Умереть не сегодня

Аннотация

Преподобный Леонард Джимсон сцепил пальцы и сделал над собой усилие, чтобы не обрушить всю свою ярость на сидевшую рядом темноволосую женщину. — Проклятие нашего мира, — говорил он, — это насилие. А вы выступаете поборницей и защитницей насилия. Вы не просто прибегаете к насилию, но и проповедуете его… — Прибегаю крайне редко и уж вовсе не проповедую, мистер Джимсон. Я стараюсь по возможности избегать насилие. Модести Блейз говорила несколько рассеянно. Ей порядком надоел этот молодой и серьезный священнослужитель. Они сидели в маленьком автобусе, катившем по ухабистой дороге, которая вилась серпантином, уходя на север, к Сан-Тремино. — Пожалуйста, не думайте, что мои антипатии направлены лично против вас, мисс Блейз. Ничего подобного, — сказал Джимсон, отворачиваясь к засиженному мухами и пыльному окну, за которым проплывала залитая солнцем и иссушенная жарой природа. — Моя деятельность требует от меня любви к человечеству, а неприязнь я испытываю лишь к ошибкам, которые совершают люди. Я ненавижу не грешника, а сам грех… — Понимаю, — уныло кивнула Модести Блейз. Еще добрых три часа автобус будет кружить по пыльной ухабистой дороге, прежде чем вскарабкается к Сан-Тремино. Продолжать дискуссию с Джимсоном — значит разжигать его проповеднический пыл. Нет уж, лучше подождать, пока он рано или поздно умолкнет, исчерпав все аргументы, и заметит молчание оппонента, хотя надежды эти были довольно призрачными. Джимсон говорил уже битый час, с того самого момента, как они выехали из Орситы, и пока не выказывал ни малейших признаков утомления. К сожалению, на первых и наименее гневных стадиях его разглагольствований Модести сочла неправильным сразу и резко ладить его, поскольку у нее были перед священником определенные обязательства. Но теперь уже поздно. Теперь Джимсона невозможно остановить. Он говорил, распаляясь все сильнее и сильнее. Вчера вечером Модести и Вилли Гарвин приехали на машине в Орсито и остановились в единственном отеле этого городка. Кроме них, там также оказался преподобный Леонард Джимсон под опекой которого находилось с десяток чистеньких, но довольно жалких школьниц и смуглолицый водитель старенького школьного автобуса. В первые полчаса пребывания в отеле Вилли Гарвин, любознательность которого сочеталась с удивительным умением мгновенно удовлетворять ее, доложил Модести, что молодого священника с фанатическим блеском в голубых глазах зовут Леонард Джимсон, что он работает в Миссионерском обществе Южной Америки, которое содержало школу для девочек-сирот в Сакете, и что он везет эту маленькую стайку выпускниц в Сан-Тремино, где, по договоренности, эти девочки должны начать работать в домах тамошних наиболее состоятельных семей. Хорошее шоссе проходило двадцатью милями западнее, но мятежники под водительством Эль Мико снова начали заявлять о себе, а потому Джимсон решил провезти своих подопечных по старой заброшенной горной дороге. Большинство автомобилистов теперь пользовалось шоссе на востоке, которое делало большой крюк в целый день пути, а потому горная дорога казалась наиболее удобной. Именно по этой дороге и собирались двинуться дальше Модести и Вилли, но в восемь утра Вилли вернулся в отель пешком из гаража, и на лице его было написано удивление и даже смущение. — Я дал маху, Принцесса. Вчера вечером я попросил их обслужить машину… — Что в этом плохого? — А вот что… Они загнали ее на мост, но забыли включить ручной тормоз и не поставили колодки. Она и съехала… Модести поморщилась. Как-никак это был «мерседес». — Грохнулась вся? — Нет, только передними колесами… — Сколько им нужно времени, чтобы все починить? — Часов шесть-семь. — Это слишком долго, Вилли-солнышко. Я хотела быть в Сан-Тремино к полудню. Или чуточку позже… В Сан-Тремино умирал Гарсия. Его дочь послала телеграмму, но Модести не было в Лондоне. Она находилась с Вилли в Буэнос-Айресе, и Венг переслал ей телеграмму туда. Через час после получения печального известия они с Вилли уже были в пути. В свое время Модести и Гарсия были членами группировки Луша, действовавшей в Танжере, и Модести крутила рулетку в казино с семнадцати лет. Шестидесятилетний Гарсия занимал в ее прошлом особое место. Когда Луш погиб от рук конкурирующей группировки, Модести Блейз сплотила воедино уцелевших и перепуганных людей Луша и стала создавать новую организацию. Поначалу это было непросто. Но именно Гарсия поддержал ее и словом, и делом, и пистолетом. С его помощью Модести удержала ядро группировки, вселив уверенность в ее членов, а затем поставила дело на широкую ногу. Так стали проступать очертания Сети, преступной организации, действовавшей с большим успехом на международном уровне. Теперь Гарсия умирал в своем родном городке Сан-Тремино, куда вернулся богатым человеком, после того как Модести распустила Сеть. В телеграмме говорилось, что появление Модести очень скрасило бы последние часы умирающего. Инцидент с машиной сильно огорчил Модести. Ей было неприятно думать о задержке даже на несколько часов. О том, чтобы взять напрокат другую машину, нечего было и мечтать. Основу транспорта в этом городишке составляли телеги, запряженные осликами. — Я попрошу, чтобы меня подвезли на школьном автобусе, — сказала она Вилли. — А ты подъедешь в машине, когда ее приведут в порядок. — О'кей. Думаешь, его преподобие не станет возражать? — Вряд ли я успею совратить его овечек до Сан-Тремино. Кроме того, это дает ему шанс побыть добрым самаритянином. Леонард Джимсон дал согласие. Преподобный настороженно взглянул на Модести, когда она только обратилась с этой просьбой и назвала себя, в его глазах мелькнуло нечто похожее на испуг. Тогда эта реакция порядком озадачила Модести, но теперь она понимала, в чем дело. После первых же десяти минут, проведенных в его обществе, Модести получила ответ на свой невысказанный вопрос. Надо же было так случиться, что из множества служителей церкви судьба свела ее именно с тем, кто имел представление о ее прошлом. Его первые же слова, произнесенные в автобусе, развеяли все возможные сомнения. — У нас, кажется, есть общий знакомый, мисс Блейз, — сказал Джимсон. — Вы знаете Майка Дельгадо? — Знала, — коротко отозвалась Модести. Она не стала рассказывать, что Майк Дельгадо погиб в далеком Афганистане, что он наставил на нее свой пистолет и издевался над Модести, полагая, что