— Прямо! — скомандовал он, для верности махнув рукой с ладонью, выпрямленной «лодочкой» — Теперь только прямо! Что бы ни случилось, держи руль прямо до команды!!!

Шапочку сорвало ветром, коротко стриженые волосы Монвузена слиплись иголками. Биэль кивнула, взялась крепче за румпель, молясь, чтобы выдержала ее страховочная веревка. Маркиза устала смеяться, диафрагму сводило болезненными спазмами, однако неподдельный восторг, перемешанный с восхитительным ужасом, требовал выхода. Биэль мало что способно было удивить и тем более поразить, в ее-то возрасте и с ее опытом. Однако лазутчику императора это удалось, сполна и еще сверх того. Поэтому, невзирая на смертельную опасность забавы, женщина веселилась от души, чувствуя себя юной девой, перед которой открыт весь мир, и даже смерть не имеет над ней власти. Воистину, Монвузен сделал подарок дороже всех ценностей Ойкумены.

Ледяной ветер кусал плотную, обтягивающую одежду из промасленной кожи с шерстяной поддевкой. В обычных обстоятельствах Биэль замерзла бы до зубовного стука и онемевших пальцев, но сердечный жар струился по телу, разогревая кровь.

— Черт возьми, мой островной герой, я люблю тебя! — прокричала она, будучи не в силах справиться с накалом чувств. К счастью, в борт ударила шальная волна, и шквал, налетевший с рычащим воем, унес неосторожные слова, развеял их над беснующимся морем, не дав проникнуть в уши Курцио.

Биэль на мгновение задалась вопросом: а что она в самом деле чувствует по отношению к островному ренегату? Было ее порывистое признание нашептано подлинной страстью, от сердца, или же происходило из опьяняющего восторга удивительной забавой? Однако мысль развития не нашла, потому что началось главное.

Курцио бросил взгляд в сторону, туда, где поодаль раскачивался на волнах двухмачтовый корабль. Отсюда было плохо видно, тем более ничего не слышно, и все-таки Монвузен понял, что вся команда столпилась у борта, отчаянно размахивая руками, очевидно ликуя и ужасаясь.

Земляные черви, подумал он, позволив типично островному высокомерию одержать верх над обычной рассудительностью. Что бы они понимали в настоящих забавах благородных людей!

И снова Монвузен отметил некую «приглаженность» волн, будто внизу, под самой границей стихий, скользило нечто большое, обтекаемое. И оно приближалось, идя полукругом, будто лиса в погоне за кроликом. Звери, бегущие наперерез, не выдерживают постоянный курс, а всё время поворачивают за ускользающей добычей, так и здесь — что-то подводное двигалось с большой скоростью, нагоняя от кормы.

Наступал момент высочайшей опасности, но также и триумфа. Курцио до последнего не был уверен, что получится, в конце концов сам он подобную охоту никогда не организовывал, только участвовал и, откровенно говоря, не на первых ролях. Тем не менее все получилось, даже с лихвой. Благодаря осеннему шторму опасная игра превратилась в по-настоящему рискованную и не хотелось думать, как отреагирует старик Вартенслебен, случись что с его старшей дочерью. Но что-то менять было уже поздно, не позволяли честь с гордостью, и Монвузен лишь надеялся, что Эрдег, покровитель бездонной Пучины, не слишком оскорблен переходом непутевого сына в иную веру, поэтому не будет мстить, пользуясь моментом.

Курцио подхватил из специальной стойки первый гарпун, именуемый «затравочным». Сорвал с острия защитный футляр. Лодочка скрипела и тряслась, гонимая ветром, обещая вот-вот развалиться по отдельным доскам. Чутье опытного моряка подсказывало мужчине, что, хотя буря кажется страшной и неминуемой, это все же грозное завершение, а не прелюдия. Час-другой и непогода уймется, волны смирят бег, а ветер будет не рвать морскую гладь, а скользить по ней, лаская холодными поцелуями. Но за час многое в силах измениться…

И вот оно!

Прямо за кормой вода разорвалась, как ветошь, раскололась мириадом пенных брызг, выпуская из глубины чудовищную морду. Гигантская башка размером с бычий торс имела обтекаемую форму и была закрыта со всех сторон костяными пластинами, словно белым доспехом. Громадные серые глазищи, похожие на бельма слепца, таращились без всякого выражения. У твари не имелось зубов, однако броня на челюстях, отчасти похожих на клюв, выдавалась вперед и зубрилась как пила. Курцио по личному опыту знал, что режущая кромка по остроте лишь немногим уступает ножу и затачивает сама себя благодаря постоянному щелканью пасти. А сила сжатия такова, что крошатся самые прочные доски. Одного движения страшных челюстей достаточно, чтобы пустить лодочку на дно.

Работая плавниками, каждым из которых можно было накрыть овцу, морское чудище задрало башку, намереваясь не укусить, а обрушиться сверху вниз, сокрушая добычу бронированной головой как дубиной, а затем уже пожрать добычу. Курцио сжал гарпун, помня, что наконечник из хрупкого стекла и достаточно слегка задеть мачту, чтобы разбить содержимое. Еще он помнил: у охотника будет пара мгновений, чтобы не превратиться в добычу, а затем и в разорванный на клочки труп. Два трупа, если быть скрупулезно точным.