– Вы что же, граждане, газет не читаете? А ведь они, - в его голосе зазвучали интонации профессионального остряка, - они довольно часто сеют разумное, доброе, вечное...
– И с готовностью зааплодировал себе неподдельно веселым смехом.
– У них - новая бомба, разве не знаете? Хотя, - массовик приосанился, - мы ведь тоже не лыком шиты! Мы им, если надо будет, покажем!

Гиги гневно обернулся. Уж он-то знал, чего стоило людям все это: и что человечество выжило, и что настала Эра Больших Полетов, а за ними - Великих Контактов, и что существует Утренний лес, и... Он встретил спокойно-проницательный взгляд Тамары Георгиевны. Женщина коротко, ласково кивнула и тихо сказала:

– Не стоит. Просто глуп. Правда, и такие отнимут у нас много сил... Но все будет в порядке. Вот увидите!

Вновь ему довелось пережить чувство из тех, что никогда не посещали его в том далеком мире. Ведь она не знает, просто не может знать! Неужели то, что для него - прошлое, тщательно проанализированное, изученное до мелочей, сконцентрированное в бесценном слитке многовекового человеческого опыта, открыто этой славной женщине с чуточку грустными глазами? Откуда такая спокойная уверенность в будущем?

Он склонился и поцеловал руку Тамары Георгиевны... К счастью, Федора Михайловича рядом не было - пошел покупать билеты в кино.

Все сделалось иным. Гиги Квес увидел, услышал, вспомнил.

Был период, когда встреча с Натали-Нателой, дружба с замечательным малышом Илькой и умным, добрым, веселым, печальным человеком Тамарой Георгиевной, со всеми, с кем он познакомился в доме отдыха, - когда это и многое другое ошеломляло его раздвоенностью ощущений. Он чувствовал себя то Георгием Квеселава, художником-ретушером, то Фантазером высшего класса Гиги Квесом, то тем и другим одновременно.

Теперь это прошло, и он просто жил. Смеялся, когда было смешно; отворачивался, сталкиваясь с противным; негодовал, если встречал тупость или злобу; радовался Красоте и Мудрости, независимо от того, в чем они проявлялись - в природе или в людях...

Он побывал на экскурсии в знаменитых пещерах, случайно открытых неким вездесущим мальчишкой, освоенных впоследствии спелеологами и считавшихся одним из четырех чудес этого уголка побережья.

Пещеры не то чтобы не понравились ему, но они были слишком окультурены. Проложенные среди сталактитов и сталагмитов бетонные дорожки, надежно огражденные высокими перилами, нудноватое бормотание гида, искусственная игра светотеней, создаваемая продуманно расставленными прожекторами, музыка "для настроения"... "Природу обокрали, выхолостили, - с грустью подумал Гиги Квес.
– Ее посадили в клетку, вырвали, как у плененного зверя, клыки..."

Экскурсионный маршрут включал прогулку по небольшому курортному местечку.

Указывая на красавцев лебедей, величаво плавающих в зеленоватой от придонных водорослей озерной воде, домотдыховский культмассовик изрек:

– Лебеди... Птица, как известно, декоративная, потому и разводится... Согласно древней легенде, подтверждаемой многолетними наблюдениями ученых, они до самой смерти живут неразлучными парами. Когда умирает самка, самец подымается высоко в небо, складывает крылья и - р-раз!
– разбивается насмерть. Если же погибает самец, то и самка взлетает в небо...
– Он выдержал интригующую паузу.
– И находит себе другого.

Многие рассмеялись. Гиги покоробило. Но он встретил недоумевающий взгляд Ильки и обрадовался.

Гиги Квес познакомился и подружился с собакой, которая охотнее всего отзывалась почему-то на кличку Лапа, хотя ее устраивали и традиционные Шарик, Белка, Джек, Джульбарс. Пусть останется на совести бабушек и прабабушек полная невозможность определить ее породу (Лапа сочетала короткие ножки таксы с вьющейся шерстью пуделя и бородатой мордой фокстерьера); это была чрезвычайно симпатичная псина. Она не принадлежала никому и околачивалась то на пляже, то у дверей столовой, то с лаем носилась по парку - неизменно, впрочем, храня молчание во время так называемого "тихого часа"; словом, жила в полном согласии с режимом дня дома отдыха.

У Лапы был один недостаток - она терпеть не могла купаться, и их знакомство получилось несколько курьезным. Когда Гиги впервые подозвал собаку к себе и она, прижав к голове обычно торчавшие, как у овчарки, уши, принюхиваясь, поползла по песку к его ногам, уже знакомая нам экс-балерина взвизгнула на весь пляж:

– Осторожно! Она бешеная! Разве не видите, у нее водобоязнь!
– Старуха только что была свидетельницей безуспешных попыток Ильки затащить Лапу в море.

Гиги потрепал пса по голове, погладил по мохнатой бородке - и Лапа, блаженно заурчав, опрокинулась на спину, задрав вверх все четыре конечности, словно говоря: "Ну, видишь? Я целиком и полностью отдаюсь твоей воле. Я без малейших опасений и раздумий доверяю тебе свою жизнь и безопасность! Понял? Оценил? То-то!"

К Гиги Квесу собака привязалась сразу - даже забывала о предложенном лакомом куске, если чуяла его приближение.

– Вот и видно хорошего человека, - во всеуслышание объявил однажды старый спасатель в капитанской фуражке.
– Животная - она лучше понимает, кто чего стоит...
– Тут же, однако, насупился и грозно добавил: - А за буйки, товарищ художник, все- таки не заплывайте!

Лапа сделался постоянным спутником Фантазера. Он следовал за ним повсюду, не смущаясь ничьим обществом, и его поклонение было свободно от навязчивости. Однажды, впрочем, выяснилось, что у Натали-Нателы на этот счет иное мнение. Как-то, повинуясь безотчетному побуждению, Гиги взял се руку, прижал к своему лицу прохладной ладонью... Девушка отняла руку, отпрянула сердито: