– Так. Теперь чуть-чуть улыбнитесь, как будто вас немного рассмешили. Подумайте о чем-нибудь приятном.

Трифун представил себе указ о повышении по службе и улыбнулся, как кошка при виде сала.

Фотограф убежал, принес аппарат и поставил его посреди двора. Залез головой под черную тряпку, потом вылез, подбежал и поднял голову Трифуна чуть выше. Снова залез под тряпку, опять подбежал и наклонил голову Трифуна чуть ниже. Мучил он так его еще полчаса и наконец сказал:

– Так! Теперь прошу вас стоять спокойно. Улыбнитесь, улыбнитесь.

Трифун снова представил себе указ и улыбнулся. Фотограф взялся рукой за колпачок и закричал.

– Тс-с-с! Сейчас... раз, два, три, четыре... готово. Будьте здоровы.

Несчастный Трифун прежде всего выпрямил шею, потом расправил руки и ноги и вздохнул полной грудью, так как во время счета не дышал.

– А когда, скажите пожалуйста, можно прийти посмотреть карточку?

– Пожалуйте через пять дней.

Счастливый и довольный, Трифун уплатил задаток, пошел домой, возвратил костюм господину Йове и сообщил Маце Майорше, что сфотографировался.

Через пять дней он, конечно, побежал к фотографу посмотреть на свою первую в жизни фотографию. Несчастный был страшно огорчен, когда узнал, что снимок не получился и нужно снова фотографироваться.

– Я не виноват, - заявил фотограф, - я приложил все свои способности, вы видели, но вы шевельнулись.

– Да я даже не дышал!
– в отчаянии возразил Трифун.

– Это ничего не значит, - ответил фотограф, - человек может не дышать, но в то же время шевелиться. Пожалуйста, я покажу вам.

Фотограф принес негатив, положил его на черное полотно, и Трифун действительно увидел на стекле две головы и двадцать два пальца на правой руке.

– Когда же можно теперь сняться?
– с отчаянием спросил Трифун.

– Пожалуйста, в следующее воскресенье, в следующее воскресенье.

Что оставалось делать? В следующее воскресенье он опять занял костюм и претерпел муки, пережитые в прошлое воскресенье, снова не дышал и снова улыбался воображаемому указу о повышении.

А через пять дней, как ему было сказано, он с великим страхом открывал двери фотографии, так как очень боялся, что и на сей раз ничего не получилось. Он больше не смог бы фотографироваться, так как господин Йова отказался еще раз дать ему костюм.

– Вы так можете целый год фотографироваться, - заявил господин Йова. Закажите себе костюм и можете фотографироваться, пока не износите.

Но фотограф сказал, что карточка получилась очень хорошая. Глаза Трифуна засияли от радости и счастья. С большим нетерпением он ждал, когда ее можно будет увидеть.

– Вот, извольте. Хотел бы я посмотреть, сумеет ли так сделать хоть один белградский фотограф.

Трифун взял карточку, смотрел, смотрел, смотрел, смотрел, смотрел на нее, потом поднял глаза:

– Но послушайте, разве это я?

– Что такое?
– спросил фотограф.

– Тут совсем молодой, значительно моложе меня, потом усы маленькие и тонкие, и...

– Пожалуйста, не говорите мне таких вещей. Я фотограф, и мне лучше знать, что к чему. Вы в этом не разбираетесь.

Он убедил Трифуна, что на фотографии действительно он. Счастливый Трифун поспешил с карточкой к Маце Майорше, и она в этот же день написала письмо в Чуприю. Сообщила в письме все, что говорят свахи о женихах, вложила фотографию в конверт и побежала на почту.

IV

Теперь несчастный Трифун слонялся вокруг Мацы, с нетерпением ожидая ответа.

И ответа долго ждать не пришлось. Не прошло и десяти дней, как Маца приняла Трифуна и весело сказала:

– Беги, проси отпуск и отправляйся в Чуприю.

– Это правда?
– в восхищении спросил Трифун и чуть не прослезился.

Обрадованный Трифун сначала обнял Майоршу, потом побежал в город и обнял фотографа, потом обнял господина Йову-писаря и, если бы встретил по дороге капитана, наверное обнял бы и его.

Но капитан был в канцелярии. Трифун попросил отпуск и откровенно признался ему, что хочет жениться.

Капитан отпустил его. Трифун помчался домой, быстро собрался, забежал к Майорше, расспросил, как найти дом невесты, и в тот же день на поезде отправился в Чуприю.

V

В Чуприи он сначала зашел в трактир умыться, почиститься и заодно расспросить, где дом госпожи Станы, матери невесты. Потом направился к ним. У него было приятное настроение, и, к своему удивлению, он не чувствовал страха, так как считал, что дело уже сделано. Госпожу Стану он застал во дворе, и она пригласила его войти в комнату, как, впрочем, пригласила бы и всякого прохожего.