Возможность проникновения

Аннотация

Инспектор Клаус Бом еще раз внимательно все осмотрел: стена, местами шероховатая, выглядела прочной. Он нерешительно вытер ладонь о плащ, хотя нужды в том не было. Рука была чиста. «С этой стороны точно никто сюда не мог проникнуть», подумал инспектор в десятый раз. — Ну и что вы об этом думаете, — спросил он практиканта, вертевшегося за его спиной. Практикант собирал микроследы. Вопрос прозвучал в небольшой комнате большого дома прямоугольной архитектуры, расположенного на окраине крупного города (не менее полумиллиона жителей). Владелец дома занимал теперь меньше места, чем обычно занимает средний, живой горожанин. — Не слабо его уработали, — ответил практикант Бутлер. Инспектор подумал, что такой реакции на убийство известного литературного критики и писателя Давида Культерманна можно было бы ожидать и от заурядного обывателя. — Ваша оценка — ноль баллов, коллега Бутлер, — подытожил он и пробурчал себе под нос: «Что за толстокожий олух!» Бутлер — высокий, вялый легавый — ничуть этим не взволновался. Он продолжал бродить по комнате, вглядываясь в мельчайшие пылинки на ковре. — Безопасность помещения стопроцентная, — продолжал свой монолог Бом. Три электронные системы, управляемые компьютерами независимо друг от друга… Инспектор подошел к окну, закрытому жалюзи. Каждое движение шторок регистрировалось, в форточку была встроена аппаратура с фотоэлементами. Ни с того ни с сего в голову инспектора пришли строки какого-то стихотворения: «… где чистого поэта жест с достоинством мечтам вход преграждает, врагам его призванья.» — Интересно, чего он боялся, принимая такие меры предосторожности? тихо сказал инспектор самому себе. Час спустя он был уже далеко от домика убитого. Он специально не стал брать автомобиль, чтобы пройтись по улицам и без помех отдаться успокоительной меланхолии. «каким образом небытие может столь внезапно вторгнуться в жизнь, столь упорядоченную и столь творческую?», думал инспектор о Культерманне. Он был подавлен и печален. Он чувствовал себя как в тот день, когда впервые посетил полностью автоматизированную фабрику. Роботы двигались почти бесшумно, издавая лишь тихое чмоканье, но он вышел оттуда в таком унынии, как будто сам участвовал в производственном процессе. Признаки удушения на теле Культерманна были слишком выразительны, чтобы посчитать его смерть самоубийством. Труп писателя лежал на середине комнаты, руки раскинуты, на шее, кроме следов чьих-то пальцев, были виден еще след укуса. Бом внимательно его осмотрел — такой след могли бы оставить зубы какого-нибудь мелкого грызуна. В тот миг инспектор был не в состоянии выдвинуть ни одной разумной гипотезы. Он даже не просмотрел книг Культерманна, в которых могли бы найтись какие-нибудь подсказки. «Впрочем, даже выражение лица покойного кажется мне фальшивым», подумал Бом в оправдание. «Этот человек, судя по всему, был прекрасным актером.» Гримаса на лице жертвы свидетельствовала о том, что в момент смерти писатель был чем-то глубоко поражен и в то же время весьма позабавлен. Комбинация чувств, совершенно непонятная для инспектора. Разве что… может быть это сделала женщина? Соблазнительная гипотеза. Инспектор прервал свои размышления и вошел в антикварный магазинчик, полный запыленных книг. Он долгое время разглядывал редкое издание «О природе вещей» Лукреция, после чего, обменявшись парой слов с продавцом, выбрал себе толстый том с подпорченной темно-гранатовой обложкой. Дома, после ужина, он погасил свет и подошел к окну. Внимательно вглядывался в опускающийся на дома и улицы туман. «Выглядит, как будто весь мир идет ко дну». Его размышления были прерваны звонком из комиссариата. Старший сержант Стиви Балка коротко доложил о ситуации в районе — происшествий не было. «Этот день определенно имеет форму листа», инспектор не был уверен, не сказал ли он это в микрофон. Он зажег свет. С мыслями о влажном, холодном тумане за окнами он улегся на диван и раскрыл купленную у букиниста книгу. «Волколачество или ликантропия, — читал он, — тесно связывается с верой в чары и дьявола. Убеждение, что человек может превратиться в зверя, существовало уже в древности; в греческой мифологии мы находим много примеров подобных метаморфоз. Для этого нужна был лишь какая-то сверхъестественная сила, которая и осуществила бы такое превращение. В средние века верили, что таким образом получается волколак, то есть человек, превращенный под действием чар в волка. Волколак рыскает по следу, охотится на других зверей, нападает на людей, похищает детей и т. д. волколачество было распространено во Франции, Германии, Венгрии и Польше. Еще в 1573 году во Франции официально была разрешена охота на волколаков. В 1598 году в департаменте Юра царила настоящая эпидемия ликантропии. В 1603 году во Франции удалось изловить и исследовать волколака; оказалось, что это был психически больной человек.» Инспектор Бом на минуту закрыл глаза; он был разочарован абстрактностью и наивностью текста. К несчастью, никаких более новых материалов у него не было. Это была единственная книга, которую мог ему предложить владелец самого большого букинистического магазина в городе. Попытки получить информацию с помощью домашнего компьютера ни к чему не привели. Машина выдала лишь обиходное определение волколачества, относящее это явление к области психопатологии. Почему, проводя следствие по делу Культерманна, он заинтересовался именно этим явлением, а не каким-либо другим? Инспектор почти всегда — с большим или меньшим успехом — препоручал ход следствия своей собственной интуиции. У него тогда возникало чувство, что качество следствия улучшается. Он всегда пробовал своими поступками смоделировать цепочку действий преступника. Тогда он начинал понимать внутреннюю логику преступления, его