уже ничто не спасет ее от верной смерти. Но она, улучив момент, выхватила свой револьвер и сумела уложить его на месте, опередив на какую-то долю секунды, правда, он успел нажать на спуск и ранил ее в руку. — Я не видела его уже пару лет, — добавила она. — И я не видел его три года, — сказал Джимсон, и в его словах послышалась угрюмая радость. — Я имел несчастье провести почти две недели с ним в больнице, когда Майк попал в аварию около Рио-де-Жанейро. Мы занимали соседние койки. Это плохой человек, мисс Блейз. Он рассказывал мне о своих подвигах, а когда понял, как удручают меня его истории, с особым удовольствием рассказал о вас, мисс Блейз. Он апостол насилия. — Возможно, Дельгадо сгущал краски, мистер Джимсон. Он просто почувствовал, что вы болезненно реагируете на эти байки, и потому из кожи вон лез, чтобы произвести особенно яркое впечатление. — Да, ему это доставляло самое настоящее наслаждение, — согласился преподобный Джимсон, нервно стискивая ладони. — Но при всех скидках на преувеличения меня просто приводит в ужас, что молодая женщина оказалась способной на такие деяния. Тут-то все и началось. Джимсон говорил без умолку. Вскоре выяснилось, что он отнюдь не обычный пацифист, свято убежденный в том, что насилие — корень всех зол этого мира. Он не жалел слов на осуждение насилия во всех его многообразных проявлениях — от мировых войн и гангстерских разборок до, как он выразился, гладиаторских поединков и кулачных бойцов на современных аренах, а также до домашнего насилия в виде порки ребенка. Джимсон отвергал какие-либо оправдания. Любой акт насилия, по его глубокому убеждению, только приводил к новому разжиганию нездоровых страстей. Слушая его вполуха, Модести пожалела, что рядом нет Вилли Гарвина. Сейчас как нельзя кстати пришлось бы прекрасное знание Псалтыря с его грозными речениями. Вилли давно выучил наизусть эту книгу, когда провел год в калькуттской тюрьме, где из всей печатной продукции в его распоряжении имелся только Псалтырь. Модести не сомневалась, что Вилли был бы достойным оппонентом преподобному Леонарду Джимсону. В какой-то момент Модести поняла, что фонтан красноречия преподобного никогда не иссякнет. Теперь в его гневных речах отчетливо прослеживался конкретный объект критики, и недостатка в фактах он не испытывал. — Вы убивали, — тихо говорил он, уставившись в проход между сиденьями. Вверенные его попечению девочки как ни в чем не бывало тараторили по-испански, не обращая на его речи ни малейшего внимания. То ли они плохо понимали по-английски, то ли эта тема была им слишком хорошо знакома. — Вы убивали, — повторил священник и затряс головой, словно ошарашенный этим открытием. — Это никак не укладывается у меня в голове. Это так чудовищно, что ум человеческий отказывается принимать подобное… Модести изнывала от скуки, перерастающей в раздражение. — Лично мой ум вполне принимал это, — холодно заметила она. — Поскольку альтернатива была простой: или убиваю я, или убивают меня. Джимсон пристально посмотрел на нее. — По-моему, лучше, если бы погибли вы, — сказал он с мрачным спокойствием. — Понимаю. Благодарю вас. — Я не имею в виду лично вас. Лучше умереть мне, чем убить другого. — Лучше для кого? — Для мира в целом. Для человечества. Человечество выше отдельной личности, мисс Блейз. Каждый из нас смертей. Каждому приходит время умереть. Вы же спасали себя, прибегая к насилию… — Отвечая на насилие. — Это одно и то же. Вы руководствуетесь ложными и опасными принципами, мисс Блейз, — глухо произнес он. — Всех нас ожидает Страшный суд, и я уверен: когда он настанет, вы дорого заплатите за ваши принципы. — Тем больше оснований мне постараться отдалить этот день. — Она улыбнулась, стараясь смягчить резкий ответ, но ее собеседник никак не отреагировал на улыбку. — В тот день вам будет не до смеха, — коротко сказал священник. Модести чуть подалась вперед и потянула за рубашку на пуговицах, которую носила навыпуск, чтобы немного проветрить томившееся от жары тело. Она ничего не имела против убеждений Леонарда Джимсона, равно как и против утверждений, что Земля плоская. Просто она сильно устала от его голоса. — Вы много говорите о зле, мистер Джимсон, — задумчиво произнесла она. — Но видали ли вы его? Вплотную? Крупным планом? Я имею в виду настоящее зло… — Что вы имеете в виду под настоящим злом? — Я имею в виду жестокость, — сказала она. — Я имею в виду людей, которые чувствуют себя хорошо, только когда наступают кому-то на горло. Тех, кто чувствует себя Всевышним только потому, что у него в руке пистолет. Тех, кто может убедиться в своей собственной реальности, лишь выпуская кишки другим. Жестокость многолика, она дает о себе знать постоянно в малых дозах… Но когда вдруг сталкиваешься с чем-то грандиозным по своей жестокости… — Она посмотрела на обвисший воротничок священника, пожала плечами и закончила: — Тогда начинаешь думать, что есть и одиннадцатая заповедь, которая будет поважнее «не укради» и «не пожелай осла ближнего своего». Модести замолчала. И снова испытала приступ досады на себя. Вообще-то за ней не водилось привычки откровенничать с незнакомыми людьми. Джимсон смотрел на нее с какой-то растерянностью. Затем он беспомощно покачал головой, пожал плечами и вздохнул. Лицо его утратило прежнюю напряженность, и он вдруг улыбнулся с удивившей ее непосредственностью. — Увы, — сказал он, — похоже, мы не в состоянии найти общий язык. Модести тоже улыбнулась, словно предлагая перемирие. — Вы сделали все, что в ваших силах, мистер Джимсон. А потому есть смысл не тратить больше на это времени. — Скорее всего. — Он откинулся на спинку сиденья и расслабился. Мгновение спустя он сказал: — Вы случайно не знаете, каков счет в матче? — Простите? — Я имею в виду крикет… Англия — Австралия. Они начали серию матчей в четверг. — Ах, вы про крикет. — Снова он поразил ее. — Вчера у Англии было двести девяносто шесть после шести ворот… — Вы болеете? — спросил он, и в голосе его появился интерес. — Я больше интересуюсь деревенским крикетом. Но Вилли Гарвин следит за профессиональным чемпионатом… Вчера он как раз поймал по радио в машине последние известия. А вы, как я погляжу, старый болельщик? — Должен признаться, крикет — моя страсть, — с грустью признался Джимсон. — Я, право, стесняюсь этого… Фанатики всегда бывают докучливыми. — Мне иногда приходилось от этого