— Это все, что ты хотела сказать? — почти шепотом спросил Серебряный.

— Нет. Я постучала по лапам между когтями. — Она изобразила это своим фонариком. — Молодняк птиц охватывает когтями ветви — это необходимый для выживания инстинкт. У некоторых грифонов и химер он есть, у других — нет. Я не знаю, насколько это важно.

Она посмотрела на оскорбленно молчащего Серебряного и неожиданно устыдилась. Так не годится разговаривать с клиентами, как бы те ни действовали на нервы.

— Я очень огорчена.

— Пока еще не очень, — ответил Серебряный, отворачиваясь. Его когти оставили глубокие борозды в камне. — Все еще впереди.

Бидж глядела ему вслед, окаменев. Она по крайней мере надеялась, что ее убьют быстро.

Рядом с ней отчаянно закричала химера, еще сильнее опалив свои усы. Бидж осторожно пробиралась по скользким бревнам и грязи, стараясь не обращать внимания на шныряющих под ногами паразитов. Химера выжидающе посмотрела на нее и перекатилась на спину, ожидая, что ей почешут живот.

— Фран… — вздохнула Бидж. Она глубоко сочувствовала своему другу-грифону: знакомство с химерой не доставляло особого удовольствия, а эта была его подругой, по крайней мере ради продолжения рода.

В окружающем шуме Бидж едва не упустила приглушенное постукивание откуда-то из-под Фран. — Фран, подвинься. — Она оттолкнула химеру. — Будь умницей, пожалуйста, подвинься.

Стук начал ослабевать. В отчаянии Бидж отломила ветку и потыкала Фран острым концом. С возмущенным криком, размахивая скорпионьим хвостом, та перекатилась на бок. Огромный напившийся клещ оторвался при этом и свалился на гнездо.

Рядом оказалось яйцо, настолько придавленное телом химеры, что его почти не было видно из покрывающего бревна мусора.

Бидж опустилась на колени, благодаря судьбу за то, что одета в плотные джинсы, и стала лихорадочно откапывать яйцо. Она подняла его и прислушалась. Звуки прекратились.

Девушка постучала по скорлупе веткой, потом начала отбивать кусочки, пока наконец не проделала достаточно большое отверстие, чтобы просунуть в него пальцы. Отколупывая скорлупу, она постепенно превратила остатки яйца в чашу.

В ней бессильно поникла маленькая золотисто-рыжая головка с неоткрывшимися еще глазами. Птенец не шевелился. Бидж приложила стетоскоп к его груди. Сердце билось слабо, но вполне различимо.

Бидж палочкой раскрыла клювик, скатала еще один лист бумаги в трубочку и дунула; сжав пальцами грудь, она заставила малыша сделать выдох, потом снова дунула ему в рот через трубочку. Фран, заглядывая ей через плечо, издавала тихий встревоженный писк.

Что-то коснулось шеи Бидж. Она смахнула это что-то и обнаружила, что скорпионий хвост Фран занесен над ней.

— Малыш нуждается в помощи, — сказала Бидж, не двигаясь с места и стараясь не вспоминать, как этот хвост пригвоздил к земле крупную птицу.

После еще трех попыток вдохнуть в новорожденного жизнь Бидж сунула руку в рюкзак и вытащила шприц и бутылочку допрама. Она зубами сняла колпачок с иглы, проткнула резиновую крышечку и набрала в шприц лекарство, потом перевернула малыша и быстро нашла его кошачью пуповину. Та каким-то невероятным образом соединялась с желтком яйца. Бидж мельком подумала о том, на что могли бы быть похожи яйца утконоса. Определять подходящую дозировку не было времени; Бидж ввела несколько миллилитров и стала ждать, кусая губы. Теперь она понимала чувства грифонов:

«Пожалуйста, Господи, только не этот… Пусть мне не придется разбивать сердце отца…»

То ли дозировка лекарства, то ли искусственное дыхание, то ли извлечение из яйца в последний момент сыграли свою роль — а может быть, и все три фактора в совокупности. Птенец кашлянул, несколько раз судорожно вздохнул и захлопал своими пуховыми крылышками. Он повернул к Бидж головку с зажмуренными еще глазками и издал долгий жалобный писк — вопль голода и одиночества.

Бидж взяла малыша на руки.

— Я присмотрю за тем, чтобы тебя накормили. Тебя зовут… — Она осознала, что не знает, что сказать. Если имя новорожденного грифона так важно и держится в таком секрете, у нее нет права называть новорожденного. — Ты сын Астуриэля, — прошептала Бидж и в неожиданном порыве поцеловала влажный лобик над клювом.

Его глаза, золотые и бездонные, открылись и уставились на Бидж на невероятно долгую секунду. Она почувствовала, что малыш отчетливо воспринимает все, что она делает и говорит.

Потом глаза снова закрылись, и новорожденный опять стал просто помесью орленка и львенка. Бидж опустила его на землю, пытаясь сообразить, что делать дальше.