Вернее всего, этот праздник соединялся вначале с человеческим жертвоприношением. След такого жертвоприношения у евреев - знаменитый рассказ о жертвоприношении Авраамом Исаака. В "Песни песней" это отражено в описании кровавых ран, которые наносят невесте поймавшие ее стражи. В Палестине действительно для этого кое-где ловили случайных путников. Позже обряд человеческого жертвоприношения был подменен жертвой агнца, который, однако, должен был, как бы в порядке "очеловечивания" его,

жить три дня среди людей (с 10-го по 14-е число первого весеннего месяца).

То книга "Эсфирь" раскрывалась передо мной как умный политический памфлет, не откровение бога, а отражение политики в литературе. То "Книга притчей Соломоновых" и "Книга премудрости Иисуса сына Сирахова" открывались мне как своеобразные "Домострой", отражающие быт и мораль эпохи рабовладельчества, но абсолютно не "богодухновенными" и не небом преподанными книгами.

Пророк из батраков, бунтарь против богачей, коверкающих жизнь малых людей, Амос. Тонкий придворный критик, сторонник (пока не поздно) реформ сверху и при помощи религии, представитель царствующей фамилии пророк Исаия... Все они при всей религиозной форме их высказываний, при всей туманности их предсказаний вставали передо мной людьми - и только людьми своей эпохи, со всеми ее особенностями, суевериями и недостатками.

Книги Царств разоблачили миф о единобожии евреев, о древности книг Моисеевых.

Но все это пришло потом, а тогда, в годы аспирантуры, мой путь к научному атеизму если и начинался, то начинался как-то неосознанно для меня самого. Я еще мудрил над примирением науки, которую любил и уважал и в которую верил, и религии, которую искренне исповедовал и в истинности которой еще не сомневался. Сколько лет я потратил затем, тщетно стараясь примирить тьму и свет, правду и ложь, реальность с выдумками, прежде чем... сумел сказать сам себе решительно: нет, наука и религия несовместимы. Они взаимно исключают друг друга и непримиримы!

Конец 1936 года оказался для меня роковым. В Эстонии совершился националистическо-фашистский переворот...

Началось принудительное обэстонивание. В ряде газет появились статьи, непосредственно обращавшие внимание на мою, казалось бы, весьма незначительную персону. "Долой русского Ваньку из эстонского университета" гласило название одной из них. "Он и эстонским языком-то не владеет..." писалось в другой. (Это была заведомая ложь. Как раз в это время мне, по поручению синода, пришлось несколько месяцев заменять заболевшего настоятеля Преображенского собора в Таллине, где был эстонский приход. Служил, совершал требы и проповедовал по-эстонски. Вскоре после этого получил уроки в эстонской частной гимназии Лендер).

Не помогло мне даже заступничество синода. Пришлось уйти из университета и расстаться с мечтой о научной деятельности.

Правда, председатель синода, брат президента республики, протоиерей Николай Пяте, вызвав меня к себе, предложил:

– Вот что, Осипов! Отбросьте-ка от своей фамилии презренное окончание "ов" и станьте эстонцем! Я и фамилию вам уже подобрал похожую на прежнюю Оссеп! И карьера вам тогда будет обеспечена!..

На решительный отказ Пяте заметил:

– Смотрите, вы сами перечеркиваете свой жизненный путь!

– Пусть будет так, но иначе я не могу... Удалось получить сначала место второго священника, потом настоятеля в русском приходе в Казанской рождества богородицы церкви в Таллине. В это же время я стал учителем "закона божия" и классным наставником одного из классов той самой таллинской русской частной гимназии, которую некогда окончил.

Работа с детьми понравилась мне. Ту любовь к широким знаниям, которую внушил некогда Богоявленский, я в этот период педагогической деятельности не уставал внушать и своим ученикам. Я водил их на фабрики и заводы, ездил с ними в "экспедиции", в шахты Кунды, в древний Петровский Балтийский порт и т. д. И когда мой бывший ученик - капитан дальнего плавания с борта дизель-электрохода "Лена" ступил на землю Антарктиды и привез мне оттуда (как привез еще раньше до этого зуб белого медведя с Новой Земли) кусок розового гранита с места, где был заложен поселок Мирный, то тем самым засвидетельствовал, что я в свое время также внушил ему не аскетическое отречение от мира, а благородную страсть к познанию этого мира.

В те же годы вместе с Богоявленским мы организовали в Таллине русские частные вечерние богословские курсы. Работали они три года. На них я впервые читал курс по ветхозаветной части Библии. В тот же период много проповедовал, вел систематические беседы в своей церкви пригорода Нымме, церкви пригорода Копли и в эстонском Преображенском соборе (на эстонском языке). Продолжал писать и печататься. Работал немного и в области светской литературы.

Но в душе у меня жила большая неудовлетворенность. Что меня томило, я и сам тогда как следует не сознавал. Чувствовал только, что жизнь складывается не так, как надо. Пастырская деятельность не давала удовлетворения. Все время казалось, что большая часть усилий тратится на ненужную мишуру, а собственно полезного делается ничтожно мало, если делается вообще. И часто "пастырь" находится в положении колдуна, обслуживающего человеческие суеверные страхи, или дурного психиатра, не лечащего души человеческие, а только "заговаривающего зубы" и внешне успокаивающего боль, тогда как болезнь, вызывающая ее, продолжает разрушать организм. Какой хороший врач-психиатр удовлетворился бы таким методом лечения?