Шрифт:
– За эту идею глотни-ка первый, Милан, бродяга!
Павел спустил штору затемнения, лампочка отбросила на голую стену пузатые тени; все замигали, глядя друг на друга, облитые унылым светом, бледные от выпитого, от недосыпания; но решение, к которому они пришли, придавало лицам гордое и торжествующее выражение. Кроме Бациллы. Неверной рукой он нащупал бутылку, посмотрел сквозь нее на свет. Потом, выпятив губы, радостно фыркнул и объявил, что не вернется домой. Никогда, черт побери! Он сообщил присутствующим, что больше не спит на пуховых перинах, а спит на полу, так как прозрел в их обществе и буржуазный комфорт ему опротивел. Он тоже за революцию. Тут он попытался встать, чтоб провозгласить тост в честь революции, но ноги подвели его самым позорным образом. Соединенными усилиями удалось его утихомирить, Милан был вынужден зажать ему рот ладонью. Что с ним делать, ребята, пьян вдрызг! Приди в себя, ягненочек!
Допьем, что ли, там еще есть на дне! Они наслаждались дружным согласием перед началом действия, банка пошла вкруговую. Да здравствует «Орфей», ребята! Смерть фашистам и их прихвостням! За скорый конец войны - он уже у порога. Нам не заткнут рот, «Орфей» будет говорить!
– Да, но о чем?
– вдруг послышалось от дивана.
Гонза!
Он изо всей силы сжимал виски.
– Как это - о чем? Опять у тебя зуд в башке, так и ищет, к чему бы придраться!
– Бацилла наставил на него указательный палец, но Гонза все-таки объяснил свою точку зрения.
По его мнению, это все равно что воду в ступе толочь, и нечего себя обманывать. К чему долбить людям прописные истины, которые и без того всем известны?
– В чем же наша ошибка?
– спросил Павел.
– В чем? В самом тексте, и я это говорю, хоть сам писал: все это одна трескотня, надо придумать что-то другое, что-то совершенно конкретное, а не лозунги о революции и сопротивлении, нужно говорить людям то, чего они, может быть, еще не знают. Легко сказать, но что именно? Может, сообщения с фронтов, не все ведь имеют возможность слушать Кромержиж . [47]
47
Подпольная радиостанция.
Все призадумались; в сомнениях Гонзы была доля правды. Только Милан усмотрел в них мелкобуржуазное копанье и капитулянтство.
– Ты что же предлагаешь - плюнуть на все и каждому заботиться о самом себе?
– воинственно ощетиненный, накинулся он на Гонзу.
– Стать каким-то бюро информации?
Гонза тоже перестал владеть собой.
– Мелешь вздор, Милан! Думать надо! А чем так, лучше уж ничего, - махнул он рукой, раскрасневшись.
Они швыряли друг в друга слова с тупой предвзятостью, возбужденные алкоголем.
– Никто тебя не принуждает, если для тебя это просто игра!
– кричал Милан, раскатывая «р».
– И сиди в своей норе, как крот!
– Слышите, что он говорит?
– апеллировал Гонза к товарищам, захлебываясь от ненависти.
– Демагогия... Воображаешь, что у тебя исключительное право на историю, ты просто смешон! И пожалуйста, не говори мне, что у меня нет классового подхода, твои красивые слова у меня вот где сидят... Тогда ты должен бы прогнать Бациллу и признать одного Войту, но я-то вижу в человеке еще и другие стороны... Да сам-то ты кто? Рабочий?
Напрасно Павел старался вмешаться.
– Не извращай!
– с обидой отбивался Милан.
– И вообще весь этот спор - на ветер. С чего ты, собственно, так раздулся? Что у тебя за галиматья в голове? Считаешь себя больно интересным?
– Верно, - икнул Бацилла и замахал короткими руками.
– Верно, ребята! Долой буржуев!
– Вот полюбуйся! Совсем одурел от твоих разговоров, Милан!
Пламя ссоры перескакивало с одного предмета на другой, причем обе стороны нелепо перегибали палку. Иной раз казалось, что Милан просто бредит. С горящими глазами он заявил, что Пишкота схватили не как патриотического трепача, а как пролетария! Это и на них налагает обязательства, так ведь они и договорились, иначе он, Милан, бросит все дело! И если придется ему погибать, то он тоже хочет погибнуть как пролетарий, с мыслью о Советах, о Сталине, с «Интернационалом» на устах! Не иначе!
Гонза взъерошился, но сумел принудить себя к ледяному спокойствию.
– Смотри не заверещи от страха! Не хвастайся, Милан! Что он меня все время подначивает, ребята? Что болтает? Что я, фабрикант, что ли? Я не говорю, что разбираюсь в этом, но я вовсе не против коммунизма, потому что у меня нет к тому никаких оснований! Но я и не фанатик. Я знаю многих рабочих, может, есть среди них и коммунисты, однако нет среди них ни одного такого тронутого, как ты! Меня словами не запугаешь! Я хочу сперва как следует разобраться и все решить своим умом, свободно...
– Бросьте вы, - вмешался рассерженный Павел.
– Несете околесицу какую-то. На оскорблениях мы далеко не уедем, ребята.
– Не я начал, - перебил его Гонза.
– Это он вечно нападает. С какой стати я должен переносить его нахальство... тем более, если мне ясно, откуда ветер дует.
– Он замолчал, чтоб перевести дух, впился глазами в Милана.
– Если б ты был искренним, Милан, то сам признался бы. Мы ведь знаем, в чем дело. Тебя злит, что я не верю тебе. И никогда не поверю! Хотя бы вы все так постановили. Тебе ясно?