Он подполз к краю стола, качнул орла пальцами — и верная птица спикировала к нему. Лев Вениаминович ухватился за край подоконника и стал подниматься на ноги.

Ему удалось встать на колени. Цепляясь за нижнюю оконную ручку, он размахнулся и несколько раз ударил деревянным орлом по стеклу. Осколки жадно впились в руку, прохладный ночной воздух ворвался в комнату, зашумели, став вдруг близкими и родными, немногочисленные в этот час автомобили на Садовом кольце. Кто-то шел по двору, беспечно постукивая каблуками, остановился, послышалось отчетливое женское «ой».

— Помогите! Убивают! Пожар! — завопил Лев Вениаминович…

И услышал вместо крика свистящий шепот, означавший, что он снова в сонном параличе. Ну конечно, деревянный орел, обреченно подумал Лев Вениаминович, я же выкинул этого орла лет пять назад.

Он с усилием приоткрыл глаза и обнаружил, что все еще лежит на диване. Целое и закрытое окно было недостижимо далеко, за ним серел рассвет, а над диваном стояла Дунища с топориком для костей в расплющенных многолетним трудом руках. Лицо ее, похожее на картофелину, было непроницаемо.

— Это ничего, ничего, — услышал одинокий философ уютный шепот Агафьи Трифоновны и зажмурился, потому что на его веки посыпалась черная соль земли.

На седьмом этаже вдруг проснулась Авигея, отодвинула атласную подушку, потерла виски костлявыми пальцами. В квартире было тихо, легко дышали во сне дочери, внучки и незамужние сестры, но в голове гадалки, угасая, еще перекатывался чей-то истошный крик.

Она запахнула халат, на цыпочках подошла к столу и машинально, еще толком не проснувшись, раскинула карты. Вышли бубновый король на виселице и черт в ступе. Раскинула снова — вышла черная птица, клюющая глаза королю, а если заветную карту добавить — то ведьмина смерть. Потом опять черная птица и виселица. А потом три раза подряд ведьмина смерть. Хотела перемешать карты получше — ссыпались со стола. Не желали идти в руки, прятались, да еще и пугали. Ей за всю жизнь ведьмина смерть три раза подряд всего однажды выпадала, и тогда она сразу, в чем была, из города уехала. На следующий день тогдашнего ее поклонника арестовали, пикнуть не успел. Но тогда и времена другие были, хищные…

Авигея достала забившегося под угол ковра бубнового короля — толстого, с грустными глазами. И, сняв с безымянного пальца кольцо со змеей, положила на карту.

Кольцо потемнело моментально, будто подернулось черной изморозью.

Всю оставшуюся ночь Авигея ворочалась, а утром явилась проведать Льва Вениаминовича. Открыла Дунища, а из глубины квартиры вместе с привычной волной сдобного тепла донесся голос Агафьи Трифоновны, как будто она давно дорогую гостью ждала:

— Заходите, заходите!

Авигея уселась за стол, поблагодарила, получив чашку чая на блюдечке, замотала головой, заметив, как Агафья Трифоновна снимает полотенце с пышного пирога, но и его на блюдечке тоже получила.

— А хозяин где?

— Ох, — Агафья Трифоновна сразу обмякла, села напротив и подперла щеки кулачками. — Ох, беда. Это чего мы пережили. Ночью-то слышали?

Гадалка решила, что слышала она не совсем то, о чем говорит Агафья Трифоновна, и вопросительно приподняла выщипанные дугами брови.

— Такие криксы на него напали, как на младенчика. Плакал, метался, тошнился. Доктор сказал — от переедания. А как за ним уследишь? Все просит: Агафья Трифоновна, пирожок. Агафья Трифоновна, трясенца, кашки. Агафья Трифоновна…

— Так и где он, у себя? Проведать хотела по-соседски.

От чая внутри разлилось приятное тепло. Лицо Агафьи Трифоновны выражало искреннее беспокойство, губы были поджаты горестной гузкой, на лучистые глаза набегали слезы.

— В гошпиталь забрали. Вроде как родимчик с ним приключился. Вот, ждем, — Агафья Трифоновна кивнула на зеленый телефон. — Да вы ешьте, ешьте. Вместе и подождем, всё лучше…

Гадалка поднесла к губам пирог и встретилась взглядом с Дунищей. Маленькие глазки глядели цепко и тяжело, а пальцем Дунища пробовала на остроту лезвие маленького топорика для костей.

— Трясенец заливать будем, — кивнула на топорик Агафья Трифоновна. — Все лучше, когда руки заняты…

На столе горкой лежали перемазанные в земле овощи — как видно, с приподъездного огорода. Авигея откусила кусочек пирога, тщательно прожевала, откусила другой. Пирог был с мясом, и чувствовались там травки, луковая сладость, чеснок. Похрустывала на зубах черная соль — четверговая, наверное, — и давала чуть подкопченное, разжигающее аппетит послевкусие. Гадалка и не помнила, когда последний раз ела так вкусно и сытно.

— А зубы-то у вас вставные? — продолжала застольную беседу Агафья Трифоновна. — Ишь, белые какие. Вот бы и мне.

Тут Авигея поморщилась, поднесла ладонь ко рту, деликатно кашлянула. И почему-то побледнела.

— Руки помыть забыла, — сказала она, приподнимаясь.

Дунища с топориком молча встала в дверном проеме, перегородив его своим коренастым телом. А еще Авигея заметила, что зеленый телефон не включен в розетку.

— Вы ешьте, ешьте. Мыть ноги надо, а руки и сами чистые, — ласково улыбнулась Агафья Трифоновна.