страдать, — кивнула Модести. — А вы сами играете? — Играл, когда учился в Кембридже. — В его голосе послышались тоскливые нотки. — Вы славились подачей? — поинтересовалась Модести. — Подача у меня была самая обыкновенная, но зато я был хорош в поле… — Он застенчиво улыбнулся и, словно боясь утомить собеседницу, вытащил из кармана потрепанное Евангелие и, откинувшись на спинку, начал читать. Модести посмотрела в окно. Они проезжали по широкой дороге. Справа и слева поднимались поросшие кустарником горные склоны, теряясь в вышине. Потрескавшаяся земля была изрезана сотнями тонких извилистых впадин — по ним в дождливые сезоны с гор устремлялись потоки. Дорога стала уходить вверх, и мотор надрывно завыл, помогая машине карабкаться в гору. Внезапно Модести увидела, как лобовое стекло автобуса разлетелось вдребезги. И только потом она услышала звуки выстрелов. Еще толком не успев осознать, что же случилось, она упала в проход. Да, думала она, четыре выстрела, стреляли сзади и чуть сбоку от автобуса. Из автоматической винтовки. По меньшей мере одна пуля попала в водителя, который качался из стороны в сторону на своем сиденье. Двигатель заглох. На какое-то мгновение машина застыла на повороте, затем стала медленно двигаться назад. Две школьницы оказались перед Модести в проходе, оглашая салон пронзительными воплями. Модести оттолкнула их плечом, кинувшись к водителю. Она едва успела нажать на тормоз, как послышался скрежет металла обо что-то твердое: автобус съехал с дороги и уперся задними колесами в каменный уступ. Школьницы закричали, загалдели, но Леонард Джимсон попытался призвать их к спокойствию и порядку на своем отнюдь не безупречном испанском. Водитель лежал у ног Модести с дыркой от пули в спине. Крови вытекло подозрительно мало. Модести перевернула его и по выходному отверстию на груди поняла, что он убит. Модести подняла голову и посмотрела в окно. К автобусу по склону двигались цепочкой семеро мужчин. Вооружены они были чем попало. У одних имелись старинные нагрудные патронташи, у других патронные сумки. Кое у кого на поясах болтались гранаты. Модести услышала, как кто-то крикнул, и поверх автобуса прошла новая автоматная очередь. Сзади по дороге к автобусу приближалось еще пятеро. Модести посмотрела на школьниц. Они уже не кричали — одни молчали, другие что-то тихо бормотали или хныкали. Джимсон стоял на коленях, молитвенно сложив руки и прикрыв глаза. Губы беззвучно шевелились. Модести протиснулась к нему, потрясла за плечо. Он открыл глаза. В них была тревога, но страха не было. — Выведите девочек, — сказала Модести. — Выходите первым с поднятыми руками и платком. Последняя очередь — это предупреждение… Он кивнул, встал и двинулся к двери, призывая своих подопечных к спокойствию, уверяя их, что бояться нечего. Модести взяла свою сумку и последовала за ним. Она решила, что это скорее всего, люди Эль Мико. Небольшой отряд, который проник глубоко в горы. Партизаны, повстанцы, бандиты — в зависимости от того, кто о них говорил, — представляли немалую опасность. Модести не знала, почему они решили обстрелять автобус. Возможно, потому, что любили стрелять по всему, что движется. Она вышла из автобуса и почувствовала всю мощь беспощадного солнца. Джимсон стоял возле своих овечек и махал платком. Модести стояла за школьницами. Она открыла сумочку и извлекла из нее пистолет МАВ-25, ругая себя за то, что оставила свой чемодан в Орсито, чтобы потом его привез Вилли. Там было кое-что весьма полезное при подобных обстоятельствах. Она вынула коробку-аптечку и моток однодюймового пластыря, поставила ногу на подножку автобуса и прикрепила к бедру конец ленты. Разумеется, сейчас пистолетик был пустой игрушкой, но кто знает, если удастся его припрятать, может, он еще и сослужит добрую службу. Впрочем, совершенно не хотелось думать, сколь долго эта часть ее тела будет функционировать как тайник. С тех пор как Модести вышла из автобуса, прошло всего лишь десять секунд. Крик повторился. Вооруженные люди приближались. Модести потянулась было за пистолетом, но внезапно к нему протянулась рука и ухватила оружие за ствол. Резко повернув голову, Модести увидела, что Джимсон держит в руке пистолет так, словно эта вещь может заразить его дурной болезнью. — Нет, — сказал он, глядя ей в глаза, чтобы не видеть ее голой ляжки. — Нет, мисс Блейз… — Глупец! — свирепо прошипела она. — Отдайте сейчас же! Это наш единственный шанс. — Нет, — упрямо повторил он, качая головой. Пистолет описал в воздухе дугу и, перелетев через капот автобуса, скрылся в кустах в двадцати шагах от них. Модести почувствовала, как на нее накатила волна слепой ярости. Ей стоило огромных усилий взять себя в руки и попытаться приспособиться к новым обстоятельствам, но рука ее, отдирая пластырь и выбрасывая его прочь, дрожала. Да, дрожащая рука, конечно же, как нельзя кстати… Модести снова позволила ярости заклокотать в груди, потом нажала пальцами на уголки глаз. Показались слезы. Заставить их появляться было совсем нетрудно, пока она думала об идиотизме священника. Затем она услышала лязг металла, мужские голоса. Запахло кожей, ружейной смазкой, мужским потом… Модести ссутулилась, провела ладонью по пыльному автобусу и мазнула ей по щекам, закрыв лицо ладонями, начала рыдать. Ей начал вторить хор перепуганных школьниц. Солнце по-прежнему шпарило вовсю, а они шагали по узкой дороге, что вилась, уходя в горы. Спереди и сзади шли вооруженные люди, а между ними пленники, возглавляемые преподобным Джимсоном. Он распевал какой-то хорал, призывая девочек присоединиться, но поддержка ему оказывалась крайне слабая. За девочками, которые от усталости даже перестали плакать, спотыкаясь, ковыляла Модести Блейз, обмахиваясь от мух длинными листьями торкильи и довольная тем, что успешно сыграла роль самого безобидного члена этой безобидной компании. Сбоку шел человек, который был постарше остальных. Из-под соломенной шляпы выбивались седые пряди. На загорелом худом лице поблескивали внимательные холодные глаза. Время от времени он пристально смотрел на Модести. На груди у него висел автомат Калашникова, который он был готов в любой момент пустить в дело. Его звали Родольфо. Модести слышала, как это имя упоминали остальные. Он не командовал этим маленьким отрядом. Вожаком был Хасинто, крупный самоуверенный молодой человек в сомбреро. Модести сделала вывод, что