своеобразный артистизм. Да, именно так. Преступник был артистом, а инспектор — внимательным и заинтересованным критиком его произведения. Медленно, шаг за шагом, инспектор вживался в него, пока не становился артистом такого же класса, а может быть и высшего, оценивающим достижения преступника. Инспектор никогда не действовал слишком много — он больше мыслил и грезил. Или, скорее, его действия всегда проходили на грани крайней скуки. Уже не в первый раз он приходил к выводу, что работа в полиции напоминает призвание пророка. Регистрация совпадений и согласование их с фактами — не самый простой путь, но… он гарантировал нетрадиционное решение. «Впрочем, заурядными преступлениями, логичными по задумке и исполнению, никто сейчас и заниматься не станет; такое может раскрыть первый попавшийся компьютер.» На следующий день инспектор получил в комиссариате данные, касающиеся семьи Культерманна. Они были интересны, хотя откровений не содержали. Отцом Давида был Ламех, известный в свое время как торговец картинами и критик по живописи. Он умер двадцать лет назад. Брат Давида, Хабал, тоже рано умер от не установленной неизлечимой болезни, через год после смерти Ламеха. Сам Давид четыре год назад развелся с женой, Ребекой Вансен, переводчицей и автором нескольких томиков поэзии. У Ребеки была сестра-близнец Амаранта, с которой Давид не поддерживал никаких контактов. Да и жила Амаранта совсем в другом конце страны и, кроме того, долгое время подвергалась психиатрическому лечению. Мать Давида происходила из побочной линии клана, обитающего в другом городе. Согласно компьютеру, она была тихой домохозяйкой, во всем подчинялась мужу и умерла от запущенной болезни крови через пять лет после его смерти. Это были все данные о последнем поколении клана Культерманнов. Содержащиеся в памяти Центрального Банка Информации. Бом изучал их, размышляя, что отсюда можно извлечь. Сзади послышался настойчивый стук и Бом разблокировал двери. Практикант Бутлер, он просил прощения за опоздание. Он всю ночь плохо себя чувствовал. Его бледное лицо опухло, под глазами мешки. Он тяжело дышал. Он хотел уже идти, заниматься своими делами. Но Бом задержал его внезапным восклицанием: — Запомните, Бутлер, преступление всего совершается во времени! — Виноват, господин инспектор? — Во времени. Я сказал именно то, что вы услышали. Во времени, запомните это! — Но… это кажется очевидным… — Не вполне. Видите ли, время, а точнее говоря, одновременность, является условием существования всякого пространства. В свою очередь, неявным условием существования одновременности может быть лишь постоянное присутствие Бога повсюду, в каждом месте. Кто же еще, кроме Бога, может находиться во множестве мест одновременно? — Да… Кажется, я понимаю, господин инспектор. Я могу идти? — Да, конечно, коллега Бутлер, идите. Желаю вам продуктивной работы. Когда Бутлер, вышел, инспектор задумался о том, что, собственно, он сделал минуту назад; не следовало ему так категорично ставить на место Бутлера. Он не находил себе оправдания. Ни единого. Кроме… кроме разве что какой-то мании времени, завладевшей им в последние дни. Проявлялось это в поразительном ощущении, что время мчится «сломя голову», что его беспристрастное течение (беспристрастное, а значит, не измеряемое никакими природными явлениями), по сути очень стремительно, а не плавно-медлительно, как это мы себе представляем. Тиканье часов, спокойный ритм капель воды, восходы и заходы солнца ничего не доказывают. Инспектор достал из ящика бюро блокнот и записал в нем: «Внимательнее опекать Бутлера, это не повредит». Потом скромно полюбовался собой в карманном зеркальце, примеряя одну из заученный мин под название «направленное удивление». Он считал, что хороший полицейский должен ко всему быть готов. Когда вошел сержант Балка с рапортом, Бому удалось молниеносно спрятать зеркальце в карман. — Ну, что там? — бросил он вошедшему. — Ничего особенного. Пара драк, пара изнасилований. В районе появился новый террорист. — Бригаду выслали? — Да, но парень тут же сгинул. — Ничего, ищите. Наверняка он вскорости снова объявится. Да, еще одно… вы не знаете, почему это Бутлер сегодня так бледен? Он что, съел по ошибке собственный тотем? — Э-э… нет, инспектор, такого не может быть… Постараюсь осторожно выпытать у него… — Хорошо. Вы же понимаете, сержант, мы должны заботиться о своих сотрудниках… Можете идти. Только теперь инспектору пришло в голову, что то, что он приписывал Бутлеру, могло на самом деле произойти с Культерманном. Правда, случаи самопожирания были неслыханно редки, но и такую возможность следовало иметь ввиду. «Я даже не знаю, был ли клан Культерманна эндо- или экзогамным». Он набрал соответствующий запрос на клавиатуре, и на экране монитора мгновенно появилась информация: «Эндогамия при строгом табу на кровосмешение». «Да, этого можно было ожидать», подумал Бом, «самая худшая, самая жесткая комбинация». Так может какое-нибудь нарушение табу?.. Слишком неправдоподобный мотив для самоубийства. Культерманна такое не смутило бы. Более того, он мог бы еще и гордиться этим: он всегда старался быть человеком необычным, шокирующим окружение. С другой стороны, в городе недавно был случай самоубийства из-за нарушения табу — некий горожанин оскорбил духа предка посредством осквернения огня. Его нашли на следующий день с выколотыми глазами и вырванным языком. Потом много говорилось о поразительной твердости духа бедняги — он покарал сам себя в полном соответствии с древними традициями. В одиннадцать состоялась телеконференция руководителей главных округов Города. Из их докладов вытекало, что ситуация в метрополии далека от тревожащей. Тотемные кланы на всей подконтрольной территории находились в состоянии равновесия. Бом информировал участников совещания о деле Культерманна, не упоминая пока что о своих гипотезах. После собрания он отправился на поиски новых материалов, которые помогли бы ускорить решение загадки. — Господин инспектор, зачитать вам результаты экспертизы? — спросила его секретарша, но Бом только махнул рукой. В коридоре он наткнулся на сержанта Балку. — Господин инспектор, — прошептал сержант, — я говорил с Бутлером. Кажется, он чувствовал себя плохо, потому что… был потрясен, когда вчера, во время осмотра в квартире Культерманна вы обозвали его… толстокожим олухом. Бом покачал головой. Если уж парни вроде Бутлера становятся так чувствительны, то куда это катится мир? Этак вскорости никому ничего сказать нельзя будет. Совершенно ничего. Что станется с простым человеческим общением? Все будут до такой степени скованы всякими табу, что не только любые действия, но и разговоры станут опасными для окружающих. И что мы тогда будем делать? Он думал об этом в служебном автомобиле по пути к квартире Культерманна. Он решил извиниться перед Бутлером, хотя все дело выглядело вздором. Открытая широкими улицами города перспектива помогла на минуту отвлечься от охватывающей все и вся паранойи. Двери жилища Культерманна были опечатаны. Два незнакомца на лестничной площадке обсуждали смерть писателя. На них были белые костюмы и сорочки; они не обратили на Бома никакого внимания. — Кто бы мог поду? — Навер, лиция олго бу рассл. — Как ты ду, може… — Зможно он гиб по сво ственной ине. По содержанию (а скорее по форме) диалога инспектор понял, что оба принадлежат к многочисленной секте страхословов. Они не выговаривали слов и фраз полностью из боязни, что навлекут на себя и близких какое-нибудь несчастье. Таково было одно из побочных последствий царящей в Городе системы тотемизма. Люди боялись, что случайно назовут тайное имя чьего-то тотема и это вызовет смерть человека либо агрессию с его стороны. Еще хуже было ненароком произнести имя умершего предка. Бом, не смущаясь присутствием этих двоих, извлек многоцелевой ключ и быстро справился с замком. — Чтовыде? — услышал он обращенный к нему вопросительный возглас. — Эйкенграв натусэбб! — ответил он бессмысленным сочетанием. Это был лучший способ против членов секты (кто может поручиться, что бессмысленные звуки не содержат какого-нибудь страшного сочетания?). Инспектор услышал топот ног по ступеням, быстро затухающий внизу. Квартира покойного как обычно заставила его слегка оробеть: сверкающий пол с утопленными в нем картами звездного неба; на противоположной стороне обширного холла — огромное полотно Сишаха «Переход Божьего Народа через Чермное Море». Какая-то не сформировавшаяся мысль мелькнула в голове Бома. Ведь он слышал о языковых экспериментах Культерманна, принадлежащего к творческому авангарду. Не было ли это связано с поисками тайного имени Бога? Это можно было бы принять в качестве рабочей гипотезы. В комнате с окнами на восток не был еще стерт меловой контур тела Культерманна. Бом уселся в кресло. Со стороны компьютера донеслось деликатное звяканье. В КВАРТИРЕ ПОСТОРОННИЙ — прочитал инспектор на экране монитора; системы безопасности действовали. Именно в этом-то и заключалась загадка: если системы действовали и если это не самоубийство, то Культерманна должен был убить либо кто-то из близких, либо дух. Недоверчивость Культерманна была повсеместно известна; он никогда не впустил бы незнакомца в свою квартиру. Инспектор открыл тумбочку письменного стола писателя; часть бумаг забрал Бутлер, но часть еще оставалась. «Характерно для современной полиции», подумал Бом. «Если чего-нибудь нельзя загнать в компьютер, то, значит, это неразрешимая проблема.» Он нашел тетрадь с надпись «Идеи». В ней были как отрывки стихотворений и цитаты из Священного Писания, так и собственные мысли Культерманна. Инспектор медленно просматривал заметки, задерживаясь на интересных фрагментах. «Я добиваюсь удара рогатины и капли огня» — прочел он на одной из страниц. «Погребаю умерших в собственном брюхе» — замечание на другой. Под ней совершенно невинно: «Встретиться с Этель в 16.30». (Бом подумал, что эта информация была очень важной и интимной для писателя, раз он не доверил ее памяти компьютера). Далее шло весьма загадочное: «Это верно. Знает ли поэзия какие-нибудь способы, чтобы изменить жизнь (иначе говорить, иначе жить, иначе чувствовать)?» Было также несколько интересных цитат из священного писания которые инспектор перенес в свой блокнот. Размышляя над их значением, он пришел к выводу, что возможно он придает слишком большое значение следам укуса на шее Культерманна. Тем более, что, по данным вскрытия, укус не был связан с непосредственной причиной смерти. Так или иначе, в связи с укусом, надо было выяснить, кто такая Этель. Он позвонил в комиссариат и попросил позвать к телефону Бутлера. После принесения официальных извинений, практикант, казалось оттаял и был более расположен к разговору. Чтение памяти домашнего компьютера Культерманна принесло небольшую сенсацию. Оказалось, что почти точно в то самое время, когда писатель был убит, датчики зарегистрировали пожар в помещении. Это было тем более поразительно, что спустя несколько часов, когда полиция проникла в квартиру, никаких следов огня нигде не было. Существовало две возможности — либо аппаратура была неисправна и зарегистрировала несуществующий пожар, либо в квартире была вспышка проникающего излучения, что компьютер мог ошибочно интерпретировать как внезапное повышение температуры. Насчет укуса вскрытие ничего не выяснило (Бом не преминул выразить недовольство), следы зубов могли быть как человеческими, так и принадлежать крупному грызуну. Культерманн умер от удушения (это и подчеркивалось в рапорте); смерть точно наступила не от повышения температуры. Бутлер установил также, кто последним видел живого