«Надо будет сказать ему, намекнуть ему, – подумал Терехов, – чтобы не прошляпил… как-нибудь…»

– Я поплыву, – сказал Севка. – Лодка в тех кустах?

С минуту Терехов, как и все, стоял и смотрел рассеянно в спину трелевочного. Трактор съезжал к Сейбе нехотя, надоело ему испытывать свою железную судьбу.

– Идем в поселок, – сказал парням Терехов.

В столовой был иной мир, теплый и благополучный, зеленоватые лебеди все плыли к розовым кувшинкам, и чубатый машинист все пускал дым из важной коричневой трубки. Ели с устатку да шницели нахваливали, а на добрых печках шипели, жарились, исходили паром ватники, брюки, майки и портянки. Как в киношный день, когда крутили в столовой на белой простыне «Сорок первый» и «Железную маску», все поселочные пришли в длинный голубоватый зал, в местный парламент и местный увеселительный дворец. Подсели к Терехову бригадиры, механики, мотористы, и Терехов, отпивая по глотку горячий кофе, говорил негромко, но его слышали все. Краснолицый мальчишка, напившийся сосновского молока из бидона прораба Ермакова, попискивал на руках матеря, Гали Воротниковой.

Терехов говорил о мосте, о том, что камушки из него вымывает, говорил и о советах Ермакова забить ряжи бутом. Все были расстроены, Терехов это чувствовал и, помолчав, сказал, что медлить нечего, у всех будет одно дело. Стали обсуждать, говорили громко, высказывали предположения, толковые и безрассудные, наконец сошлись на том, что надо спешить. Тут же и распределили заботы, бригада Уфимцева взялась ставить теплушку у Сейбы, воротниковцы должны были снять у моста бревенчатый скальп и открыть ряжи, Чеглинцеву поручили искать и возить камень, все остальные поступали в подсобные рабочие.

– На складе лежат плащи и резиновые сапоги, – сказал Терехов, – кто гол и бос, имеет шанс стать богатым. Сапоги есть и охотничьи, болотные.

Пеньковый канат Севка привязал к кривому столбику перил. Канат висел над водой и цеплялся за отмытый и нежный осиновый ствол. По насыпи, держась за канат, двигались к мосту брезентовые мужики с пилами, ломами и топорами на плечах. Бутовый камень, собранный у столовой, Чеглинцев хотел было сбросить у самого начала насыпи, но потом представил, как будут таскать его к мосту, и решил погнать свой самосвал дальше. Севка следил за ним снизу, из кабины трелевочного, и был готов поспешить с трактором на помощь, но самосвал продвигался метр за метром, не останавливался и не падал в воду, а Терехов стоял на мосту и командовал спокойно:

– Давай, давай, так, так… прямо, прямо…

Потом Чеглинцев уехал искать бут, сваленный где-то на дороге к Трольской сопке. А плотники не спеша делали свое, снимали перильца, обтертые и поцарапанные, выдирали из настила черные скобы и костыли и освобождали бревно за бревном. Севкин трелевочный приволок сверху столбы и доски для сарая, ямы для стоек были уже выкопаны, глиняные отвалы рыжими лисичьими пятнами капнули на серую холстину. Терехов вылез из ямы, воткнул лопату в пластилиновую землю и посмотрел на мост. Жестяные фигурки двигались над рекой, как в аттракционе водяной пантомимы. Вид их Терехова развеселил, он представил, как сам три часа назад разгуливал по сейбинскому стрежню.

Уфимцев, главный на сарае, опустил столб в яму, смазав при этом Терехова по плечу, выругался, а Терехов сказал ему:

– Слушай, я пойду на мост.

Уфимцев поморщился, словно желание Терехова показалось ему безрассудным и несерьезным, но промолчал, и Терехов отправился к мосту.

– Эй, Терехов, – крикнули ему, – иди сюда. Мы открыли.

Крикнули с третьего ряжа. Терехов выпрямился и по бревнам, балансируя руками, прошел к деревянному колодцу с проточной водой. Вода, вертевшаяся в срубе, была еще мутней, чем на свободе, и Терехов удивился тому, что она не доходит до верхних бревен.

– Дайте-ка лом, – сказал Терехов. – Нет, подлиннее.

Судя по чертежам и докладным, глыбины бута должны были заполнять ряж до самого верха, но они не заполняли, а доходили до пятого бревна, и ничего хорошего в этом не было. Тереховский лом уперся в твердое, а потом, соскользнув с кривого бока камня, провалился вниз, прошуршал чем-то под водой, и Терехов с трудом удержал его. Словно поварешкой, поводил Терехов ломом, помешал густую баланду из гальки и гравия, все пытался отыскать большие камни, углы обшарил, ничего не нашел и тогда рванул со злостью ломом. Звякнул металл, выныривая из воды, задел тяжелое и твердое.

– Так, – сказал Терехов, – один гравий. Сверху только…

Терехов с досадой бросил лом, опустился на колени и, перегнувшись, вытащил из воды один из больших камней. Отмытая клыкастая булыжина оказалась в его руках, крапины слюды тускло поблескивали на красноватых боках. Терехов выпустил камень, и он лег на свое неспокойное место, обдав брызгами лицо и руки Терехова. Терехов был мрачен, и дурные предчувствия одолевали его.

Парни ломом прощупывали нутро сруба, по очереди, словно каждому из них просто необходимо было проверить открытие Терехова. «Гравий, точно гравий, гравий и вода…» А потом и в других четырех ряжах лом месил ледяную сейбинскую баланду из мелких камушков. «Засыпем их бутом, сейчас все сделаем», – сказали Терехову парни. Терехов кивнул, они-то были спокойны, они-то не знали, что в будковских бумагах ряжи уже давно были засыпаны бутом.

Терехов побрел по насыпи, голову опустив, и вода булькала у него под сапогами. Среди мужиков, ставивших сарай, он увидел вдруг Испольнова и Соломина и удивился тому, что они здесь. Появление Чеглинцева было, на его взгляд, естественным, а эти двое могли бы посидеть и дома. Но они работали, и уже, наверное, давно, не замеченные им.

– Вкалываете? – спросил Терехов.

– А-а! – махнул рукой Испольнов. – Везет нам! Снова тут сидеть! Если бы до наводнения…

– Сейчас бы в Абакане были, – представил Соломин.