– Бревно!
– возмущалась она.
– Настоящее бревно! Понимаешь?

– Понимаю.

– Ничем тебя не пронять!

– Угу, не пронять!
– хладнокровно откликался он. Это была неправда, но Войта уразумел, что в той нежной и вместе с тем упорной борьбе за перевес, которая завязалась между ними, ему выгодно держаться именно так. «Вздохни поглубже и успокойся, ладно?» - говаривал он невозмутимо, глядя в ее рассерженное лицо. А когда это не помогало, брал Алену сзади за локти, поднимал в воздух и, сколько бы она ни брыкалась и как ни извивалась, держал ее до тех пор, пока она не смирится.

– Эй, ты, послушай, - ворчала она, остывая.
– Брось свои штучки! Они годятся для ваших заводских девчонок!

Но, видно, эти штучки чем-то нравились и ей.

Они валялись на траве под лучами августовского солнца, успокоительно постукивала мельничка. В это золотистое время Алена еще принадлежала ему. Это бывало не часто, и Войта сдерживал свою ненасытную тягу, видя усталое лицо своей любимой: она сдавалась только после долгого и чем-то унизительного для него сопротивления, уступая физической силе.

Это все больше походило на грубое насилие. Войте казалось - и в этом для него было что-то непостижимое, - что именно грубость нравится Алене, что в этом она находит особое наслаждение. Она просто требовала, чтобы он овладевал ею с грубостью самца, чтобы унижал ее. Войта страдал от смущения, что он идет на то, чего не хочет, ибо в основе его любви к Алене была нежность обыкновенная мужская нежность к любимой женщине. А нежности-то как раз в нем она терпеть не могла.

– Отстань ты с этими вечными поцелуйчиками, разве не видишь, я спать хочу. Еще влипну из-за тебя снова, говорят, что после аборта это особенно опасно. Мне сегодня не хочется. Не сердись!

Алена была фантастически изобретательна в своей милой тирании. Она убедила себя, что обязательно «модернизирует» Войту, - надо сделать его современнее, чтобы он стал хоть немного похож на тех элегантных и самоуверенных франтов, которые прежде на вечеринках заполоняли их квартиру.

– У меня самые лучшие намерения, уверяю тебя! Я не потерплю, чтобы люди подсмеивались над тобой... Не будем же мы вечно жить отшельниками. Пойми и не упрямься!

И она взялась за дело с обычным для нее упорством и необычной методичностью.

– Эту мужицкую рубашку изволь больше не носить! К черту этот кудрявый чуб - ты похож на красавчика с ярмарочных качелей. Вечно ты ходишь, выставив вперед плечи, - держись свободно!.. Знаешь что, ты будешь учить английский! Она перелистала учебник и начала с первого урока: вспомогательный глагол «ту би».
– За дело! Ай эм, ю ар, хи, ши, ит из... Проще простого! Вот видишь, память у тебя отличная. И пожалуйста, брось свои словечки: так сказать, стало быть. Ты не на заводе, а для летчика это и вовсе ни к чему.

Сначала Войта не видел причин сопротивляться подобной дрессировке - ведь у Алены благие намерения, и ему не повредит, если он немного пообтешется.

– Знаешь что, - сказала она однажды со смехом.
– Мы с тобой разыграем «Пигмалиона». Я буду профессор Хиггинс.

Эти иностранные имена ничего не говорили Войте; на другой день, на заводе, Павел объяснил ему, в чем дело, а Войта покраснел и закусил губы. После этого у него было бурное объяснение с Аленой, он решительно всему воспротивился, объявил, что плюет на все это и не собирается походить на тех франтов, которые здесь выставлялись. Баста!

Вспыхнула ожесточенная ссора. Войта некоторое время упорствовал, потом сдался.

– Что в этом плохого, Войтина? Кто это тебя обработал? Любишь ты меня или нет? Хочешь, чтобы мы были вместе? Да или нет? Решай! Боже мой, ты ведь даже не умеешь танцевать? Ну ничего, еще не все потеряно, я тебя научу. Вальсы и польки я тебе, так и быть, скошу, начнем прямо со свинга. Ты должен согласиться. Ради меня... Итак, ближе к делу!

Ощущая мучительную беспомощность. Войта пытался объяснить, что он не создан для танцев, но, прежде чем собрался с духом, чтобы воспротивиться как настоящий мужчина, уже взревела радиола. «Один разок того отведал... синкопируя, пел баритон.
– Ах, это был ужасный срам, я больше не поддамся вам!» Алена уже закатала ковер и оттащила его к окну.

– Чтобы мой муж не умел как следует танцевать?
– в возбуждении воскликнула она.
– Об этом не может быть и речи, Войтина! Что скажут девчонки! Им бы только перемывать чьи-нибудь косточки! Не хочешь же ты выглядеть перед ними каким-то увальнем. Вот смотри, это основной шаг, попробуй сам, да не стесняйся! Ах, черт, нет, не так, ты не держишь ритм, о боже! Вот это уже лучше. Еще раз, еще! А теперь вместе! «Я больше не поддамся вам....» - запела она вместе с пластинкой.
– Больше сгибай колени, опускайся и поднимайся, покачивайся! Свинг - значит качаться, по-чешски танец назывался бы «Качальник», но это совсем не звучит.