– - Надоело, - подтвердил Герман-Герасим.

– - Вот, Леонид! Где ты был, когда мы кровь проливали в девяносто третьем? Когда на баррикадах, против танков и спецназа стояли... и юный Гайдар впереди! Где был ты, Леонид Шестоперов?

– - Э-э...
– Леня замешкался, - так это, в Стокгольме. Выставка, понимаешь...

– - Не узнаю Леню-Шеста!
– трагически воскликнул Корсаков, - Леню вождя, Леню - агитатора, горлопана, главаря! Веди нас, Леонид, еще не все потеряно, еще есть силы, а булыжник - оружие пролетариата, мы всегда вырвем из пропитой... пропитанной кровью товарищей брусчатки!

– - Я готов, - ответил Шестоперов и выбросил вверх кулак, - но пасаран они не пройдут! Победа или смерть! Кто верит в меня, кто любит меня - за мной!!! Гурген, водку не забудь.

С близкого серого неба падают хлопья снега, тают на лице, стекают за воротник, вызывая неприятный озноб. Снег лежит на киверах и шинелях построенных в каре солдат лейб-гвардии Гренадерского и Московского полков. Лица людей угрюмы, в глазах тоска. Только что отбили ружейным огнем атаку кавалерии, впрочем, драгуны не слишком усердствовали - видимо был приказ только проверить на прочность мятежные полки. Оттесненная с Сенатской площади толпа подбадривает заговорщиков криками, метает в верные царю войска камни и поленья. Из-за ограды вокруг строящегося Исаакиевского собора летит строительный мусор, обломки кирпича, доски.

Что-то заставило полковника Корсакова оглянуться. Карета, запряженная парой гнедых, пробилась сквозь толпу. Люди неохотно расступались. Отдернулась занавеска, в окне бледное лицо, светлые локоны спадают из-под головного убора. Лихорадочно блестящие глаза, искусанные красные губы... Анна, зачем ты здесь? Драгунский офицер подскакал, склонился, энергично жестикулируя. Кучер разворачивает карету, последний взгляд...

Почему такая тяжесть в груди?

– - ...при Бородине и под Малоярославцем. Вместе с вами лил кровь при Темпельберге и Лейпциге! Вы помните меня, солдаты? Когда я кланялся пулям? всадник с непокрытой головой горячит коня, склоняется, заглядывая гренадерам в лица.
– Покайтесь, братцы - государь милостив. Вспомните присягу...

Возмущенный голос за спиной.

– - Кто это? Остановить немедленно!

– - Генерал-губернатор Милорадович.

– - Каховский, ну, что же ты? Стреляй!

Солдаты смущенно отводят глаза, кто-то от души пускает по-матушке. Тусклые штыки колышутся над головами. Князь Оболенский, с ружьем наперевес бросается к всаднику.

– - Извольте отойти, ваше превосходительство!

– - ...против кого? Против самодержца? Против народа, товарищей ваших? Милорадович взмахнул рукой, отмахиваясь от князя, как от назойливой мухи, Братцы, оглянитесь вокруг! Россия...

Оболенский делает длинный выпад, штык бьет Милорадовича в бок. Генерал вольт-фасом разворачивает коня. Бледное худое лицо Каховского кривится, глаз зажмурен, рука с пистолетом вскинута. Выстрел. Пуля попадает Милорадовичу в спину, он недоуменно оглядывается. На лице непонимание, налетевший ветер треплет седые волосы на голове генерала. Хватаясь руками за воздух, он падает на круп коня и сползает на землю.

Корсаков резко оборачивается, хватает Каховского за отвороты сюртука.

– - Ты, гаденыш... ты в кого стрелял?

– - Пустите, полковник. Пустите немедленно!

Корсакова оттаскивают в сторону, успокаивают.

Верные царю войска расступаются, в промежутки выкатывают орудия, суетятся канониры. Залп! Крики, кровь. Пороховой дым застилает площадь. Еще залп. Корсаков чувствует удар в плечо и падает на истоптанный снег. Кто-то переворачивает его на спину. Он видит серое небо и повисшие в воздухе снежинки.

– - Этот еще жив.

– - Я живой... живой, пустите!

– - Живой, конечно живой. Ты чего, Игорек?

Корсаков с трудом открыл глаза. Голова кружилась, виски ломило нестерпимо. Застонав, он пошарил возле себя, и, опираясь на руки сел. Как сквозь туман он разглядел в полумраке лицо Шестоперова. Осторожно поворачивая голову Корсаков осмотрелся. Маленькая комната с крашенными стенами, тусклая лампочка, дверь из сваренных прутьев. На лавке возле стены похрапывали Константин и Герман, возле двери, согнувшись в три погибели, раскачивался мужик в зимнем пальто с полуоторванным воротником и галошах на босую ногу. Изредка он толкал дверь плечом и начинал нечленораздельно чего-то требовать.

– - Это где мы?
– хрипло спросил Корсаков.

– - Как бы тебе объяснить...
– Леня пошлепал губами, - замели нас, Игорек. Мусора замели, век свободы не видать!

– - За что?

Шестоперов помялся.

– - Видишь, дело какое... Я думал, ты еще в себе. Думал - остановишь, когда у меня уж совсем крыша поедет, а ты первым вырубился. А эти, - он кивнул в сторону спящих, - только рады подебоширить. Особенно Григорий.

– - Герман его зовут, - вспомнил Корсаков, - слушай, что мы пили? Башка разваливается.