Эль Мико плохо разбирается в людях. Ему следовало бы назначить главным Родольфо. Он явно был умнее остальных. Дважды Модести плаксиво спрашивала у Джимсона, долго ли им еще идти. Джимсон вступал в переговоры с налетчиками и дважды отвечал, что, по его мнению, они скоро придут. Она пыталась понять, что сейчас переживает Джимсон. Он не выказывал признаков испуга, и казалось, что он прежде всего заботится о том, чтобы девочки не волновались, а не силится предугадать их будущее. Прислушиваясь к репликам бандитов, Модести сделала вывод: это ударный отряд, высланный Эль Мико на горную дорогу, чтобы на двадцать четыре часа заблокировать по ней движение транспорта. Тем временем сам Мико проводил какую-то очень важную операцию южнее. Двадцать четыре часа уже прошли, и по дороге никто так и не проехал. Не считая злополучного автобуса… Обстрел автобуса, пришла к выводу Модести, скорее был продиктован желанием бандитов как-то развеять скуку, хотя сами налетчики пытались создать друг у друга впечатление, что это было продиктовано то ли военной необходимостью, то ли желанием поживиться. Но в любом случае результаты оказались ничтожными. Правда, в сумочке рыдающей иностранки они нашли четыреста долларов, но у священника и жалкой стайки школьниц были пустые карманы. Очень жаль, потому как операция была проведена блестяще. Но бандиты не собирались отпускать пленников. Решать будет сам Эль Мико, когда вернется. Может, за иностранную женщину удастся получить выкуп. Эль Мико, конечно, был мятежник и борец с угнетателями но захват заложников ради выкупа оставался давней традицией и вовсе ни к чему было поступаться полезными принципами. Джимсон перестал петь. Кто-то из шедших впереди бандитов обернулся и что-то сказал. Священник в свою очередь повернулся к девочкам и, указав рукой на склон высокой горы, произнес: — Мы почти пришли. Не бойтесь. Мы люди мирные, и нам нечего страшиться. Когда Эль Мико вернется, я поговорю с ним, и все станет на свои места… Модести Блейз полувсхлипнула-полуфыркнула, выражая большое сомнение. Кстати, сомнение было вполне искренним. Она бросила на землю оставшиеся листья торкильи. Когда они только начали свое путешествие, покинув дорогу, Модести уронила пару-тройку широких листьев на первой же сотне ярдов. После этого она всякий раз роняла лист, на случай если у человека, который отправился бы по их следам, могли возникнуть сомнения насчет того, куда они двинулись дальше. Вилли Гарвин прекрасно проследил бы даже в этих диких, заросших кустарником местах продвижение одного человека, не говоря уж о целой группе. Но листья помогли бы ему сделать это гораздо быстрее, не тратя лишнего времени. Особенно там, где горные тропы расходились. Опять-таки оставленный под ногами пучок служил предупреждением, что путешествие подходило к концу и двигаться дальше ему следует с большой осторожностью. Механики из гаража уверяли Вилли, что на починку у них уйдет часов семь, но, разумеется, Вилли ни за что не оставит их без надзора, а, скорее всего, вообще сам примет участие в ремонте и не даст им ни минуты покоя, а потому работа будет сделана без проволочек. Модести стала рассчитывать время и расстояние. Если все пойдет без срывов, то может случиться, что уже через четыре часа Вилли обнаружит автобус с мертвым водителем. Еще час уйдет на то, чтобы пройти по горной тропе. Поэтому его появления можно ждать часов через пять. Причем он появится не с пустыми руками. В «мерседесе» он привезет кое-что весьма полезное для таких вот разборок. Но за пять часов может произойти все что угодно. Эль Мико отнюдь не славился учтивым обращением с пленниками. Если бы в автобусе ехали мужчины, то, скорее всего, бандиты просто превратили бы их в живые мишени и потренировались в стрельбе из автоматов, винтовок и пистолетов. Бандиты были молоды, горячи, и у них руки чесались показать миру, кто тут настоящий хозяин. Впрочем, школьницы и она сама могли также быть использованы к удовольствию банды. Модести, правда, полагала, что ее предназначат лично для Эль Мико. Преподобному Джимсону оставалось только уповать на Всевышнего: шансы выжить были мизерными, и даже его сан тут ничем не мог помочь. Он вообще был чужаком… Еще через четверть мили маленькая процессия миновала узкий коридор между высоких каменистых склонов и оказалась в небольшой долине, окруженной невысокими горами. Когда-то она явно использовалась как пастбище, потому что на одном склоне Модести увидела каменное сооружение с узким лазом в стене. В дальнем конце долины желтело подобие лужайки. Там, похоже, имелась вода… Неподалеку от каменного загона находился лагерь, три стреноженных мула ковыляли вокруг палаток и скатанных спальников. Кроме того, там маячило еще двое мужчин. Всего тем самым в отряде было четырнадцать человек. Родольфо, не спуская глаз с Модести, сказал: — Лучше держать пленных подальше от оружия. Хасинто рассмеялся и, сдвинув на затылок сомбреро, спросил: — Этих? — Он посмотрел на жалкую группку задержанных и с усмешкой добавил: — Ты пуглив, как старуха, Родольфо. — И мне хотелось бы стать еще старше. — Делай что хочешь, — буркнул Хасинто, пожимая плечами. — И надо поставить часового, — гнул свое Родольфо, на что Хасинто отрезал: «Обязательно» — и отвернулся. Этот обмен репликами укрепил Модести в ее подозрениях. Только Родольфо обладал смекалкой и опытом, прочие же не имели никакого понятия о воинской дисциплине, были головорезами, играющими в мятежников. Родольфо огляделся, потом обратился к Джимсону, показав рукой влево. Там начинался подъем, переходивший в небольшое плато, над которым нависали голые скалы. — Вон туда, девочки, — сказал священник. — Прекрасно. Мы будем находиться в тени… Часы сменялись часами, но это не оказывало никакого воздействия на Родольфо. Он не ведал усталости и спокойно, но непреклонно нес свою вахту. Тем временем в лагере его товарищи приготовили еду, подкрепились, кто-то улегся спать, кто-то толковал о том о сем. Они прислали пленникам воды, а Родольфо — котелок бобов с мясом и кукурузные лепешки. На вершине напротив плато маячил часовой, который следил за подходами к лагерю. Часовые дважды успели смениться. Но Родольфо не собирался сменяться. Он не хотел спать. Он сидел у края плато. Опершись спиной на скалу и положив на колени автомат, зорко следил за каждым движением пленников. Однажды Модести встала и