— Сейчас посмотрю ваши ушибы! — Он подошел к постели Гущина и склонил над ним свое сухощавое лицо.

Повязки были на обеих руках, на ногах, на спине и груди. Гущин повернулся с опаской, но нигде не болело. Хозяин начал снимать повязки одну за другой.

Пальцы его двигались ловко, уверенно.

Затем он подошел к Цветкову:

— Ну, а как ваши дела, Юрий Михайлович?

— О, все в порядке!

— Ну, вставайте, позавтракаем, а потом будем осматривать остров.

Он говорил вежливо, даже доброжелательно, но было в его голосе что-то отчужденное — не та бесцветность, отсутствие интонаций, что вчера, — а именно какая-то отчужденность, скрытая внешней учтивостью.

Взгляд у него был настороженный, пытливый, словно изучающий.

«Впрямь, как тюремщик смотрит», — подумал Гущин.

Он хотел задать вопрос, но Цветков предупредил его.

— Простите, — сказал Юрий, — вы не сказали нам, как мы должны вас звать.

— Меня все зовут господин Орнульф, — сухо ответил хозяин.

«Судя по имени — норвежец», — подумал Цветков и сказал:

— Так вот, господин Орнульф… У нас нет часов.

Хозяин вынул плоские карманные часы:

— Девять часов по местному солнечному времени. Скоро рассвет.

— И еще, — добавил Гущин, — какой месяц и число?

— Восемнадцатое августа, — ответил Орнульф.

«Восемнадцатое… — подумал Гущин. — А выбросило нас сюда вчера, что ли…

Значит, мы около трех суток носились по морю».

Он хотел спросить, что же все это значит, до каких пор их будут держать здесь, как связаться с людьми, но вспомнил вчерашнюю внезапную вспышку хозяина. Да, придется ждать благоприятного момента. Однако ему стоило большого труда сдерживаться. Цветков это понял и, когда хозяин прошел вперед, крепко сжал руку приятеля и умоляюще прошептал:

— Потерпи, Лева! Сегодня ведь все должно выясниться!

Простой умывальник висел на стене в коридоре. Кран нужно было подталкивать рукой кверху. На крышке лежал кусок мыла с неприятным запахом.

— Мыло у нас, — сказал хозяин, — извините, самодельное, из тюленьего жира.

Он принес два стареньких, не раз заплатанных, но чистых полотенца.

Завтракали опять втроем. Вчерашняя женщина подала какую-то свежую рыбу ярко-красного цвета.

Гущин вопросительно посмотрел на хозяина.

— Не стесняйтесь, — сказал хозяин, — вижу ведь, что эта рыба для вас новость и вы хотите спросить, что это такое. Но скажите, вкусно?

— Очень! — отвечали гости в один голос.

— Морской окунь, — пояснил Орнульф. — Он живет на большой глубине — двести-триста метров.

— А чем он питается? Наверное, планктоном? — спросил Гущин, вспомнив рассказ Миронова о сельди и желая блеснуть своими знаниями.

— Совсем нет. Он ест мелких ракообразных и всякую рыбешку. Но я вижу, что морской окунь вас заинтересовал. Он этого заслуживает. Ведь он принадлежит к редкой разновидности рыб — живородящих. Вместо икры в его самках — зародыши; в некоторых до тысячи штук.

Пока завтракали и пили чай, стало рассветать. Окно посерело, потом побледнело.

Хозяин встал:

— Сейчас начнем экскурсию по острову.

Он вышел.

— Итак, — сказал Цветков, — мы уже знаем его имя…

— Но не знаем фамилии, — заметил Гущин.

— Зато знаем национальность: судя по имени, норвежец.

— Верно. И знаем, что он врач.

— И что он живет здесь десять лет, — продолжал Цветков, — да не один, а с какими-то людьми. Хорошо владеет русским языком…

— Но, — заметил Гущин, — все-таки он какой-то… очень странный! Чтобы не сказать больше.

Хозяин вошел, неся ворох теплой одежды.

— У нас еще не очень холодно, — сказал он, — но ветер. Это и хорошо, что здесь много ветров…

— Почему? — спросил Гущин.

— Увидите. А одеваться надо теплее. Сыро.

Когда они вышли из дому, было уже светло. День был пасмурный. Нависли низкие, тяжелые облака. Дул не холодный, но очень сильный ветер.