Рудольф Ольшевский
ФАМИЛИЯ НЕ СООТВЕТСТВУЕТ
Утро пахло морем, хотя оно находилось за длинной улицей Розы Люксембург, большим парком Шевченко и бесконечным спуском от памятника неизвестному матросу Рабиновичу, анекдот о котором с такой длинной бородой, что она тянется до самого пляжа Ланжерон.
Судьбы еще не было ни у меня, ни моих друзей. В жизнь Женьки Ермолаева еще не ворвалась Кларка стремительным рондат-фляк-сальто с поворотом на сто восемьдесят градусов. Не ворвалась, не скрутила и остановилась перед пропастью, зажмурив глаза. Это произойдет года через два, и я не успею крикнуть ей:
– - Не открывай глаза, Кларка! Не открывай, потому что начнется судьба. Скучная работа в цирке с риском для жизни каждый день. Со ста граммами для смелости перед полетами под куполом. А потом тебя укусит обезьяна дрессировщика Куксы, и шрам со временем посинеет на твоей щеке. А Женька уедет в Сибирь на лесоповал. Послушай, Кларка, скрути в обратную сторону сальто и фляк на узкой дорожке времени. Давайте все попятимся и вернемся в те годы, когда судьба еще не началась. И я лежу в кровати, а утро пахнет морем.
И заезжает в комнату Женька Ермолаев, притормозив велосипед у моей кровати. И мама, глядя поверх очков, говорит ему:
– - Женя, ты, таки да, больной на всю голову. Это был первый велосипед нашего переулка. Женькина мама привезла его из Грузии от дяди Гено. Он сигналил по-грузински, где много "Х" и "К". Сначала все шло неплохо. Женька бежал рядом и держал седло, а я давил на педали. Руль на булыжной мостовой вырывался из рук, и переднее колесо все время хотело уехать самостоятельно в другую сторону. Однако я его возвращал на место.
И вдруг Ермолаев пропал. Я это вначале почувствовал, а потом, скосив один глаз, увидел, что ноги его исчезли. Чтоб не свалиться, я стал сильнее давить на педали, и велосипед меня понес, как дикая лошадь. Неожиданно где-то наверху, у моего уха возник голос:
– - Для первого раза совсем неплохо. Берем разбег с Дерибасовской до бойни. Меня охватил ужас, я понял -- Ермолаев стоит на багажнике. А голос продолжал:
– - Будьте повнимательней, товарищ Уточкин. Это вам не съезжать по Потемкинской лестнице.
Держась за мою голову, которую я для безопасности втянул в плечи, Женька перекинул правую ногу через мое плечо. Затем он то же самое сделал с левой ногой и уселся на мои плечи. А переезжали мы в это время улицу Преображенскую, по которой, между прочим, ходят трамваи. К счастью, трамваев в Одессе не дождешься. Частные машины в то время были только у китобойцев флотилии "Слава". А те где-то в Гренландии "обеспечивали детей рыбьим жиром".
По ту сторону трамвайной линии, на углу, мой знакомый Сюня, продавал газировку. Очередь, как по команде, повернулась в нашу сторону. Сам Сюня застыл, не закрутив сироп, и тот, наполнив стакан, лился через край.
– - Сюня, закрой рот и сироп!-- Успел крикнуть Женька.
А мы уже подъезжали к Александровскому садику, который назывался сквером Сталина. Скверное все-таки слово сквер. Здесь обычно безразмерная дворничиха Маня продавала семечки. Она и сейчас издали, приветствовала нас двухпудовой рукой:
– - Бачь, шо вытворяет наш Дамский пистолет! Ты кудой?
– - успела нам вслед выкрикнуть она.
– - Шо по виду не бачите кудой.
– - Ответил Ермолай.
– - На море и обратно.
Держась за мою голову, он поставил пятку на плечо.
– - Оркестр -- туш! Смертельный номер -- старый осел молодого везет!
Обладая кошачьей ловкостью, он каким-то образом поднял вторую ногу, и носок ее уперся во второе мое плечо. Я чувствовал, как этот шиз медленно выпрямляется.
Пушкинскую мы проскочили прямо перед носом затормозившего троллейбуса. Посыпались искры, и упала штанга. Я не слышал, что кричал за лобовым стеклом водитель, но по его лицу все понял. У нас в Одессе, как сказал Карцев, когда ругаются, то перебарщивают лицом.
Я бы тоже переборщил, но лицо у меня было занято.
На Канатной трамвая тоже, слава богу, не было. Я же вам говорил, что в Одессе, пока дождешься трамвая, можно научиться кататься на велосипеде. Правда на Канатной угол Жуковского чуть не налетел на меня наш учитель по черчению Зюзя, но я вывернулся, и Женька удержался, опершись о нецензурное слово, которое Зюзя не услышал по причине своей глухоты.
– - Хулигански морда!
– - выдохнул наш педагог свое обычное ругательство передвигая свои широко расставленные ноги, похожие на циркуль. Он вышел из парадной, как старый матрос, страдающий геморроем.