Дильшад не хотела верить обнадеживающим словам Фахреддина.

– Не наивно ли это, Фахреддин,- жить надехщэй на счастье, полагаясь на ход, событий? Подстерегающее меня несчастье близко. Если ты хочешь спасти меня, увези поскорей из дворца и спрячь куда-нибудь, иначе будет поздно.

– Уверяю тебя, тем, кто желает нашего несчастья, не придется торжествовать. Мы же будем счастливы! Я построю наше счастье на их могилах. Я не буду похищать тебя из дворца, как вор. Я освобожу тебя, как герой, и отвезу в твой родной Байлакан. Ты увидишь своих родителей, забудешь все печали.

Дильшад, я разрушу мерзкие стены эмирского дворца и освобожу сотни таких же несчастных, как ты. Я дам свободу не только тебе одной. Не быть мне Фахреддином, если я не превращу в руины стены этой тюрьмы - дворца, полного роскоши, гнета и горя, и не создам на его месте кладбища. Верь мне! Освободив тебя, я разорву также невидимые цепи, под тяжестью которых сгибаются сотни пленниц, облаченные в саван нарядов и драгоценных украшений. Но пока об этом никому ни слова! Хотя жители дворца - пленники, страдающие от гнета господ, тем не менее это опасный народ, ибо для того, чтобы жить более или менее спокойно, они вынуждены отнимать покой у других. Во дворце эмира счастье одних построено на несчастье других. Мерзкая вещь!

Все это было хорошо известно Дильшад.

– Верно, Фахреддин, дворец - гнездо интриг, там царят зависть, ненависть и ревность. Рабыни и наложницы эмира страдают от гнета его главной жены Сафийи-хатун. Живущим во дворце рабыням приходится выслушивать от нее такую грязную брань, какую ты не услышишь из уст самого безнравственного проходимца. Извини меня, Фахреддин, во дворце даже те, кого нельзя назвать в полном смысле слова продажными женщинами, ведут развратный образ жизни. Они вынуждены быть безнравственными, чтобы распалить страсть эмира и удостоиться его чести. Во дворце трудно не быть льстецом. Все помыкают несчастными рабынями, начиная от хадже Мюфида, кончая последним слугой. Они могут наговорить на бедных рабынь эмира все, что им вздумается. Во дворце трудно жить, если ты не сплетничаешь, не лжешь, не продаешь другого. Сафийя-хатун, приревновав меня к мужу, приставила ко мне шпионом своего личного евнуха хадже Зюрраса. Это отвратительный араб. Всякий раз, когда я вижу его, я едва не лишаюсь чувств от омерзения. Подумай сам, от какого гадкого человека зависит моя судьба! Если ты не пожалеешь меня и не изменишь моей жизни, мне останется одно покончить с собой.

Фахреддин утешил Дильшад и простился с ней, потому что сзади приближался роскошный тахтреван, сопровождаемый четырьмя всадниками. В нем находилась Себа-хакум, а сопровождающие ее всадники были из личной конной охраны эмира, из чего всем становилось ясно, что между Себой-ханум и эмиром существуют весьма близкие отношения. Многие обитатели дворца, принимавшие участие в шествии, чувствовали: Себа-ханум замышляет новую интригу, - и сердца их наполнялись страхом.

Окно нарядного тахтревана не было занавешено, и Фахреддин узнал Себу-ханум. Она сделала вид, будто не замечает его,- увидев, что Фахреддин разговаривает с Дильшад, она поняла, что ее проделки разоблачены.

Себа-ханум двигалась за тахтреваном Дильшад, чтобы следить, с кем она будет разговаривать. Увидев Фахреддина на коне, она в страхе замерла, так как чувствовала, что он не простит ей ее козней. Себа-ханум послала к нему одного из всадников с просьбой, чтобы он подъехал к ней. Но Фахреддин пренебрег приглашением.

Группа гянджинцев во главе с Низами встретила поэтессу Мехсёти-ханум и совопровождающих ее лиц у источника "Али-булагы". Первыми с коней спрыгнули Низами и Фахреддин. Тахтреван Мехсети-ханум был вмиг окружен многоголовой толпой. Здесь были поэты, литераторы, музыканты, любители поэзии и музыки. Друзья и ученики Мехсети-ханум засыпали букетами цветов ее тахтреван. Раздались звуки приветственной музыки.

Фахреддин и Низами, поддерживая старую поэтессу под руки, помогли ей сойти на землю. Мехсети-ханум обняла, расцеловала друзей.

– В моей жизни не было дня более радостного, чем этот!
– Голос ее дрожал от волнения, но она, взяв себя в руки, продолжала: - Я постоянно боролась со смертью и не пускала на порог своей лачуги Азраила77. Мне хотелось еще раз подышать воздухом родины, увидеть друзей, поговорить с ними и уже тогда умереть. Моя мечта сбылась. Теперь смерть не страшна мне.

Поэт Мюджирюддин с грустью смотрел на Мехсети-ханум. Когда поэтессу высылали из Гянджи, у нее была небольшая седина, а сейчас голова совсем побелела. Серебро волос, разбросанных на вороте черного шелкового платья, придавало ее лицу особую привлекательность и свежесть.

Именно поэтому Мюджирюддин писал потом в своих стихах:

В этом теле неюном бодрость еще сохранилась. В волосах непокорных гордость еще сохранилась.

Приблизилась группа, посланная встречать Мехсети-ханум от имени правительства Арана.

Хюсамеддин, спрыгнув с коня, подошел к тахтревану Гатибы. Слуги поднесли лесенку. Хюсамеддин открыл дверцу тахтревана и помог дочери эмира спуститься на землю. Окружающим показалось, будто из клетки, разукрашенной шелком, и дорогими коврами, выпорхнула пестрая райская птица.

Едва Гатиба ступила на землю, ее тотчас окружили десятки служанок и рабынь. Дочь эмира направилась к тому месту, где стояла Мехсети-ханум в окружении друзей. Когда до поэтессы осталось несколько тагов, свита Гатибы остановилась, и она подошла к Мехсети-ханум одна.