начала прохаживаться, словно разминая затекшие ноги, постепенно приближаясь к Родольфо. Но тот поднял автомат и резко заговорил. Модести сделала вид, что не понимает. — Мисс Блейз, он говорит, чтобы вы вернулись и сели, — тревожно сказал Леонард Джимсон. — Иначе он будет стрелять. Похоже, он выполнит свою угрозу. Модести изобразила на лице испуг и поспешно вернулась к Джимсону и его подопечным. Некоторые из них дремали. Проведенные здесь часы несколько успокоили девочек. Им казалось, что коль скоро за все это время ничего плохого не произошло, то и дальше ничего дурного не случится. Модести оставалось надеяться, что они правы, хотя особой уверенности в этом не было. Бандиты скучали. Они поели, многие из них успели прикорнуть, но впереди еще оставался почти целый день, а делать им было нечего. Часы у Модести отобрали сразу же, но по солнцу она могла определять время с точностью до десяти минут. По ее расчетам, через полтора часа можно ожидать появления Вилли. Если… Модести с горечью вспомнила о своем пистолете. Ведь сейчас она без труда могла бы застрелить Родольфо, а потом, сделав десяток шагов, оказаться рядом с трупом. Автомат Калашникова был надежным оружием. В обойме у него было тридцать патронов, а у Родольфо в патронной сумке лежало по крайней мере два запасных рожка. Модести быстро прокрутила в голове технические детали. У края плато было возвышение, похожее на бруствер. Кроме того, скала, у которой примостился Родольфо, также служила неплохим укрытием. Модести была уверена, что, завладев автоматом, могла бы с его помощью удерживать эту позицию достаточно долго, до тех пор, например, пока потери бандитов не сделались бы столь значительными, что им пришлось бы отступить. А потери Модести могла им гарантировать. До лагеря было ярдов сорок, а там единственным укрытием служил загон с каменной стеной в пять футов. Первые тридцать секунд стрельбы должны были сыграть решающую роль в тактическом отношении. Главное — не позволить большинству бандитов добежать до загона и отогнать их подальше, чтобы они не смогли воспользоваться гранатами. Потому как граната на этом плато могла натворить немало бед. Если вести огонь из «Калашникова» в автоматическом режиме, будет потрачено впустую слишком много патронов. Поэтому лучше воспользоваться полуавтоматическим режимом и стрелять одиночными выстрелами, прицельно, выбирая себе конкретную жертву. Но ее пистолет лежал в кустах у дороги в двух милях от лагеря, а Родольфо не спускал с нее глаз, видимо, чувствуя в ней опасного противника. Он ни за что не подпустит ее к себе так близко, чтобы она могла надеяться завладеть его автоматом. Вскоре из лагеря к ним подошли Хасинто и еще один бандит. Ухмыляясь, они стали оглядывать школьниц. Потом Хасинто перевел взгляд на Модести и с сожалением пожал плечами, после чего опять уставился на школьниц. Итак, она явно предназначалась Эль Мико. Хасинто и его подручным оставалось довольствоваться тем, что попроще. Модести была готова поспорить, что знает, кого именно из школьниц выберет Хасинто — Розу, пухленькую и с миловидным личиком, которая выглядела постарше остальных. — Как тебя зовут? — дружелюбно осведомился Хасинто, показав рукой именно на эту девочку. — Роза, — отозвалась та, нервно улыбаясь. — Хорошее имя. У нас есть вино — мы добыли его в доме, что попался нам по дороге. Пойдем, Роза, немного выпьем с нами. Роза испуганно покосилась на Джимсона. Тот встал и твердо произнес: — Эти девочки не пьют спиртных напитков. Я требую, чтобы они оставались со мной, так как находятся на моем попечении. У бандита, что стоял рядом с Хасинто, на плече висела винтовка. Он вскинул приклад и ударил им священника в челюсть. Девочки вскрикнули. Джимсон отлетел назад, упал, перевернулся с боку на бок. Затем встал на четвереньки и застыл в этой позе. Рот его был открыт, с шумом втягивая воздух. Он пытался что-то сказать, но не мог. Модести заметила, что Родольфо навел на нее свой автомат. Она не пошевелилась. Хасинто взял Розу за руку и, что-то тихо втолковывая ей, повел к лагерю. Глаза у девочки сделались как стеклянные, и она не сопротивлялась. Второй бандит двинулся следом. — Только немножко вина, — ухмыляясь, говорил он. — Это очень поднимает настроение. Джимсон тем временем стоял на коленях, прижимая руку к челюсти, где уже вспухла большая шишка. Взгляд у него был отсутствующий, рот оставался по-прежнему открытым, и он все пытался что-то сказать, но не мог. Модести посмотрела на Родольфо, показала пальцем сначала на себя, потом на Джимсона. Родольфо поколебался, затем кивнул, пристально следя за ней. Она встала, подошла к Джимсону и сказала: — Не пытайтесь говорить. У вас вывихнута челюсть. Не шевелитесь, а когда я нажму, держите голову ровно. Ясно? Он кивнул. Его лицо было подернуто гримасой боли. Она сунула ему в рот большие пальцы, нащупав задние нижние зубы. — Готовы? Напрягите шею. Чуть выше… Поехали… Она надавила резко вниз, потом чуть в сторону. Что-то словно хрустнуло, это суставы оказались на прежнем месте. Джимсон покачнулся, прижал ладони к щекам. Модести поддерживала его некоторое время, пока он окончательно не пришел в себя. — Спасибо, — сказал он, задыхаясь. — Большое спасибо. Теперь мне надо пойти за Розой. Она надавила ему на плечи, не дав подняться на ноги. — Вы ничего не сможете сделать, мистер Джимсон. Они просто убьют вас… — Пусть убивают, — хрипло произнес он, отталкивая ее руки. — Сесть, — спокойно сказал Родольфо и чуть повел автоматом в сторону лагеря. — Они глупы, но я не хочу никаких неприятностей. Сидеть тихо. Оба. — Он показал подбородком на тощую некрасивую школьницу и сказал: — А то я буду стрелять. Не в вас, а в нее. А потом застрелю следующую. Джимсон остолбенело посмотрел на него, качая головой. — Но это же… — начал он. — Но это же… — И умолк. Он сел и закрыл лицо руками. Села и Модести. Родольфо несколько расслабился. Десять минут спустя они услышали смех Розы. Глупое хихиканье, которое смешивалось с голосами мужчин. Джимсон вздрогнул. Прошло еще пять минут, и Роза пронзительно взвизгнула. Джимсон дернулся, словно его огрели хлыстом. Лицо его сделалось бледным как мел. — Боже правый! — воскликнул он. — Что они делают?! — А что, по-вашему, они могут с ней делать? — грубо отозвалась Модести. Джимсона сотрясала дрожь. Запинаясь, он проговорил: — Мы… мы должны этому помешать. — Помешать? — переспросила