Шведские летчики, знавшие о том, что с "Красина" видели Сору и Ван-Донгена на берегу острова Фойн, несколько раз облетели остров, пока наконец не обнаружили в северо-восточной его части двух человек. Самолеты приводнились в узком заливчике, свободном ото льда. Ван-Донген, который знал шведский язык, поднялся на борт одного из самолетов "Ганза", а из финского "Турку" вышел летчик-наблюдатель Сарко, говоривший по-итальянски, и направился навстречу Соре, чтобы сообщить ему о судьбе потерпевших бедствие на "Италии": Мариано и Цаппи спасены, люди из красной палатки тоже.

– А те, что остались на дирижабле?

– О них ничего не известно, - ответил Сарко.

Тогда Сора сказал:

– Дайте мне пару альпийских стрелков и продовольствие Я останусь здесь и буду искать их.

Благородный порыв. Но как он определяет характер этого человека! За достойное дело он всегда готов рисковать и собственной жизнью, и жизнью своих людей; но их безграничная вера в него делала его слишком самонадеянным.

Он не принимал в расчет, что три человека, даже прекрасно подготовленные для горных переходов, не добьются успеха, если они шагают, пробираясь среди нагромождения дрейфующих паковых льдов. В таких условиях даже при благоприятной погоде для поисков потребовались бы по крайней мере один ледокол и два или три самолета.

Печально сознавать, что не удалось спасти Неро и Исаака, двух самых выносливых собак. Не было времени сходить за ними. Они так и остались около саней, к которым были привязаны, чтобы не убежали; их ожидала жестокая участь - стать пищей для своих хозяев, не приди вовремя спасатели...

4.6. "Красин" у красной палатки

Двенадцатого июля, как только на борту "Читта ди Милано" стало известно, что "Красин" приближается к красной палатке, я, обеспокоенный состоянием радиосвязи, вызвал к себе старшего радиста и объяснил ему, что необходимо поддерживать постоянную связь и с палаткой, и с "Красиным". Ведь "Читта ди Милано" должен выступать в качестве посредника, передавая полученную информацию от одного к другому.

Старший радист ответил, что это невозможно, так как ему приказано передать в Рим несколько длинных радиограмм. Чтобы решить этот вопрос, я пригласил к себе в каюту Романью, и он согласился, что в данный момент для радиослужбы нет ничего более важного и срочного, чем наладить нужную связь.

В самом деле, ведь "Красин" мог пройти мимо того места, где находилась палатка, не заметив ее, и было бы непростительно тотчас же не сообщить об этом Самойловичу, особенно если ледокол двигался в тумане. Поэтому мы решили выходить на связь с палаткой каждый час, и я известил об этом моих товарищей, находящихся там.

Дальнейшие события полностью подтвердили правильность принятых мною мер. В 16 часов 55 минут палатка радировала: "Видим "Красина" а десяти километрах юго-западнее от нас".

Произошло то, что я и предвидел: ледокол прошел мимо красной палатки, не заметив ее.

Мы сообщили об этом на "Красин", и ледокол скорректировал свой курс. В 20 часов советские моряки с радостью и ликованием увидели большой столб дыма, поднимавшийся над обширной ледяной площадкой, где приземлился Лундборг и где теперь находилась красная палатка.

Через полчаса "Красин" остановился в ста метрах от нее. Несколько человек спустились на льдину. Это было поле почти прямоугольной формы длиной 350 и шириной 120 метров, покрытое рыхлым, подтаявшим снегом. Он был исхожен во всех направлениях; тут и там виднелись разноцветные флажки сигналы для летчиков. В нескольких шагах от палатки находилась большая резиновая лодка, а подальше, метрах в сорока, торчал скелет капотировавшего шведского самолета с задранными вверх хвостом и лыжами. Из его деревянных крыльев в палатке сделали настил, чтобы удобнее было спать.

В 20 часов 45 минут Вильери, Бегоунек, Трояни, Чечони и Бьяджи поднялись на борт ледокола. Бьяджи поднялся последним - он передавал радиограмму, составленную Вильери, в которой среди прочего содержался "привет дорогому генерала Нобиле".

Едва ступив на борт "Красина", Вильери снова телеграфировал мне: "Шлю преданный и почтительный поклон". А Трояни выразил свои чувства так: "Приношу Вам благодарность, шлю горячий привет и заверяю в моей безграничной преданности".

Так выразили свое отношение ко мне люди из красной палатки в момент своего спасения. Они знали, что, покинув льдину и находясь на борту шведского "Фоккера", я не думал о собственном благополучии, а стремился выполнить свой долг по отношению к ним и к двум другим группам, затерянным во льдах.

Трояни по возвращении на родину в порыве благодарности за все, что я сделал для их спасения, находясь на борту "Читта ди Милано", заявил, что, "если бы генерал не улетел первым на самолете Лундборга, он и его товарищи все еще оставались бы в палатке". Еще более определенное мнение о моей эвакуации со льдины высказал он тридцать шесть лет спустя в своей книге воспоминаний, где пишет, повторяя снова и снова: "Это явная ложь - говорить или подозревать, что он первым покинул льдину для того, чтобы спасти собственную шкуру".