Швец заорал:

– Давайте все выпьем за нашего товарища, замечательного человека Вонга! – Налил ему большой бокал с криками: – Штрафную, штрафную!..

Вонг пригубил и под крики «До дна, до дна, до дна!» выпил здоровый фужер, после чего к нему подошел и крепко обнял Джангиров, потом Швец. Монька лениво приподнялся, чтобы не ломать компании, подошел к Вонгу, обнял его и как-то боком – щекой и ухом – изобразил поцелуй.

И Хэнк очнулся от дремоты, встал из своего плетеного кресла, подошел к стоящему у стола Вонгу и, склонившись над ним – он был почти на две головы его выше, – крепко обнял, прижал к себе. Он обнимал его как настоящий товарищ – тепло и сердечно, и держал он Вонга за спину левой рукой с протезом в тонкой кожаной перчатке. А правой взял со стола большую двузубую вилку, торчащую из жирного загривка осетра, и с размаха воткнул ее Вонгу в оголовок, поверх шеи. И для верности приподнял на вилке тщедушного вьета…

Когда секретарь доложил о приходе Джангирова, Павел Николаевич Келарев пребывал в мире прекрасного. Он грустил о безвременно сгоревшем Бастаняне, с восхищением рассматривая полотно Пиетро Вануччи «Святой Себастьян». Эту картину мазурики сперли в Петербурге из музея полгода назад, и сейчас ее неожиданно отловили во время перепродажи. От восхищения Павел Николаевич нежно поглаживал ладонями лак на красочном слое, причудливые изгибы каннелюров и раздумывал о том, что нужно сегодня же, не откладывая, вызвать Савоськина, бомжующего художника-реставратора. Челкаш по призванию, пьяница и босяк, Савоськин был гениальным копиистом и фальсификатором картин. Он делал копии со старых полотен, которые спокойно могли пройти экспертизу «Сотби».

В свое время Павел Николаевич, человек предусмотрительный, обошелся с попавшимся Савоськиным весьма милосердно и теперь время от времени пользовался его услугами. Надо будет, чтобы за неделю Савоськин сделал копию «Себастьяна», застарил ее, и Келарев с удовольствием возвратит ее в музей. А оригинал, эта прекрасная старая крашеная тряпочка, пускай полежит в запаснике у Келарева. Ведь как ни долог служивый век, а всему конец приходит. Нужно думать о той грустной поре, когда ты снимешь генеральский мундир и любой твой рассказ будет начинаться с фразы: «Когда я был заместителем министра внутренних дел…»

И на формальный вопрос Джангирова о том, как идут дела, ответил искренне благодушно:

– Ну какие могут быть у нас дела в министерстве поддержки добродетели и предотвращения греха? Уголовные! – показал на свой полированный пустой стол и развел руками: – Как указал нам классик – «генерал-полковнику никто не пишет».

– Но, наверное, исправно стучат, – заметил Джангиров.

– Это бывает, конечно. Не без этого, – согласился Келарев. – С чем пожаловал, дорогой друг?

– Посоветоваться надо, – сказал Джангир и показал на картину, где корчился в смертной муке распятый Себастьян: – Это кто? Христос?

Келарев снисходительно засмеялся:

– Нет, это не Христос. Это святой Себастьян, начальник охраны императора Нерона. Шеф его преторианцев. Знаешь, этакий античный Коржаков. Из сочувствия к христианам сплавлял им важную информацию – совсем как наш. Но был разоблачен и распят.

– Ну, нашего-то если и разоблачат, то не распнут, – вздохнул Джангиров.

– О, я на это очень надеюсь! – сказал Келарев. – Наш – человек очень хороший. Важный и нужный!

Джангиров глянул подозрительно:

– А что? Он тоже в деле?

Келарев вздохнул:

– Петя! Надо нам с тобой обсуждать такие вопросы? Знаешь, за это и головы можно не сносить. Ну, просто хороший мужик! Человек на своем месте.

– Паша, мне надоели игры в прятки! Я хочу точно знать: кто стоит за нашей спиной? А точнее говоря – на наших плечах. Спрашиваю я это не из любопытства, а чтобы знать резерв своей безопасности.

– Петя, друг, не возбухай! Я ведь особого секрета из этого не делаю. То, что не нужно, я не говорю. А чтобы ты не дергался, я могу тебе сказать, что за нами приглядывает, помогает и участвует первый вице-премьер товарищ Александр Семенович Половцев. Это тебя устроит? Мои слова для тебя могут быть просьбами и советами, а вот то, что говорит Половцев, я прошу тебя выполнять неукоснительно. Ты это уяснил?

– Уяснил, – смирно сказал Джангиров, который и раньше был почти уверен в том, что на вершине пирамиды восседает Половцев. И это его устраивало и успокаивало. Но не хотелось оставить последнее слово за Келаревым. – Я думаю, Паша, что ты такой давно успешный, потому что ты глубоко равнодушный ко всему и ко всем человек…

– Ну-ну-ну! – замотал головой Келарев. – Это неправда. Я не равнодушный. Это самообладание и умение контролировать свои дела и разговоры.

– Не знаю, может быть, – пожал плечами Джангир. – Но самообладание и равнодушие у тебя разделяет столь тонкая граница, что мне ее различить невозможно. Человек должен испытывать страсть в том деле, которым он занят. Иначе ничего не выйдет. Для меня это истина в последней инстанции.