Культерманна. Это была Ребека Вансен, его бывшая жена, с которой он развелся несколько лет тому назад. Бутлер ее уже допросил и она привела доказательства своего алиби — она нашла человека, который звонил Культерманну после ее визита. Этот человек, издатель книг покойного, утверждал, что разговор с Культерманном был коротким и заключался в обмене «чисто профессиональной» информацией; сверх того писатель заявил, что «у него все в порядке» и что «эксперименты продвигаются в правильном направлении». В этом месте Бутлер добавил от себя, что совершенно не верит в алиби госпожи Ребеки. Его скептицизм подкреплялся указанием инспектора Бома, что не следует в процессе следствия полагаться на обыденное понятие одновременности, согласно которому никто не может находиться в разных местах в одно и то же время. — Ну да, но… я не вполне это имел в виду… — защищался инспектор, на что Бутлер ответил с нажимом: — Только у госпожи Вансен был мотив для совершения преступления: гонорары Культерманна, в случае его смерти, должны достаться ей. Писатель намеревался в ближайшем будущем отменить этот пункт своего завещания, но не успел. — Ну хорошо, а укус? — Может быть, она ему отдалась, чтобы усыпить его бдительность, выдавил из себя Бутлер. Это всего лишь бездоказательные вымыслы, — хотел было сказать Бом, но вспомнил, что практиканта надо щадить. — Ну хорошо, коллега Бутлер, трудитесь дальше, — бросил он на прощание, положил трубку и принялся расхаживать по комнате. Он позволил мыслям катиться свободно, без усилия, пробуя оценить все дело с помощью интуиции. Женщина… возможно, что это сделала женщина, но Ребека Вансен сюда не вписывалась. Ее положение стабильно, она превосходная переводчица и известная поэтесса. Убийство экс-мужа ничего бы ей не дало, кроме не слишком-то и большой материальной выгоды. Гораздо интересней с этой точки зрения выглядит таинственная Этель. Необходимо обязательно ее отыскать! И, кроме того, этот загадочный пожар… Инспектор подошел к окну, оно было слегка приоткрыто. Слабое дуновение ветерка шевельнуло штору, этого было достаточно, чтобы на панели компьютера загорелся сигнал тревоги. «Понятно, что надо охранять жилище…»: подумал Бом, «но чтобы до такой степени! Не тянет ли это на паранойю?» В сознании упорным эхом звучали строки стихотворения: «… где чистого поэта жест с достоинством мечтам вход преграждает, врагам его призванья.» А ведь из всех грез наиболее яростно атакует сознание мечта об огне… Пламя не обязательно означает тепло домашнего очага, оно может быть также синонимом гибели… Инспектора пробрала дрожь, как будто он коснулся неизвестного предмета загадочной формы. Полумрак жилища Культерманна показался ему чуждым и угрожающим, на секунду ему захотелось убежать, но он подавил этот порыв. Он пошел в библиотеку и взял с полки одну из книг. То был томик поэзии «Сезон в аду» Артюра Рембо. Инспектор снова натолкнулся на фрагмент, помеченный сбоку еле заметной волнистой карандашной линией: «Я открыл цвета гласных! А — черное, Е белое, И — красное, О — голубое, У — зеленое. Я установил форму и такт каждой согласной и в инстинктивных рифмах льстил себе, что открыл поэтическое слово, которое когда-нибудь доступно будет разуму каждого. Я резервирую за собой право перевода.» Бом захлопнул томик и неодобрительно покачал головой. Метафоры, намеки, следы… скорее всего никуда не ведущие. Можно ли строить на этом следствие? Возвращаясь в комиссариат, он почти физически чувствовал дразнящую близость разгадки. Это раздражало, ибо решение самым злокозненным образом ускользало из сознания. Войдя в комнату практиканта Бутлера, он все еще был раздражен. Бутлер, мощный и кряжистый, сидел, опершись локтями на стол. Напротив него, в кресле, курила сигарету миловидная тридцати-с-чем-то-летняя брюнетка. — Инспектор Бом, — представил его Бутлер. — А это госпожа Ребека Вансен. — Добрый день, господин инспектор. Вам не кажется, что ваш подчиненный задерживает меня в комиссариате чересчур долго? — Это входит в его обязанности. — холодно ответил Бом. — Продолжайте, пожалуйста, коллега Бутлер. — Итак, вы утверждаете, что в среду вечером вы были на лекции мужа, посвященной новым аспектам специальной теории относительности… Потом, примерно около девяти, вы вместе с мужем отправились на прием к Артуру Ворингхему. Ваш муж может подтвердить, что между концом лекции и приемом вы только на минуту заскочили к себе, не заходя к Давиду Культерманну. Но может ли кто-нибудь доказать, что на лекции, либо у Ворингхема вместо вас не была ваша сестра-близнец, которую — по вашим собственным словам «очень трудно» отличить от вас? — Это нонсенс. Сестра живет на другом конце континента. Кроме того, мы с ней в ссоре. — Это не довод, госпожа Вансен. Мы вынуждены будем это проверить. Ребека пожала плечами. — Ну хорошо. Начнем с другого конца. Зачем вы приезжали к вашему бывшему мужу и о чем вы с ним разговаривали? — Давид интересовался исследованиями моего мужа в области теории относительности. Он спрашивал о последних результатах, хотел получить приглашение на лекцию. Я дала ему приглашение, но он со мной не поехал. Сказал, что ждет звонка от издателя… — Он вам не говорил, над чем работает? Может быть, что-нибудь связанное с теорией относительности? — Почти ничего… сказал только, что… «он может поразить моего мужа некоторыми практическими приложениями его теории». Но в чем они заключаются, не сказал. А ведь работа моего мужа — это только математические модели, призванные дать представление о некоторых следствиях общей теории относительности. Модели, не более того… — Что ж… — сказал Бутлер с отсутствующим видом. — Временами случается, что модели какой-нибудь теории становятся моделями самой действительности… — Госпожа Вансен, — вступил Бом, воспользовавшись минутной паузой. Ваша сестра