Модести. — Как? Если мы только пошевелимся, человек с автоматом начнет убивать остальных девочек. Он прижал к ушам ладони, чтобы не слышать криков Розы, потом снова отнял их, сочтя тишину и вовсе непереносимой. — Но должен быть какой-то способ, — прошептал он. — Никакого способа нет, — оборвала его Модести, не собираясь щадить его чувства, и мрачно добавила: — Вы выбросили мой пистолет. Из принципа. Теперь будете платить за ваши принципы до Судного дня. А с вами заодно и все мы. Священник смотрел на нее несколько секунд, и, как ни странно, эти слова успокоили его. Взгляд у него вдруг сделался отсутствующим, и он устремил свой взор в пространство мимо Модести. — Мне ниспослано испытание, — молвил он глухим задумчивым голосом. Ярость заклокотала в Модести, но она взяла себя в руки и как ни в чем не бывало отозвалась: — Роза будет этим весьма польщена. Крики протеста перешли в рыдания, затем возобновились с новой силой. Из лагеря также доносился мужской гогот, одобрительные возгласы и некоторые полезные советы. Модести постаралась отключиться. На холме Модести заметила часового в большом сомбреро, как у Хасинто. Может, его брат?.. Плохой часовой. Как и все предыдущие. Торчит как перст на вершине на фоне ясного неба. Нет, так не несут караул. Внезапно ее ослепила вспышка света. Модести заморгала, чуть отвернулась, но вспышка повторилась. Возможно, солнце отражалось в бляхе узорчатого ремня на часовом… Внезапно у нее учащенно забилось сердце. Она подняла руки и дважды пригладила волосы. Зайчик исчез. Человек в сомбреро положил правую руку на бедро, уронил ее, потом снова вернул в первоначальное положение. Модести чуть опустила голову, исподлобья следя за ним, чувствуя, как ее охватывает радость. Вилли Гарвин! Неподражаемый Вилли Гарвин появился на час раньше, чем она предполагала. Вилли убрал часового, и теперь на нем были позаимствованные у того куртка-безрукавка и сомбреро. А зайчики он посылал не с помощью пряжки, а маленьким зеркальцем, хранившимся за козырьком «мерседеса». Вилли проявил удивительную предусмотрительность. Он стоял, наклонив сомбреро так, чтобы оно скрывало его лицо, затем посмотрел по сторонам и медленно поднес правую руку к уху. Какие инструкции? Модести затаилась. Вилли спустился чуть ниже, и теперь его не было видно на фоне неба. Модести знала, что он находится в укрытии и будет смотреть на нее в бинокль. У нее ушло больше пяти минут на то, чтобы передать свое сообщение. Разумеется, их обычный код «тик-так» сократил бы время раза в четыре, но под неусыпным надзором Родольфо она была лишена свободы действий. Ей приходилось двигать руками и телом так, чтобы у него не возникало никаких подозрений, а это привело к значительным промежуткам между сигналами. Наконец она сложила руки на груди. Роза уже почти совсем затихла. Из лагеря доносились только долгие всхлипы, едва слышные на таком расстоянии. На холме снова возник Вилли Гарвин, коснулся рукой левого уха и исчез из вида. Этот жест означал: сигнал понят. Модести словно невзначай посмотрела на Родольфо. Хорошо, что Вилли пустит в ход винтовку. Если бы пришлось стрелять из пистолета, шансы на успех были бы незначительны Вилли любил повторять, что из пистолета он не попал бы в сарай, даже если бы находился в нем. Если жертва была близко он метал нож, и тут ему не было равных. Впрочем, и из винтовки он стрелял неплохо. Вилли должен был захватить карабин САР-15, идеальное оружие для ближнего боя, а также автоматическую винтовку М-14. Ее рожок вмещал двадцать расположенных в шахматном порядке патронов. Винтовка не могла действовать полностью автоматически. Зато в полуавтоматическом режиме она отличалась большой надежностью и точностью. Модести увидела, как в голове Родольфо появилось огромное выходное отверстие пули, за сотые доли секунды до того, как услышала звук выстрела. Не успел Родольфо повалиться набок, как Модести уже вскочила и бросилась к нему. Схватив автомат, она обратила внимание, что он настроен на автоматический режим, перевела его на полуавтоматический, быстро извлекла из окровавленных патронных сумок на груди Родольфо запасные рожки и перевернула труп так, чтобы он создавал дополнительное укрытие. Модести умышленно оставила небольшой зазор между телом убитого и скалой, чтобы не мешать обзору. Модести приняла положение для стрельбы, прижав деревянный приклад к плечу. Она услышала за собой перепуганный хор девичьих голосов. Школьницы сейчас находились, в общем-то, в безопасности, если, конечно, не будут вскакивать на ноги. Модести сперва решила напомнить им об этом, но забраковала идею как излишнюю. Тот, кому нужно о этом особо напоминать, вряд ли пострадает, если получит пулю в голову по причине отсутствия там мозгов. С момента выстрела прошло всего лишь десять секунд, а в лагере в сорока ярдах от плато бандиты стали поспешно вскакивать на ноги, озираться по сторонам. Они рассредоточились, хватая свои ружья и автоматы. Они были скорее удивлены, чем встревожены. В конце концов что такое одиночный выстрел? Они еще не знали, что Родольфо убит. Роза, раздетая донага, стояла на четвереньках на подстилке из нескольких одеял. Она смотрела в сторону плато. Модести подняла голову и махнула ей рукой. Роза, шатаясь, поднялась на ноги и, завернувшись в одеяло, неуверенно двинулась к ней. Бандиты возбужденно гомонили и задавали друг другу вопросы, на которые никто не мог дать вразумительного ответа. Роза была уже на полпути к плато, когда один из бандитов увидел ее и окликнул. Модести навела автомат на Хасинто и громко крикнула ему: — Хасинто, вели своим бандитам бросить оружие. Вы под перекрестным огнем. Ее окрик, как она и предполагала, действия не возымел, и Модести усмехнулась своей глупости, которая может стоить кому-то жизни. Скорее всего Розе, в первую очередь. Хасинто схватил свой автомат, попытался навести его на Розу, но Модести опередила его, уложив выстрелом в грудь, и нацелила автомат на второго бандита, целившегося с колена. Грянул еще один выстрел, и, словно вторя ему, с холма раздалось три выстрела подряд. Среди разбойников началась паника. Трое их товарищей застыли навсегда, четвертый полз, волоча за собой перебитую ногу. Бледная от ужаса Роза ринулась бегом к плато, таща за собой одеяло. Модести не стреляла, выискивая, не собирается ли кто-то из бандитов открыть огонь по Розе. Но они