Футуристы. Первый журнал русских футуристов. № 1-2
вернуться

Лившиц Бенедикт Константинович
Шрифт:

«Когда завтра трамвай вышмыгнет, как громадная ящерица…»

Когда завтра трамвай вышмыгнет, как громадная ящерица, Из-за пыльной зелени расшатавшихся бульварных длиннот, И отрежет мне голову искуснее экономки, Отрезающей кусок красномясой семги, — Голова моя взглянет беззлобчивей сказочной падчерицы И, зажмурясь, ринется в сугроб, как крот. И в карсте скорой акушерской помощи Мое сердце в огромный приемный покой отвезут. Из глаз моих выпорхнут две канарейки, На их место лягут две трехкопейки, И венки окружат меня, словно овощи, А сукровичный соус омоет самое вкусное из блюд. Приходите тогда целовать отвращеньем и злобствуя! Лейтесь из лейки любопытства толпы вонючих людей, Шатайте зрачки над застылью бесстыдно! Нюхайте сплетни — я буду ехидно Скрестяруко лежать, втихомолку свой фокус двоя, А в животе пробурчат остатки проглоченных идей.

О.М. Третьякову

Покой косолапый нелеп и громоздок. Сквозь стекло читаю звезды лунного проспекта. Телефон покрыл звонкой сыпью комнатный воздух. Выбегаю и моим дыханьем жонглируют факты проспекта. Пешеходя, перелистываю улицу и ужас, А с соседнего тротуара, сквозь быстрь авто, Наскакивает на меня, топорщась и неуклюжась, Напыжившийся небоскреб в размалеванном афишном пальто. Верю я артиллерия артерий и аллегориям и ариям. С уличной палитры лезу На голый зов Митральезы голосов И распрыгавшихся Красных Шапочек и языков. Я Отчаянье и боли на тротуаре ем Истекаю кровью На трапеции эмоций и инерций, Превращая финальную ноту в бравурное интермеццо.

«Бледнею, как истина на столбцах газеты…»

Бледнею, как истина на столбцах газеты, А тоска обгрызает у души моей ногти. На катафалке солнечного мотоциклета Влетаю и шантаны умирать в рокоте. У души искусанной кровавые заусенцы, И тянет за больной лоскуток всякая… Небо вытирает звездные крошки синим полотенцем, И моторы взрываются, оглушительно квакая. Прокусываю сердце свое собственное, И толпа бесстыдно распахивает мой капот. Бьюсь отчаянно, будто об стену, я О хмурые перила чужих забот. И каменные проборы расчесанных улиц Под луною меняют брюнетную масть. Наивно всовываю душу, как палец, Судьбе громоздкой в ухмыльнувшуюся пасть.

«Так ползите ко мне по зигзагистым переулкам мозга…»

Так ползите ко мне по зигзагистым переулкам мозга, Всверлите мне в сердце штопоры зрачков тугих и густых, А я развешу мои слова, как рекламы, поразительно плоско На верткие столбы интонаций простых. Шлите в распечатанном рте поцелуи и бутерброды, Пусть зазывит вернисаж запыленных глаз, А я, хромой на канате, ударю канатом зевоты, Как на арене пони, Вас. Из Ваших поцелуев и из ласк протертых Я в полоску сошью себе огромные штаны И пойду кипятить в семиэтажных ретортах Перекиси страсти и докуренные сны. В голое небо всуну упреки, Зацепив их за тучи, и, сломанный сам, Переломаю моторам распухшие от водянки ноги. И пусть по тротуару проскачет трам. А город захрюкает из каменного стула. Мне бросит плевки газовых фонарей, И из подъездов заструятся на рельсы гула Двугорбые женщины и писки детей. И я, заложивший междометия наглости и крики В ломбарде секунд и в пляшущей кладовой, Выстираю надежды и взлохмаченные миги, Глядя, как город подстриг мой вой

«Я не буду Вас компрометировать…»

Я не буду Вас компрометировать дешевыми объедками цветочными А из уличных тротуаров сошью Вам платье, Перетяну Вашу талью мостами прочными, А эгретом будет труба на железном накате, Электричеством вытку Вашу походку и улыбки, Вверну в Ваши слова лампы в сто двадцать свечь, А в глазах пусть наплещутся золотые рыбки, И рекламы скользнут с провалившихся плеч. А город в зимнем белом трико захохочет И бросит вам в спину куски ресторанных меню. И во рту моем закопошатся ломти непрожеванной ночи, И я каракатицей по вашим губам просеменю. А вы, нанизывая витрины на пальцы, Обнаглевших трамваев двухэтажные звонки Перецелуете, глядя, как валятся, валятся, валятся Искренние минуты в наксероформленные зрачки. И когда я, обезумевший. начну приниматься К горящим грудям бульварных особняков, Когда мертвое время с косым глазом китайца Прожонглирует ножами башенных часов, — Вы ничего не поймете, коллекционеры жира, Статисты страсти, и шкатулки королевских душ Хранящие прогнившую истину хромоногого мира, А бравурный, бульварный, душный туш! Так спрячьте-же запеленутые сердца в гардеробы, Пронафталиньте Ваше хихиканье и увядший стон, А я Вам брошу с крыш небоскреба Наши зашнурованные привычки, как пару дохлых ворон.

«Кто-то на небе тарахтел звонком, и выскакивала…»

Кто-то на небе тарахтел звонком, и выскакивала Звездная цифра… Вечер гонялся в голубом далеке За днем рыжеватым, и за черный пиджак его Ловила полночь, играя луной в бильбокэ. Всё затушевалось, и стало хорошо потом. Я пристально изучал хитрый крап Дней неигранных, и над ресторанным шепотом Город вздыбил изнуренный храп. И совесть укорно твердила: Погибли с ним, И Вы, и вскрывший письмо судьбы! Галлюцинация! Раскаянье из сердца выплеснем Прямо в морду земли, вставшей на дыбы Сдернуть, скажите, сплин с кого? Кому обещать гаерства, лекарства и царства? Надев на ногу сапог полуострова Аппенинского, Прошагаем к иррациональности Марса.

«Болтливые моторы пробормотали быстро…»

Болтливые моторы пробормотали быстро и на Опущенную челюсть трамвая, прогрохотавшую по глянцу торца, Попался шум несуразный, однобокий, неуклюже-выстроенный, И вечер взглянул хитрее, чем глаз мертвеца. Раскрывались, как раны, рамы и двери электро, и Оттуда сочились гнойные массы изабелловых дам; Разогревали душу газетными сенсациями некоторые, А другие спрягали любовь по всем падежам и родам. А когда город начал крениться на-бок и Побежал по крышам обваливающихся домов, Когда фонари сервировали газовые яблоки Над компотом прокисших зевот и слов, Когда я увлекся этим бешеным макао, сам Подтасовывая факты крапленых колод, — Над чавкающим, переживающим мгновения хаосом, Вы возникли, проливая из сердца йод.

Константин Большаков

На улице

I
Панели любовно ветер вытер, Скосив удивленные глаза. Лебеди облаков из витрин кондитерской В трепете, как однокрылая стрекоза. И нас обоих рукой коромысла, Смеясь, сравняли мясные весы, И кто-то стрелки за циферблат выслал, Ломал траурные палочки-часы. Лебеди-облака в хмуром трепете Шепотом кутались в тысячи поз И вся улица смотрела, как Вы прицепите К моим губам Ваши губы из роз.