когда-нибудь проходила курс психиатрического лечения? — Какое это имеет отношение к делу? — резко ответила Ребека. Глаза ее гневно блеснули. — Может и проходила, но это было очень давно. Наш нынешний спор… — Что это была за болезнь? — бесцеремонно прервал инспектор. — Кажется… какая-то форма шизофрении. — Какая степень родства связывала вас с Давидом Культерманном? — Очень отдаленная, хотя мы оба из одного и того же клана. Его тотем змей, символ зла, — сказала она с гордостью в голосе. «По крайней мере одна гипотеза отпадает», подумал Бом. «Трудно представить, чтобы Культерманн съел змею.» — Мы попросим вас еще прокомментировать снимки, сделанные в квартире Культерманна после его смерти. Речь идет о том, чтобы вы посмотрели — нет ли каких-нибудь изменений в обстановке. Коллега Бутлер, будьте добры… Практикант подошел к компьютеру и набрал код. Затем принялся демонстрировать Ребеке появляющиеся на экране монитора снимки. Она разглядывала их долго и внимательно. — Здесь что-то не так, — наконец сказала она. — Что-то изменилось в помещении? — спросил Бом. — Нет, не в этом дело… само тело, то есть Давид… он какой-то другой. — Другой? В каком смысле? — Такое ощущение, что… его лицо… на нем стороны поменялись… Родинка у него была на левой щеке, а здесь — на правой… Тоже и брови, губы, волосы… все. — Вы хотите сказать, что его лицо превратилось как бы в зеркальное изображение? — Кажется, не только лицо, а все тело… В комнате повисло молчание. Слышно было лишь неустанное жужжание информационной техники, да хлопанье дверей в других комнатах комиссариата. «Что, к черту, происходит?» — лихорадочно думал Бом. «Что это все значит?» — Ну что ж, госпожа Вансен, мы, в таком случае, вынуждены попросить вас осмотреть тело… Если это возможно, то прямо сейчас. Ребека молча кивнула и поднялась. Бутлер вызвал автомобиль. — Госпожа Ребека, вы все же шесть лет были женой Культерманна, — завел речь Бом, когда они уже ехали в морг. — Вы должны его хорошо знать. Можете ли вы нам рассказать о каких-нибудь его привычках, фобиях, интересах, слабостях? — Давид был человек упорным, неуклонно стремящимся к поставленной цели. Он не боялся слов, как это делают сейчас многие. Наоборот, он интересовался ими. Постоянно экспериментировал, часто обращался ко мне на каком-нибудь забытом либо не существующем языке. Он записывал слова и звуки разных языков, а потом занимался компиляцией. — Он что — хотел открыть общий для всех праязык? — встрял Бутлер, сидящий за рулем. — Да, и насколько я знаю, он работал также над расшифровкой тайного имени Яхве. Изучал кабалистику… — Это его интересы. А его фобии? — прервал Бом, желая направить разговор в нужное русло. — Ну, по квартире его вы можете судить, что он был помешан на безопасности. Кроме того, он очень интересовался историей своего клана. Давид утверждал, что обнаружил в записях какие-то подчистки. Возможно, кто-то пытался замазать следы какого-то старого скандала. Странно то, то он не смог даже установить, кто его настоящий отец. Кажется, он родился, когда его формальный отец находился уже в течение пяти лет совершенно в другой части страны. Еще интереснее, что по возвращении он не высказал никаких претензий матери Давида и совершенно спокойно признал его своим сыном. Давид предполагал, что это может быть как-то связано с традициями клана… «Это интересно», подумал Бом. «В памяти компьютеров нет ни намека на эту тему.» — Еще он любил повторять, что «в его жилах течет кровь огромного множества предков», — добавила минуту спустя Ребека. В сознании инспектора это отозвалось каким-то отдаленным совпадением. Оно касалось записи Культерманна в тетради «Идеи»: «Я погребаю умерших в собственном брюхе». Это могло означать, что Культерманн считал себя кем-то исключительным, наследником многих поколений. Удручающая сцена в морге не лишена была драматизма. Сначала путь между рядов железных коек со стерильными простынями прикрывающими формы неподвижных тел, потом — снятие одной из простыней и сдавленный вскрик Ребеки, когда она убедилась, что ее подозрения верны. Бутлер вынужден был поддержать пораженную женщину. Потом он и инспектор с некоторым трудом провели ее к автомобилю. — Подождите меня минутку. Мне надо поговорить с врачом, — сказал Бом и вернулся к зданию морга. Вышел он оттуда возбужденный. Результаты вскрытия оказались очень интересными. Все внутренние органы покойного были точно так же зеркально «заменены», как его лицо и кожа на всем теле. Полицию об этом не уведомили, посчитав, что там все известно, поскольку такие отклонения от нормы должны регистрироваться в компьютерной картотеке, которая заводится на каждого сразу после появления на свет. Бом, однако, подозревал, что факт скрывали умышленно, чтобы иметь возможность свободно проводить научные исследования тела. — Так значит, вы утверждаете, что Культерманн таким не был… даже тогда, когда вы к нему приходили за несколько часов до его смерти? — Конечно, нет! Я бы заметила!.. Это ужасно! — голос Ребеки дрожал. Да вы сами можете это проверить на всех его снимках, сделанных до этого. Они отвезли Ребеку домой, не мучая более вопросами. Когда женщина вышла из автомобиля, Бутлер повернулся к Бому. — Дело усложняется, — сказал он. — У вас есть какая-нибудь концепция, способная охватить все факты? — Нет, такой концепции у меня пока что нет, — ответил Бом. — Поэтому пойду-ка я домой и немного поразмыслю. А вы возвращайтесь в комиссариат. Вам следует досконально разобраться, в чем состоит работа мужа Ребеки в области теории относительности. Я же попробую установить, кто такая эта таинственная Этель, займусь предполагаемыми подчистками генеалогического древа и проштудирую остатки записей покойного. Завтра утром встретимся в комиссариате. Это все. Успеха вам! Следуя неспешным шагом к своему дому, Бом напряженно размышлял. Странные факты казались не связанными друг с другом. Их можно было разбить на несколько групп. В первую входили факты, касающиеся демонологии. Во-первых, след укуса на шее Культерманна. Он мог означать, что его убила женщина. Но сила укуса (отчетливые следы зубов; кожа прокушена на большую глубину) говорила в пользу психопатологической версии. Это могла быть женщина-психопатка, а в роду Ребеки такие болезни отмечались. Это могла быть Этель. Другое дело — тайна происхождения самого Культерманна. Был ли его род отягощен «вечным проклятием», которое старались скрыть? (Здесь Бом внутренне усмехнулся). Вторая группа фактов была связана с «экспериментами» писателя в области специальной теории относительности. Может Культерманн намеренно хотел осуществить свой эксперимент перед лекцией мужа Ребеки, чтобы поразить его результатами? Это тем более правдоподобно, что в разговоре со своим издателем он заявил: «эксперименты протекают гладко». Если эксперименты заключались в какой-нибудь трансформации, сопровождающейся выделением энергии в виде проникающего излучения, то это объяснило бы эффект «ложного пожара» в жилище покойного. Но кто в таком случае задушил Культерманна? Муж Ребеки? А может быть кто-то не желающий, чтобы результаты экспериментов были обнародованы? Так или иначе, оставалась еще третья группа фактов, связанная с интересом умершего писателя к языку. Занимался ли Давид им столь активно лишь в силу профессиональной необходимости? Может быть хотя эта гипотеза была совсем уж фантастичной — Культерманн открыл какой-нибудь метод «физического овеществления слова», завершая таким образом поэтические пробы Рембо и символистов? Может быть, он «овеществил», воплотил таким образом кого-то, кто его и убил? Да, но материализация слова не обязательно означает воспроизведение его десигната, отметил Бом. Он поймал себя на том, что вполне серьезно обдумывает совершенно абсурдные гипотезы. То он представлял Культерманна как язычника, поклоняющегося змею-искусителю, то как члена секты, славящей Творца посредством изощренных оргий. Более того, он начал подозревать, что все эти гипотезы ему подсовывает… сам Культерманн. Когда он находился в квартире покойного, то чувствовал чье-то тревожащее присутствие, как будто все жилище было незримо заполнено чьей-то индивидуальностью… Бом так задумался, что не замечал ничего вокруг себя. Лишь внезапный шум и громкие крики вернули его на землю. Он находился уже у здания местного банка Информации, остекленный фасад которого отражал яркий солнечный свет. Ослепленный Бом не сразу увидел убегающего человека в коричневом свитере, лицо которого закрывала маска. Человек был вооружен. Он поминутно оглядывался и стрелял в преследующих его стражников. Те отвечали ему тем же и походило на то, что преступник будет окружен. — Будь проклят, сын лисицы! — внезапно выкрикнул беглец в сторону преследователей. — Да обрушатся на тебя двенадцать напастей! Бегущий за ним полицейский схватился за грудь и упал на колени. И тут же пуля террориста попала ему прямо в голову, разнеся череп на куски. — Прекратите огонь, не то всех прикончу! — заорал преступник. — Я знаю все ваши тотемы и могу их осквернить! Преследователи в нерешительности остановились. Пользуясь этим террорист ранил еще одного и скрылся в переулке, ведущем к телевизионной башне. За ним никто не гнался. Инспектор, как обычно в таких случаях испытал огромное неудовольствие; ситуация требовала действий. Он этого не выносил, ибо действие требует совершения выбора, он же предпочитал оставаться в сфере чистых возможностей. Бом, однако, вытащил револьвер и тяжело побежал по улочке, параллельной той, в которую скрылся преступник. Инспектор хотел отсечь ему дорогу. Мостовая шла чуть-чуть в гору, это означала, что он приближается к телебашне. Бом посчитал, что самое время заскочить в какое-нибудь здание и сориентироваться, где сейчас находится беглец. Тот был недалеко, в каких-нибудь тридцати метрах от инспектора, и дорогу ему преграждал большой грузовик, стоящий поперек улицы. Террорист, видимо, размышлял, как ему преодолеть неожиданное препятствие. Инспектор прицелился и несколько раз выстрели. Пули, хотя и с небольшим отклонением, но прошли мимо. Террорист мгновенно забрался под кузов грузовика и открыл стрельбу оттуда. Окно, у которого только что стоял инспектор, было разнесено вдребезги. Но Бом был уже этажом ниже, лихорадочно разыскивая выход из здания. Не найдя его, он выпрыгнул в окно; у самой головы просвистел пуля. — Клянусь Юпитером, твой тотем — Змея! — услышал он крик. Террорист был уверен в себе. Он считал, что с помощью имеющейся у него информации, он с легкостью расшифрует тотем Бома. Он даже не старался убежать. — Ты, никчемная, безмозглая обезьяна! Да сожжет тебя вечный Огонь! огрызнулся Бом, стараясь выиграть время. Его мысль работала с лихорадочной быстротой. Судя по акценту, преступник был из южной части города. А расшифрованные до сих пор тотемы тамошних кланов были такие: Жаба, Птица-с-Окровавленным-Крылом, Муха, Звери Пустыни, Ангел-без-Головы, Роза-в-Лихорадке. Теперь вопрос: к которому из этих кланов принадлежал террорист (допуская, что он из уже расшифрованного клана), и как звучит ключевое слово, способное его обезвредить? Инспектор знал по несколько ключевых слов для каждого из этих тотемов. В конечно счете, как обычно он должен был полагаться на интуицию. — Ты что-то сказал, Подохший Нетопырь? — донесся до него вопрос преступника. — Роза! Да поразит тебя Белый Лист Тумана! — отчетливо выкрикнул Бом. Но ответа не получил, ибо над головой раздался свист винтов и шум двигателя полицейского вертолета. «Ну, этого мне только не доставало!» подумал он раздраженно. «Веди, попробуй, словесный поединок с этим парнем, если он даже не слышит