В комнату вошел высокий пожилой человек в мохнатой кепке и в теплом поношенном пальто.

Жур пригласил его сесть.

– Ну-с, Егор Петрович, здравствуйте...

– Здравствуйте, - сказал Буршин и сел.

– Гора с горой, - улыбнулся Жур приветливо, - как говорится, не встречаются, а люди - они обязательно встретятся. Что это вас не видать было, Егор Петрович?

Буршин ответил что-то невнятное, пошевелился на стуле. Потом сказал:

– Закурить разрешите?

Ульян Григорьевич подвинул ему портсигар.

– Курите...

Но Буршин не притронулся к его папиросам, сказал:

– У меня свои...

И вынул из кармана коробку трехрублевых папирос "Дели".

Эти папиросы были единственной покупкой, какую он сделал самостоятельно на украденные деньги.

Из восьмидесяти тысяч он лично истратил всего три рубля.

Жур достал с подоконника бутылку с кефиром, открыл ее, налил в стакан.

Как бы извиняясь, он сказал:

– У меня с желудком что-то такое. Я постоянно в это время кефир пью... А вам, Егор Петрович, чайку заказать?

– Пожалуйста.

– А может, кушать хотите? Бутерброды можно.

– Нет, спасибо, - сказал Буршин, - я ночью ничего не ем. Чаю - это другое дело...

Подали чай.

Ульян Григорьевич размешал ложечкой кефир в стакане, отхлебнул немного и, хитро прищурившись, посмотрел на Буршина.

– Постарели, Егор Петрович... А? Седина...

– Немножко, - сказал Буршин, наклонившись над стаканом.
– Да и вы, гражданин начальник, не помолодели...

– Это верно, - согласился Ульян Григорьевич.
– Годы не те...

Помолчали. Ульян Григорьевич пил кефир. Буршин смотрел в стакан, где вертикально плавала чаинка.

– А кепочка эта вам не идет, - прервал молчание Жур.
– Вы ведь всегда, как мне помнится, франтом были.

– Это я у сына взял, - конфузливо объяснил Буршин.
– У меня летняя...

– Вы ее снимите, - вроде посоветовал Жур.
– Тут тепло... А сын-то у вас какой молодец! Говорят, слесарь он... И говорят, хороший слесарь...

– Да, - сказал Буршин и густо покраснел.

– Неприятный сюрприз вы ему подготовили, - как бы нечаянно заметил Жур.

Буршин промолчал. Он пил теперь чай. И со стороны могло показаться, что все это происходит не в уголовном розыске, а в кабинете какого-то обыкновенного учреждения, где случайно сошлись два знакомых.

Об уголовном розыске напоминал только большой стенд у стены, увешанный отмычками, фомками и другими орудиями воровского ремесла.

Буршин допил стакан и отодвинул.

Ульян Григорьевич сказал:

– Ну, давайте, Егор Петрович, поговорим о деле. Рассказывайте, как это было. Все рассказывайте. Секретов у нас с вами нету. Не должно быть секретов...

– Я ничего не знаю, гражданин начальник.

– То есть как же это так? Буквально ничего не знаете? И шкаф не вы ломали?

– Не я. Я такими делами не занимаюсь.

– Бросили, что ли?

– Бросил.

– А работа - ваша. Чистая работа! Это не я один так считаю...

– Я такими делами не занимаюсь.

Жур задумался. Он порылся зачем-то в бумагах, лежавших на столе, будто вспомнив какое-то дело, не имеющее никакого отношения к Буршину. Потом опять сложил бумаги и спросил:

– Это вы серьезно?

– Совершенно серьезно.

Буршин наклонил голову и с интересом стал рассматривать свой теплый шарф.

Ульян Григорьевич смотрел на него.

За окнами была ночь.

На улице горел фонарь.

За дверью, в коридоре, раздавались шаги застоявшегося милиционера. Садиться ему нельзя, милиционеру. По уставу он должен стоять. Устав, однако, разрешает ему ходить на посту. И вот он ходит, нарушая тишину ночи, подчеркивая эту тишину.

Ульян Григорьевич закуривает. Закурив, он хлопает металлическим портсигаром, встает, отодвигает стул и говорит раздраженно:

– Гражданин Буршин!

Гражданин Буршин все еще рассматривает свой теплый шарф.

– У меня такое впечатление, гражданин Буршин, что вы пришли сюда, чтобы морочить мне голову...

– Я никому не порочу голову, - глухо и враждебно отвечает Буршин.

Непонятно, зачем он заматывает шею шарфом. В комнате тепло. И даже более тепло, чем надо.

Жур поворачивает ключ в замке массивного шкафа. Он выкладывает перед вором вещественные доказательства, раскладывает их на столе, говорит: