Шрифт:
И пока соединения 19-й армии, пытаясь наступать на Витебск, израсходовали свои силы, противник стал развивать наступление на Смоленск.
И. С. Конев сообщал в штаб фронта: «…не имею ни одного полнокровного боеспособного соединения. Фронт держу за счет отдельных подразделений. В течение 4 дней не имею поддержки нашей авиации. Войска держатся крепко против наземных войск» [7] .
Действительно, положение было критическим. В мехкорпусе, например, имелось по два-четыре танка в каждой дивизии, в то время как противник на отдельных направлениях скапливал по двести-четыреста боевых машин. И тем не менее ни одной позиции не оставляли без боя.
7
Центральный архив Министерства обороны СССР (далее ЦАМО), ф. 208, оп. 70438, д. 1,л. 48.
В районе Смоленска обстановка была угрожающей, противник именно сюда направил главный свой удар. Сосредоточив в направлении Смоленска свои усилия, он 16 июля занял танковыми соединениями юго-западную часть города, главными силами 2-й танковой группы нанес другой удар — в направлении Починок, Ельня, Красный. С севера Смоленск обошла танковая группа Гота.
Главный удар вражеских танков принял на себя батальон 127-й стрелковой дивизии, которым командовал капитан Джабаев.
— Стоим насмерть! — сказал он своим ребятам. — Умереть со славой лучше, чем отходить с позором.
В боевых порядках стрелковых рот находилась артиллерийская батарея старшего лейтенанта Музылева, бившая прямой наводкой. Горели немецкие танки и бронемашины, вздымались в небо столбы дыма и пламени.
Но черные машины с крестами на броне все ползли и ползли. В орудийном расчете уже почти никого не осталось, упал, сраженный осколком, наводчик. Тогда на его место встал сам командир батареи.
Вот от его прямого попадания загорелся один танк, другой…
— Врешь! Здесь не пройдешь! — кричит Музылев. — Огонь! Огонь!
Три вражеские боевые машины уничтожил отважный воин, коммунист Музылев, но и сам пал на поле сражения.
Однако все равно не пройти здесь врагу. Навстречу танкам ползут пехотинцы — красноармейцы Дробязко и Козлов. В руках у них всего лишь бутылки с горючей смесью, но еще три танка врага превращаются в горящие факелы.
Пишу в донесении штабу армии о дерзких действиях красноармейца Василия Дробязко и запоминаю эту фамилию — в 1944-м с радостью узнаю, что ему присвоено звание Героя Советского Союза.
Фашисты не ожидают столь ожесточенного сопротивления небольшого отряда советских воинов: велика ли сила — батальон. Бросают против него авиацию и танки, новые и новые свои батальоны. Но джабаевский батальон не отдает без крови ни метра советской земли. Шквал артогня и авиабомбардировки обрушиваются на горсточку оставшихся в живых. Они упорствуют, но вокруг них замыкается огненное кольцо. И тогда капитан Джабаев командует:
— Будем держаться до темноты. Пока не стемнеет, ни шагу назад!
Ночью остатки батальона прорвали огненное кольцо окружения. Весть о подвиге джабаевцев наутро облетела всю дивизию. По указанию комиссара дивизии Ф. Я. Кровякова политработники во всех подразделениях поведали о беспримерной стойкости и мужестве героев. Бойцы клялись подражать примеру отважных.
А у капитана Джабаева тем временем шел большой, хотя и по-фронтовому лаконичный, разговор с вышедшими из окружения остатками батальона.
Меня, подошедшего и присевшего рядом, никто не замечает.
— Мало нас осталось, нелегко стоять, чтоб ни шагу назад… Кровью своей за это надо платить… жизнями товарищей. «Ни шагу назад» — это Родины приказ. Но ведь я его произносил — я в ответе за жизнь тех, кто в этом бою пал.
— Товарищ капитан! — прерывает комбата пожилой боец. — Я старше вас годами, разрешите поперек сказать. Вины вашей, что товарищи наши головы сложили, нету. Потому не отступили мы, землю русскую не отдали. Вот вы, товарищ капитан, не русский, а сами готовы грудь свою под пулю подставить, чтобы землю эту защитить. Почему это? Потому — я так понимаю — земля эта наша общая, советская.
— Спасибо, — взволнованно отвечает капитан Джабаев, встает, делает несколько шагов вперед, назад, возвращается, вновь садится на пригорок, где расположились его измученные солдаты — кто перевязку поправляет, кто в котелке сухарь размачивает.
Молчат. Потом опять заговаривает Джабаев:
— Власть мне над вами моя шпала дает. И приказ командира — закон. Вы его свято до сих пор выполняли. У меня нет к вам замечаний. Могу только похвалить за службу… Другое хочу сказать — потому что впереди, видно, еще страшнее бои: никогда власть свою не употреблю, не обдумав все десять раз.