зигзагами, короткими перебежками неслись к загону. Вилли Гарвин стрелял с холма, не торопясь, аккуратно выбирая себе цели. На земле валялось уже шестеро горе-партизан. Модести подстрелила последнего, когда тот, казалось бы, уже достиг спасительного загона и перебирался через ограду. Роза уже была возле самого плато. В глазах ее стоял животный ужас. Джимсон стоял у каменной стены, прижав руку ко лбу, словно все это окончательно сбило его с толку. Вокруг него сгрудились школьницы — кто сидел, кто стоял на коленях. С воплем облегчения Роза бросилась к ним, и они приняли ее в свои ряды, бормоча слова сочувствия и утешения, к которым примешивалось и некоторое благоговение перед тем, что выпало на ее долю, позволив ей перейти в категорию Потерявших Невинность. Тихо, но свирепо Модести сказала: — Мистер Джимсон, в вас могут бросить гранату. Отведите девочек за камни, что справа от вас, и пусть все лягут плашмя. Тотчас же о камни, что создавали барьер, зацокали пули. Модести стала вглядываться в прогал между скалой и трупом Родольфо. С вершины холма послышалась канонада. Вилли поливал свинцом загон, и хотя вероятность попадания была минимальной, бандитам пришлось затаиться, что дало Модести возможность спокойно изучить и оценить обстановку. Итак, на земле лежало шестеро — они были убиты или тяжело ранены. Родольфо был мертв. Кроме того, Модести уложила еще одного, когда он уже было перелез через ограду. Получалось, что в загоне пряталось пятеро бандитов. Даже со своей верхотуры Вилли мог достать их — ограда была не слишком высокой. Защелкали выстрелы, и Модести почувствовала, как свинец терзает труп Родольфо. Снова послышались одиночные выстрелы с холма. Вилли опять переключился на М-14, метя в амбразуру и надеясь на удачный рикошет. Из-за спины Модести послышался отчаянный, срывающийся голос Джимсона: — Мисс Блейз… Прекратите! Прекратите человекоубийство! — Это вы им скажите, — злобно отозвалась Модести и выстрелила по амбразуре. — Мисс Блейз… прошу вас… — Голос звучал громче, ближе. Модести повернула голову и, к своему негодованию, увидела, что священник направляется к ней, оказавшись на открытой части плато. — Ложись, болван, — крикнула она. С холма последовало два выстрела один за другим. Модести резко повернулась и увидела, как человек в загоне дернулся и упал. Он сам подставил себя под пулю, вскочив на ноги. У Модести что-то сжалось внутри, когда она поняла причину такого поступка. В воздухе, как ей показалось, страшно медленно летела черная круглая осколочная граната. Бандит неплохо размахнулся, и Вилли никак не мог помешать ему. Граната должна была пролететь над лежавшей Модести в десяти футах. Нельзя было вскочить и попытаться поймать ее. Это означало подставить себя под пули сидящих в загоне. На сколько рассчитан запал? От четырех до семи секунд? Если граната взорвется в воздухе, Модести должно здорово повезти, чтобы уцелеть. Очень здорово. Если граната сначала ударится о землю, а потом уж взорвется, тогда у Модести появятся шансы выжить, если она, конечно, впечатается в землю. У нее, но не у Джимсона. Модести крикнула: «Граната» — и в тот же миг поняла, что тот и сам заметил ее. Преподобного словно подменили, он уверенно и ловко двинулся ей навстречу. Поймал гранату на лету, примерно в восемнадцати дюймах от земли. Рука чуть опустилась под весом добычи, потом согнулась и выпрямилась — последовал отменный бросок, после чего священник упал назад и сразу перевернулся набок. Граната пролетела в трех футах над Модести. Это был бросок опытного игрока в крикет, возвращающею шар по низкой траектории молниеносным движением кисти. Из загона послышались новые выстрелы, поскольку бандиты увидели Джимсона. Но поздно, он уже оказался на земле и был недосягаем для их пуль. Модести инстинктивно съежилась, снова увидев гранату над собой, но теперь она уже летела, вращаясь, туда, откуда ее прислали. Едва успев перелететь через каменную ограду, она взорвалась в шести футах от земли. После того как грохот и эхо от взрыва стихли, над долиной воцарилась почти что нереальная тишина. Ее нарушали только голос вопившего за каменной оградой бандита и топот ног Модести, ринувшейся вперед. За свою жизнь ей приходилось быть свидетельницей многих сюрпризов, но… Только опыт и интуиция помогли Модести быстро преодолеть потрясение и ринуться к загону еще до того, как окончательно стихли последние отголоски эха. Пять секунд спустя она была уже у загона с автоматом наизготовку. Надо довести дело до конца. Нельзя упускать такой удобный случай. Но все уже было кончено и без нее. У прохода в каменной ограде слабые стоны прекратились. То, что открылось взору Модести, поразило даже ее. Осколочная граната может понаделать немало бед с теми представителями рода человеческого, кого угораздило оказаться в месте взрыва. Модести быстро осмотрела бандитов на земле. Никто не шевелился. Она подняла автомат и махнула им Вилли. Затем послышался хруст мелких камешков под ногами и рядом с ней оказался преподобный Леонард Джимсон. Он заглянул в загон и отвернулся. Его сотрясали спазмы. Модести не стала смотреть на священника, но положила автомат и вошла в загон, чтобы окончательно удостовериться, что никто из прятавшихся там не выказывает признаков жизни. Минуту спустя она услышала срывающийся голос Джимсона: — Они все… умерли? Модести чуть приподняла одного из народных мстителей, затем опустила его на землю. — Да, умерли, — кивнула она Джимсону. — Когда над тобой в шести футах взрывается осколочная граната, немного шансов уцелеть. Ну, а в этом каменном загоне осколки рикошетировали от стен, как разъяренные шершни. — Боже мой! — только и произнес священник и опустился на колени. Вилли Гарвин между тем спускался с холма в долину. На краю плато появились школьницы. Модести крикнула им оставаться на месте, подобрала автомат и двинулась осматривать тех, кто был подстрелен в первые секунды сражения. Она заметила с удовлетворением, что мулы не пострадали. Трое из четверых бандитов были живы. Один без сознания, двое других лежали с перекошенными от боли и страха лицами и не думали ни о каком сопротивлении. Модести собрала их оружие, отнесла подальше и стала оценивать ситуацию. Двое ранены в плечо, один в ногу. Все в тяжелом состоянии. Она опустилась на колени возле того, кто лежал без сознания, и стала разрезать пропитанную кровью рубашку