твоих инвектив!» Инспектор энергичными театральными жестами принялся отгонять пилота прочь. Вертолет покружил над улочкой, после чего пилот дал сигнал «ухожу за помощью» и отлетел в направлении базы. Бом выглянул из-за металлического контейнера, за которым прятался. Когда пыль осела, он убедился, что под грузовиком никого нет. «Черти бы его побрали!» выругался он про себя. «так и знал, что этим кончится!» Прижимаясь к стене дома он подбежал к грузовику и прополз под кузовом на другую сторону. Когда он хотел уже подняться, услышал несколько выстрелов. Пули вошли в борт грузовика над его головой. — Что с тобой, Птица?! — крикнул он. — Взял под крылья слишком много пространства? Тебя поглотит Ужасное! Инспектор не услышал ответа, хотя ждал достаточно долго. «Не заплохело ли ему?» подумал он о террористе. Подождал минуту и попробовал еще раз высунуть голову. Реакции не было. Не разгибаясь, инспектор быстрым броском перебежал к металлической бочке, которую заметил слева от себя. Он больно ударился локтями и левым коленом, но вокруг было тихо. Бом сделал еще одну короткую перебежку, желая укрыться в дверях старого здания на правой стороне улицы. Он не сразу увидел коричневую фигуру, лежащую в мелком углублении вентиляционной шахты. Он вгляделся и понял, что произошло. Подошел к фигуре и медленно, как бы с испугом, снял с ее лица маску. Лицо было обычным, заурядным, только неестественно расширившиеся глаза вглядывались в узкую полоску неба между крышами домов. Бом поднялся и не спеша двинулся к главной улице города, где его ждали люди. Домой он пришел гораздо позже, чем рассчитывал. Он устал и не имел ни малейшего желания заниматься работой. «Я даже не закрыл ему глаза», думал он, «если существует какой-нибудь ад, то пусть это будет ему наказанием — всю вечность смотреть в одну точку, не имея возможности даже смежить веки.» Чтобы заставить себя работать, инспектор уселся за компьютер. «Да будет тело твое домом всех времен года!» произнес он вслух, цитируя фрагмент погребальной литургии клана Птицы. Звучание собственного голоса вернуло его к действительности. Он набрал на пульте запрос, касающийся возможности фальсификации генеалогии расшифрованных тотемов. В частности генеалогии клана Библейского Змия. Он ввел в компьютер данные о сомнениях Культерманна относительно своего происхождения, фрагмент разговора с Ребекой, цитаты, которые в книгах из библиотеки покойного были помечены карандашом. Ответ был отрицательным, но это не обескуражило инспектора. Он ввел команду «дополнительные разъяснения». На экране появилась информация: «существует мнение, что в древней Иудее был обычай, согласно которому невеста в первую брачную ночь отдавалась священнику, переодетому Богом. Дети, рожденные от такого зачатия, на первом же месяце жизни приносились в полнолуние в жертву Лунному Богу. Только позже, когда Яхве помирился с Моисеем, Бог согласился обходить стороной (на иврите — „пасах“) дома израильские, дверные рамы которых были вымазаны кровью жертвенного агнца. Отсюда произошел праздник Пасхи. Это имеет отношение к делу Культерманна: можно сформулировать гипотезу, что он был зачат во храме (поэтому он и не знал своего настоящего отца) и был посвящен Богу. Никто не мог принести за него жертву (например, барашка), поэтому Культерманн должен был умереть. Выводы: убийца не установлен, но это может быть кто-то из клана Культерманна.» «Анахронизм!», в ответ набрал на клавиатуре инспектор. «Этому обычаю тысячи лет!» Компьютер ответил: «Не известно каких обычаев придерживаются в клане Библейского Змия. Возможно они воскресили ритуалы тысячелетней давности.» Бом покачал головой. Замечание компьютера выглядело логичным и осмысленным, но инспектор не видел никакой возможности узнать, действительно ли в клане Библейского змия соблюдали эту традицию. Кланы очень ревностно охраняли свои обычаи, так же как и ключевые слова своих тотемов. Добыть такую информацию ничуть не легче, чем исказить генеалогию какого-нибудь клана. Инспектор снова начал просматривать заметки Культерманна, надеясь обнаружить в них какую-нибудь зацепку. Не имея возможности отбросить ни одну из гипотез, он двигался почти на ощупь. Возможно, убийцей была сестра Ребеки Вансен, психопатка, фанатично преданная традициям своего клана. Скорее всего это не была сама Ребека, если судить по психологическому портрету, сложившемуся у Бома во время разговора с ней. Загадкой оставалась метаморфоза Культерманна, происшедшая с ним в момент смерти. В задумчивости инспектор листал тетрадь, пока не наткнулся на фрагмент стихотворения, записанного ровным почерком Культерманна: «Возлюбленную воспевать — то радости подобно. Но горе — петь о потаенном, осужденном боге — реки крови.» «Вот именно», сказал себе Бом. «Ведь не мог же компьютер выдвинуть еще одну гипотезу, ту, в которой в убийстве обвинялся бы сам Яхве.» Инспектор знал, что многие религиозные мистики упорно отделяли Бога милосердного от Бога справедливого, но мстительного, отождествляемого с Яхве. Одним из неотделимых атрибутов последнего является связь с огнем. Из раздумий инспектора вырвал телефон. Звонил Бутлер. Он казался очень взволнованным и утверждал, что нашел или «почти нашел» разгадку. Он жаждал доложить свои соображения, но инспектор его прервал: «Поговорим завтра, Бутлер! Я сейчас не хочу подпасть под гипноз ваших доводов.» После разговора Бом снова занялся записями. Культерманн интересовался творчеством религиозных мистиков. Они же, помимо всего прочего, считали, что первоисточник жизни таится в смерти и что смерть — это переход к новой, еще более полной жизни. Цитата из Якоба Бёме, выписанная Культерманном, подтвердила подозрения инспектора: «Бог это сила вечности и свет, его называют по имени света, а не духа огня, ибо дух огня — это гнев его и