Андрей Лучников положил на стол деньги, забрал свои газеты и вышел из кафе. То же самое проделал на другой стороне улицы полковник Чернок, командующий Северным Укрепрайоном Острова Крым. Они двинулись в сторону «Селекта», почти зеркально отражая друг друга.

Они были действительно похожи, одногодки из одной замкнутой элиты врэвакуантов, один пошире в кости, другой постройнее, один военный летчик, другой писака и политик.

— Ты мешал мне читать газеты в своей «Ротонде», — сказал Лучников.

— А ты мне не давал пить кофе в своем «Доме», — сказал Чернок.

— «Дом» лучше, — сказал Лучников.

— А у меня костюм лучше, — сказал Чернок.

— Убил, — сказал Лучников.

— не лезь, — сказал Чернок.

За диалогом этим, естественно, стояла Третья Симферопольская Мужская Гимназия имени Императора Александра Второго Освободителя.

Им принесли пива.

— Читал последние новости из Симфи? — спросил Лучников.

— Яки?

— Да. По последнему поллу их популярность поднялась на три пункта. Сейчас она еще выше. Идея новой нации заразительна, как открытие Нового Света. Мой Антошка за один день на Острове стал яки-националистом. Зимой — выборы в Думу. Если мы сейчас не начнем предвыборную борьбу, России нам не видать никогда.

— Согласен. — Полковник был немногословен.

Они стали обсуждать план быстрого создания массовой партии. Сторонников Общей Судьбы на Острове множество во всех слоях населения. К исторически близкому воссоединению с великой родиной призывают десятки газет во главе с могущественным «Курьером». Нет сомнения, что когда возникнет СОС — вот такая предлагается аббревиатура, Союз Общей Судьбы, звучит магнитно, ей-ей, в этом слове уже залог успеха, — итак, когда возникнет СОС, другие партии поредеют. Нужно как можно скорее объявлять новую партию и делать это с открытым забралом. Да какая уж там секретность! Если даже муллы за автономию в границах СССР, секретность — вздор. Военным разрешено будет примыкать к СОСу? Прости, но в этом случае мы не можем считать СОС политической партией. Что ж, можно и не считать его политической партией, но в выборах участвовать. Прости, нет ли в этом демагогии? Пожалуй, в этом есть демагогия именно в советском духе или в стиле наших мастодонтов: мы за разрядку, но при нарастании идейной борьбы; мы не государство, но самостоятельны; мы не партия, но в выборах участвуем… Нет, демагогия нам не годится. Наша хитрост — отсутствие хитрости. Мы… Кто это все-таки «мы»?

Старина, это пустой вопрос. Сейчас речь идет о спасении, и не о спасении Крыма, как ты понимаешь… Чтобы участвовать в кровообращении России, надо стать ее частью. Ну, хорошо, давай о практическом.

Они еще некоторое время говорили о «практическом», а потом замолчали, потому что за стеклом террасы остановились две девки.

Две монпарнасские халды в снобских линялых туниках, с нечесаными волосами, с диковатым гримом на лицах. Пожалуй, даже хорошенькие, если отмыть. Чернок и Лучников посмотрели друг на друга и усмехнулись. Девчонки прижались к стеклу в вопросительных извива — ну как, мол, поладим? Лучников показал на часы — увы, дескать, времени нет, ужасно, мол, жаль, мадемуазель, но мы не принадлежим себе, такова жизнь. Девчонки тогда засмеялись, послали воздушные поцелуи и бодренько куда-то зашагали. У одной из них был скрипичный футляр под мышкой.

— Вчера я познакомился с прелестной женщиной, — мягко заговорил Чернок. Он почему-то культивировал мягчайший старомодный стиль а обращении с женщинами, что, впрочем, не мешало ему распутничать напропалую. — Она была восхищена тем, что я русский, — «Ом совэтик!» — и ужасно разочарована, когда узнала, что я из Крыма, — «Значит, вы, месье, не русский, а кримьен?» Мне пришлось долго убеждать ее, что я не сливочный. Многие уже забыли, что Кры — часть России…

— Что твои «миражи»? — спросил Лучников. Полковник сидел в Париже уже целый месяц, ведя переговоры о поставках модели знаменитого истребителя-бомбардировщика для крымских «форсиз».

— На днях подпишем контракт. Они продают нам полсотни штук. — Чернок рассмеялся. — Полный вздор! К чему нам «миражи»? Во-первых, наши «сикоры» ничуть не хуже, а потом пора уже переучиваться на «миги»… — Он вдруг заглянул Лучникову в глаза. — Мне иногда бывает интересно, нужны ли им такие летчики… как я.

Лучников раздраженно отвел глаза.

— Ты же знаешь, Саша, какой там мрак и туман, — заговорил он через минуту. — Иногда мне кажется, что ОНИ ТАМ сами не знают, чего хотят. НАМ важно знать, чего МЫ хотим. Я хочу быть русским, и я готов даже к тому, что нас депортируют в Сибирь…

— Конечно, — сказал Чернок. — Обратного хода нет. Лучников посмотрел на часы. Пора было уже рулить в Пляс до Фонтенуа.

— Задержись на три минуты, Андрей, — вдруг сказал Чернок каким-то новым тоном. — Есть еще один вопрос к тебе.

Бульвар Монпарнас чуть-чуть поплыл в глазах Лучникова, слегка зарябил, запестрел длинными, словно струи дождя, прорехами: что-то особенное было в голосе Чернока, что-то касающееся лично Лучникова, а такой прицел событий лично на него, вне Движения, стал в последнее время слегка заклинивать Лучникова в его пазах, в которых еще недавно катался он столь гладко.

— Послушай, Андрей, одно твое слово, и я переменю тему… Так вот, не кажется ли тебе… — мягко, словно с больным или с женщиной, говорил полковник и вдруг закончил, будто очертя голову, — … что ты нуждаешься в охране?

«Вот он о чем, — подумал Лучников. — О покушении. Вернее, об угрозе покушения. Вернее, о намеках на угрозу покушения. Странно, что я совсем забыл об этом. Должно быть. Танька вымела эту пакость из моей головы. Как это постыдно — быть обреченным, вызывать в людях осторожную жалость. Впрочем, Чернок ведь солдат, он дрался под Синопом, а каждый солдат всегда основательно обречен…»