– Следовательно?..
– Я торжествовал.

– Ничего не "следовательно", - лениво возразил Виктор Горт, и я пожалел, что служебный долг обязывает меня к предельной сдержанности. А он продолжал с тем же раздражающим спокойствием: - Дело в том, что сама по себе политика в силу природы своей не может служить инструментом объединения стран и наций. Вы, пилот, несомненно, помните: греческое слово "politike" означает "искусство управления государством", и главная цель этого "искусства" сохранение существующей в данном государстве системы общественных отношений. Эрго, применительно к политике внешней, о которой идет речь, следует сказать, что она есть орудие защиты интересов конкретной социальной формации, противостоящей другой конкретной...

– Почему непременно "противостоящей"?
– все-таки перебил я и спохватился: - Впрочем, простите... Однако в двух последних словах содержалась не столько попытка извиниться за невыдержанность, сколько капитуляция перед логикой голографа, и мы оба поняли это.

– Рад, что вы опередили мою мысль, - сказал Горт, не позволив себе улыбнуться и тем самым еще более меня разозлив.

Петр Вельд спросил заинтересованно:

– Что же в таком случае раз и навсегда отбило у человечества охоту убивать и вообще играть с огнем в общепланетном масштабе?
– И сам ответил: Сдается мне, люди поняли - все, без исключения - бессмысленность такой игры. И, разумеется, ее гибельность. А уж в этом им помогли лучшие умы - в том числе, полагаю, и политики, которые вам, Горт, так не по душе.

Меня поразила мальчишеская улыбка Художника.

– Да, - признался он, - честно говоря, недолюбливаю... хотя и заочно, так сказать, поскольку ни одного живого застать не успел. О чем не жалею хорошо, что в политике отпала надобность!
– Он продолжал уже серьезно, убежденно: - Государственные деятели - само собой, лучшие, действительно видевшие в своей профессии реальную возможность служить людям, - могли лишь на время отодвигать угрозу войны, предупреждать силою дипломатического таланта, ценою неимоверных усилий очередную, возможно, на сей раз катастрофическую, конфронтацию. Однако то были победы спорадического характера; они предотвращали последствия, не устраняя причин. Ясное дело: рождение на планете объединенного Общества лишило войны питательной почвы воевать-то не с кем стало...

– Итак, я прав!
– вскричал Тингли.
– Само Искусство за меня.

– Но не это стало решающим фактором.

"Почему он так подчеркивает весомость своих слов?!
– возмущенно подумал я.
– А эти многозначительные паузы перед тем, как осчастливить слушателей очередной сентенцией!.." И, уже без всяких "простите", потребовал:

– Не скажете ли вы наконец, что же именно?

– Все решило качественное изменение характера и масштаба дел, которыми занялся человек, - сказал Виктор Горт так, словно и моей реплики тоже не было.
– Освободившись от тягостной необходимости тратить силы и самое жизнь на преодоление мелочей - таких, как борьба за хлеб насущный, - соединенное человечество взялось за проблемы, единственно достойные наделенного интеллектом существа... Ведь даже борьба со страшными болезнями была всего лишь черной работой. А Человек не предназначался - все равно, богом или природой!
– для унизительной черной работы. Изначально он, как исключительное явление Вселенной, пришел в этот мир во имя принципиально иных - высшего порядка свершений. Феномен хомо сапиенс заключает в сути своей два великих свойства: непреодолимое тяготение к Тайне и способность ее Разгадать. Я имею в виду, например, освоение Космоса, постижение четвертого и последующих измерений, сокровеннейшие проблемы бытия - зарождение жизни, ее гибель, любовь, творчество, "механизм" чувствования и мышления - и их трагически-прекрасную взаимосвязь... А что есть война перед подобными категориями?

Тут Кора Ирви беспомощно пригладила белую прядь, резко выделявшуюся в черных густых волосах, тихо молвила:

– Зачем были войны?.. Смерть и без них всегда рядом...

– Как тонко, как верно подмечено!
– подхватил лысый человечек.

Я вспомнил картотеку, поспешил изменить тему. Виктор Горт, перехватив мой озабоченный взгляд, брошенный на них, еле заметно кивнул и щелкнул затвором. "Жертвой" стал Сол Рустинг. Мы уже привыкли к этому. За мной голограф охотился особенно упорно. Однажды я достаточно резко указал ему на это. Он внимательно на меня посмотрел:

– Понимаю, это не может не раздражать. Но, поверьте, я и сам не рад. Только иначе у меня ничего не выйдет. Словом, я против этого бессилен.

Нечем было возразить. Наверное, подумал я, таково одно из главных свойств Художника: он не может не делать того, что делает. Даже тогда, когда ему самому от этого больно.

Но Кору Ирви голограф не снял ни разу. Только я поздно это заметил, а потому и поздно оценил.

В тот день я повел пассажиров "Эфемериды" в экскурсию по кораблю. Больше всех на такой экскурсия настаивал Тингли Челл. В его натуре была ненасытная жадность к новым впечатлениям - свойство, обычно мне импонирующее; но в нем это меня раздражало. Я не мог избавиться от ощущения, что в любознательности Практиканта присутствует какая-то корыстность, он напоминал мне охотника, для которого природа не объект восхищения, а средство наживы... И все-таки Тингли мы остались обязаны тем, что, когда раздался сигнал тревоги, все шестеро находились в единственном месте, где могли спастись, - во вспомогательной ракете. Следовательно, в определенной мере обязаны жизнью.

Вот как все произошло.

Мы собрались вместе, и только Виктор Горт остался снаружи. Он стоял у самого входа в ракету, молчаливый, сосредоточенный, голова почти вровень с нижним краем поднятой двери-заслонки. Голограф вел ставшую уже привычной охоту за нами, подстерегая то единственное, неповторимое мгновение, которое стоило остановить, запечатлеть навсегда. Впервые я вдруг представил изнурительное постоянство груза, давящего на Художника, и почувствовал нечто вроде жалости к нему - жалости, смешанной с завистью, так как понимал: мне такого испытать не дано.

Я плохой рассказчик. Тингли, некоторое время внимательно слушавший мои объяснения, шумно, разочарованно вздохнув, предложил:

– Давайте сделаем так, чтобы все было по-настоящему. Ну, будто сейчас нам предстоит вылазка в космос. Предположим, Солу Рустингу захотелось прогуляться по встречному астероиду...

Рустинг поежился, растерянно улыбнулся и на самом деле сел в амортизационное кресло, лихо заявил:

– Что ж... К старту готов!

Вот так и получилось, что благодаря неугомонности Тингли мы оказались готовы к встрече с космосом в минуту, непосредственно предшествовавшую началу Распада. Впоследствии я часто думал об этом невероятном совпадении. Кора Ирви с непоколебимой убежденностью объясняла его вмешательством свыше. Меня больше занимала парадоксальность происшествия: именно Челл спас всех!..