Попытка разгадать тайны бескорыстного творческого напряжения личности живущей не по закону эквивалентного обмена уже предпринимались в современной социологии. Социологическая наука открыла феномен постэкономического самореализующегося человека, который воспринимает все виды профессиональной (и другой) деятельности не под знаком одной только необходимости, но и под знаком захватывающей игры. Правда, на Западе победила иная концепция "играющего человека", имеющая в виду не тот тип личности, который отдается деятельности в полном самозабвении, а другой вооруженный дистанцирующей иронией, защищенный от профессионального и всякого другого "фанатизма".

Этому последнему типу вскорости была очерчена адекватная сфера сфера досуга. Но Маркс грезил об ином типе - о личности, готовой к мукам напряженнейшего творческого труда, ибо это сладчайшая мука настоящей самореализации. Марксов проект "всесторонне развитой личности", самоистязающей себя в творческом экстазе в конечном счете не состоялся именно потому, что секуляризированный эмансипаторский дух закономерно выбрал не то, что труднее, а то, что легче,- бездумный потребительский гедонизм.

И вот на наших глазах постиндустриальная культура раздваивается. В целом характеризуясь отталкиванием от монотонного промышленного труда, она дает два ответвления. Первое направление представляет, по религиозным меркам, девиантную разновидность: вместо того чтобы "в поте лица своего" добывать хлеб насущный, представители этой культуры мигрируют в посттрудовую сферу; не случайно современное массовое общество идентифицирует себя не как общество трудящихся (здесь авангардистское сознание презрительно морщится), а как общество потребителей.

Существует точка зрения, согласно которой евреи не только были пионерами торгово-буржуазной эпохи, живущей обменом, но и пионерами постиндустриального гедонистического образа жизни. И там, где реформы проходят под эгидой еврейского авангарда, в обществе распространяется эпидемия промышленного дезертирства - никто не хочет разделять участь "туземного населения", несущего тяготы, всех увлекает роль туристов постмодерна.

Вот как пишет об этом блестящий парадоксалист Борис Парамонов: "Возникает впечатление, что евреи - единственный народ, избежавший библейского проклятия: готовы прокормиться чем угодно - умом, талантом, хитростью, изворотливостью, жульничеством, посредничеством, чужой благотворительностью, собственной гениальностью - только не потом, поливающим землю. Так ведь сюда же и русские норовят, вот эти самые поэты-авангардисты. Авангардизм евреев - в их довременной догадке о грядущем превращении мира из производственной площадки в "сферу услуг". Семьдесят лет большевизма стоили русским четырех тысяч лет еврейской диаспоры: они наконец-таки начинают дезертировать из "группы А"1.

Конечно, здесь необходимы некоторые уточнения. Во-первых, не следовало бы путать Божий дар с яичницей, а жульничество и изворотливость ставить в один ряд с гениальностью. Собственно, различию этих понятий и будет посвящена данная глава.

Во-вторых, тем, кто мигрирует из сферы материального производства, следует напомнить, что это значит: это предполагает предоставить соответствующую участь другим, а если они возропщут против такой участи, то навязать им ее всеми доступными средствами - сибаритство, как и "демократия", должно "уметь себя защищать".

Вопросы эти слишком серьезны, чтобы довольствоваться здесь интеллектуальной экзотикой парадокса.

Но обратимся теперь к другому ответвлению постиндустриальной культуры - тому, что порождает трудоголиков творчества. Посмотрим правде в глаза: всякие трудоголики в логике новейшего модерна и постмодерна выглядят архаично. Сколько бы психология и социология творчества не ссылались на престиж творческого труда, на горделивое самоощущение причастных к творческой элите, даже на специфический гедонизм творческой любознательности, все равно никуда не уйти от того факта, что истинным аристократом современной "цивилизации досуга" ощущает себя не трудоголик, а гедонистический ироник, отстраняющий от себя все обязывающее и непреложное как удел "неприобщенных".

Отношение человека играющего (Homo ludens) к человеку творческому воспроизводит, в логике постмодерна, отношение старой сибаритствующей аристократии к наемным артистам: ими можно восхищаться, но разделять их трудовую участь все же считается ниже аристократического достоинства. Кажется, последние полтораста лет многое изменили. Вслед за освобождением бюргера от гнета феодальной аристократии наступило освобождение творческого интеллектуального авангарда и от буржуазного гнета и от прямой власти вульгарного массового общества, требующего суррогатов культуры. Но что лежало в основе последнего освобождения? Развитие большого социального государства, которое выполняло не только функцию социальной защиты, но и просвещенческую функцию. Большое государство финансировало науку, образование и культуру и тем самым создавало базу для растущей автономии творческих интеллектуальных элит.

Другим фактором, способствующим повышению социального статуса лиц творческого труда явилось пресловутое "превращение науки в непосредственную производительную силу" или, выражаясь в духе чикагской школы, превращение "человеческого капитала" в фактор, дающий наибольшую отдачу. Защита авторских прав, патентное право, интеллектуальная рента - все это новые категории, посредством которых творческие сообщества защищали себя от прежней буржуазной практики бесплатного присвоения даров творчества как даров Божьих.