его же ножом. Появился и Вилли Гарвин. На плече у него была винтовка М-14, в руках карабин, за спиной рюкзак. Он внимательно оглядел Модести, пытаясь понять, не ранена ли она. — Со мной порядок, Вилли-солнышко, — сказала Модести. Он кивнул, снял со спины рюкзак, мрачно оглядел поле боя. — Тоже мне вояки, — буркнул он. — Армия Спасения и то повоевала бы лучше. Того, кто у них тут был за главного, надо расстрелять. — Я его уже застрелила, — кивнула Модести. Кожаная безрукавка Вилли была в крови. Судя по всему, не его, а прежнего владельца. Кровь уже успела высохнуть. Было бессмысленно спрашивать, жив часовой или нет. Вилли явно подкрался так, чтобы метнуть нож и успокоить его навсегда. Ставка была слишком велика, чтобы понапрасну рисковать. Вилли открыл рюкзак и вытащил большую жестянку — хорошо оснащенную аптечку первой помощи. Модести сказала: — Надо наложить повязку, подержи его, а я перевяжу. Десять минут спустя они сделали для этой троицы все, что могли. Раны их были перевязаны, и каждый получил инъекцию морфия. Модести выпрямилась и оглянулась. Джимсон по-прежнему коленопреклоненно молился. Школьницы сидели на краю плато, напоминая кур на насесте. — Сигареты не найдется? — спросила Модести Вилли. Вилли вытащил пачку, вынул сигарету, зажег и передал Модести. Потом стал осматривать поле боя с видом недовольного профессионала. — Насильники из них отменные, не то что солдаты, — буркнул он. — А что с девицей? Я видел, как с ней резвилось четверо, пока мы не начали палить. Модести обернулась к плато. Роза, укутанная одеялом, стояла и с интересом смотрела на поле битвы. Хорошо, что бандиты начали с Розы, подумала Модести. У нее была здоровая крестьянская натура и нервы крепкие. Пройдет еще немного времени и, кто знает, вдруг она будет вспоминать эпизод на одеялах в лагере с меньшей неприязнью, чем родительскую порку. — Она не пропадет, — сказала Модести. — А нам пора убираться. А то скоро сюда пожалует сам Эль Мико. — Эль Мико погиб, — сказал Вилли. — Я слышал выпуск новостей в машине еще до того, как обнаружил автобус. Большой триумф. Веселая музыка. Правительственные войска организовали его отряду, на перевале к югу от этих мест, засаду. Устроили там хорошую мясорубку. Когда бой закончился, нашли труп Эль Мико. Это меняло дело. Теперь они могли спокойно заняться ранеными. — Как ты думаешь, с автобусом все в порядке? — спросила вдруг Модести. — Я его бегло осмотрел. Погнулась выхлопная труба. Ну и лобовое стекло, конечно, вылетело. Я могу довести его со священником и его овечками, а ты садись в «мерседес». К закату попадем в Сан-Тремино. — В Сан-Тремино? — удивленно спросила Модести: она-то думала вернуться в Орситу. — Гарсия ждет, — отозвался Вилли. Тут Модести вспомнила, что ехала к умирающему Гарсия. Последние события заставили забыть о первоначальной цели путешествия. — Орсита ближе, — сказала она. — Для этих троих. До автобуса их можно доставить на мулах. Чем быстрее ими займутся врачи, тем лучше. — Они и после этого проживут недолго, Принцесса, — рассудительно заметил Вилли. — Нам ведь придется сообщить, кто они такие. А мятежников в этих местах вешают без разговоров. — Верно, — Модести протерла глаза тыльной стороной кисти. — Что-то я сегодня плохо соображаю. — Погода такая, — сказал Вилли, глядя на ясное небо. — Слишком большая влажность. Модести бросила сигарету. Теперь, когда опасность миновала, ее мозги требовали отдыха, отказываясь принимать решения так же стремительно, как недавно. Если оставить раненых здесь, они умрут. Если доставить их в городскую больницу, их повесят. — Как произошел этот фокус с гранатой, Принцесса? — осведомился Вилли. — Мне с холма было плохо видно, но вышло все лучше не придумаешь. Она кивнула в сторону Джимсона, по-прежнему стоявшего на коленях у загона. — Это поработал священник. Играл когда-то в крикет за Кембридж. В одну секунду поймал и вернул… Вилли удивленно присвистнул и сказал с ухмылкой: — Эль Мико не хватало таких вот, как он. — Сильно сомневаюсь, — отозвалась без тени юмора Модести. — До этого эпизода с гранатой он портил мне все подряд… Ладно, после расскажу. В сопровождении Вилли она подошла к загону. Джимсон поднял голову. Руки его были сложены, пальцы сцеплены. Он сказал тихим, срывающимся голосом: — В одном вы были правы… До этого я никогда не видел настоящего зла. Сегодня я познакомился с ним. Сегодня я заглянул в ад… Он медленно поднялся. Модести поглядела на кровавое месиво в загоне и устало произнесла: — Нет, мистер Джимсон. Эти люди как раз не очень опасны. Бедность, примитивное существование… Недалеко ушли от животных… Священник удивленно посмотрел на нее. — Я не имел их в виду. Модести посмотрела на Джимсона, затем на Вилли и спросила: — Тогда, может быть, вы про нас? Джимсон отрицательно покачал головой и, как человек, испытывающий мучения, надрывно сказал: — Я говорю о себе. Вилли и бровью не повел, а Модести попробовала его успокоить: — Вы избавились от гранаты, которая уничтожила бы всех нас. Просто она приземлилась не на плато, а в загоне… — Нет… — снова покачал головой Джимсон. — Я вполне мог бросить ее куда-то еще. На моих руках кровь пятерых. — Все лучше, чем если бы на их руках была ваша кровь, — беззаботно сказал Вилли. — То, как они обошлись с толстушкой, только цветочки. — Нет! — воскликнул Джимсон. — Нет. Я предал себя! Модести пожала плечами. Несмотря на малоприятное общение с Джимсоном, она не питала к нему никаких плохих чувств. Скорее наоборот. Он был псих, но разве можно винить его за это? Зато он был последователен. И не трус. И среди всех его завиральных идей, может, и таились зерна правды, которые когда-нибудь, может, в другом мире, дадут всходы… Но не сейчас. Не в этом мире… — Приведи мулов, Вилли-солнышко. Погрузим раненых. — Значит, ты их хочешь сдать? — Да, повезем в Сан-Тремино. Может, они и не доживут… Да и если тамошний доктор такой же, как механики в Орсите, то мы окажем им большую услугу. Ну, а если им суждено быть повешенными… В общем, умирать всегда лучше не сегодня, а завтра… Розе тоже, кстати, нужен доктор, а в Сан-Тремино есть больница. Вилли пошел за мулами, а она помахала рукой школьницам. Она очень надеялась, что застанет Гарсия в живых. Солнце было еще довольно высоко, и голова у Модести сильно болела. День выдался тяжелый. Она подошла к Вилли и стала помогать ему снимать путы с мулов.