая тварь там слабая, только-только изменилась. Но тем не менее она оранжевая и может представлять опасность.

— Вообще удивительно, — произнёс другой паладин. — Сколько мы здесь территорию ни зачищали, никогда не было оранжевых тварей. А тут вдруг появилась. Странно это.

Я пригляделся. Оранжевая тварь-то не вместе с синими, а где-то снизу.

— А вы искали в замке потайные ходы или подвальные помещения? — спросил я, внимательно вглядываясь в обломки древней крепости, пытаясь разглядеть скрытые от обычного взора тайники и лазейки.

— Конечно искали. Да только не нашли особо ничего.

Стоило только дойти до тронного зала, как синие твари, оказавшиеся ящеролюдами, нестройной толпой бросились на нас. Однако, они оказались не столь сильными, как я ожидал. Даже слабее альфы из самой первой червоточины, которая напала на Михаила. Очень любопытно. Сразу видно, что они недавно появились. Казалось, они даже проснуться еще не успели, а мы их взяли готовенькими.

Паладины так браво устремились в бой, что я даже не стал мешаться, лишь достал револьвер и тремя точными выстрелами пробил трем тварям головы. На что бравые воины, не стесняясь, посетовали.

— Ваше благородие, так это ж наша работа.

— Это работа аристократа, — отрезал я.

Тут же почувствовал спиной недобрый взгляд. Дмитрию явно не нравится что я говорю, но это его проблемы.

Стоит отдать должное паладинам — в противовес паладинам Злобина эти были более собраны. А еще они явно не отправляют долю из своих трофеев, выданную Пылаевым, своему ордену, а тратят на себя. Потому что понимают — здесь от их силы многое зависит, в том числе и жизнь.

Когда с синими тварями было покончено Дмитрий приблизился.

— Трофеи, как обычно… — произнес барон, который даже меча не доставал. На меня он не смотрел, но в его глазах плясал гневный огонь.

Я же, обойдя распластанные трупы тварей по кругу, огляделся. Тронный зал впечатлял. Высокий сводчатый потолок, гобелены, посеревшие от пыли на стенах. Обрушенный в центре пол, и где-то там светилась оранжевая аура.

— Вы же сказали, что нет подвала, — удивился я.

— Так это не подвал, — развёл руками ближайший паладин. — Там как раз первый этаж. А мы на втором.

— Центральный вход в крепость, судя по всему, с другой стороны, а мы, выходит, заходим с черного хода, — добавил другой паладин.

— Это у них черный ход такой? — удивился я.

Прошелся по гулкому полу. Огляделся. Подошел к самой пелене червоточины.

— Господин, вы близко не приближайтесь, а то ведь изнанка вас утянуть может.

— Спасибо, разберусь — ответил я. — Занимайтесь трофеями.

Мой взгляд зацепился за пару полотен. На первом был изображён какой-то воин в латных доспехах, будто рыцарь средневековья. Лицо, правда, нечеловеческое — вытянутое, с острыми чертами, словно художник намеренно искажал пропорции, чтобы передать нечто большее, чем просто портрет. В глазах воина застыла решимость, смешанная с чем-то, похожим на отчаяние. Будто он знал, что битва, в которую он идёт, заранее проиграна.

На втором портрете была дама с детьми. У этих лиц вовсе не было, а только белые пятна. При том, что их не вырезали, их просто не нарисовали. Казалось, сама реальность отказывается фиксировать их черты, словно защищая от чего-то ужасного. Интересные обычаи у местных жителей были.

А вот третья картина меня заставила остановиться. Я подошел слишком близко к полупрозрачной мембране — границе червоточины с изнанкой. От нее повеяло холодом. А картина же, на которую я смотрел, и вовсе была обрублена краем червоточины и отсутствовала. Однако и той части, что осталась, хватило, чтобы я застыл на месте.

Там было изображено нечто черное. Не просто черное — абсолютно поглощающее свет, словно разрыв в самой ткани реальности. Этот черный круг, обрамленный яркой разноцветной аурой, пульсировал даже через толщу времени и краски. Алые всполохи мешались с изумрудными переливами, золотистые искры танцевали вокруг лазурных волн. Краски сталкивались друг с другом, создавая гипнотический вихрь. Потрескавшаяся поверхность полотна, потемневшая от времени, казалось, вибрировала в такт какому-то древнему, неслышимому ритму. Каждая трещинка на краске словно прорастала в мою душу, соединяя меня с чем-то невообразимо могущественным.