ярость; поэтому его не называют Богом, а лишь всеистребляющим огнем божьего могущества.» Инспектор лег спать во втором часу ночи. День выдался ветреный и хмурый; Бом вызвал автомобиль с ближайшей стоянки. Он явился в комиссариат раньше, чем обычно и сам еще не знал, какой гипотезы будет придерживаться на совещании с Бутлером. Практикант пришел вовремя. Он выглядел усталым, но довольным собой. Для начала Бом заявил, что принимая во внимание тотальное «обращение» тела покойного — разгадку следует искать в сфере сверхъестественного, либо же увязывать ее с предполагаемыми «экспериментами», проводимыми Культерманном. — Моя теория объединяет оба эти элемента, — сказал Бутлер. — Ключевую роль в ней играет эксперимент. Как вы уже знаете, он был связан с теорией мужа Ребеки, господина Льюиса Стейна. Эта теория основывается на допущении, что время надо рассматривать, как измерение, которое «не движется», но в котором «мы движемся». Согласно этой теории, Вселенная первоначально имела четыре равноправных измерения. Затем произошло нечто из-за чего все части материального мира начали двигаться в четырехмерном пространстве-времени со скоростью света, единственной «разрешенной» скоростью во Вселенной. Как известно, из теории относительности следует, что если какой-нибудь объект движется со скоростью близкой к скорости света, то пространство «сокращается» в направлении движения этого объекта. Таким образом, если все части Вселенной двигались со скоростью света, то пространство в направлении их движения сжалось до такой степени, что одно из измерений первичного пространства- времени полностью исчезло. Остались лишь три измерения и остатки, жалкая тень четвертого, которое мы и воспринимаем как время. Я понятно объясняю, господин инспектор? — Понятно, — ответил Бом, вспоминая неопределенное чувство, испытанное им вчера. — Значит, мы движемся во времени со скоростью света? — Именно. Этим полностью объясняется «замедление хода времени», когда мы движемся со скоростью близкой к световой. Поскольку мы не можем ее превысить, то должны «замедлять» скорость своего движения во времени. — Ну хорошо. Но какую связь это имеет с делом Культерманна? — Из этой теории следует, что объект, который двигался бы против времени, выглядел бы как свое собственное зеркальное отражение. Я считаю, господин инспектор, — что Культерманн зачем-то изменил направление своего движения и стал перемещаться «против течения» времени, из будущего в прошлое. — То есть изобрел машину времени… Смелая гипотеза. Правда, мне известно, что ученые уже делали попытки в этой области. Но у них была мощнейшая техническая база. А куда, в нашем случае, подевалась вся необходимая для такого эксперимента аппаратура? — Она могла в решающий миг превратиться в энергию, либо в свободные нейтроны… Домашний компьютер писателя зарегистрировал пожар… — Но почему в нейтроны не превратился сам Культерманн? Почему он погиб? Каким образом он смог самостоятельно создать такую мощную аппаратуру? И наконец зачем он хотел отправиться в прошлое? — Я могу только попытаться ответить на эти вопросы, инспектор… Вы ведь знаете, что Культерманн очень интересовался Библией, а конкретно Ветхим Заветом. В его экземплярах книг Ветхого Завета подчеркнуты фрагменты мифов об Адаме и Еве, а также об Энохе из династии Сетитов. В заметках покойного я обнаружил записи, указывающие на далеко идущее сходство мифов об Адаме и Еве и об Энохе. Оба мужских имени означают попросту «человек» и правдоподобно, что оба мифа первоначально относились к сотворению рода человеческого. Только в позднейших редакциях Ветхого Завета Адам стал дедом Эноха. Но следствия этой гипотезы еще более интересны. Из нее вытекает, что первоначально в Ветхом Завете речь шла о том, что Яхве «родил» Адама «по своему образу и подобию». Вы понимаете, господин инспектор? «Родил», а не «сотворил». — То есть Адам был попросту сыном Яхве?.. — Вот именно… а сын Бога не может быть обыкновенным человеком. Поэтому только Энох «начал взывать к имени Яхве», признал его превосходство… С этим хорошо согласуется место из Ветхого Завета, в котором говорится, что «сыны божьи» брали в жены «дщерей человеческих», то есть дочерей Адама. От этих союзов родились «исполины… это сильные, издревле славные люди.» Культерманн очень интересовался этим мифом. Он считал его доказательством того, что существовала некогда эпоха, когда боги жили на Земле. Временами он даже утверждал, что они живут до сих пор и что они укрываются среди нас. Но обнаружить их он не смог. Оценки сущности этих богов у него сильно колебались и иногда он называл потомков Адама «выродившимися демонами». — Вы полагаете, что эта его мания была настолько сильна, что он смог преодолеть все трудности и построить машину времени… — Лучше сказать: «придать себе скорость света с вектором, ориентированным в противоположном временном направлении, нежели направление движения Вселенной.» Да, я думаю, он смог это сделать. А почему погиб?.. Что ж, тут можно выдвинуть много предположений… Может быть он погиб от того, что живой организм не выдерживает движения против времени. Может быть он увидел то, что не дано увидеть человеку. А может быть он добрался до эпохи богов либо «выродившихся демонов» и вернулся в наше время — уже мертвый, «отосланный» назад как предостережение… Ребека Вансен определенно утверждала, что когда видела Культерманна в последний раз, на шее у него не было никаких следов укуса. — Да-а, — инспектор задумался. Против своей воли. он теперь находился под сильным влиянием гипотезы Бутлера. Но он не мог позволить, чтобы это влияние лишило его способности к критическому взгляду. Никакая логика, никакие факты не могли заставить инспектора принять то или иное утверждение, если у него не возникало глубокое чувство внутренней убежденности. Истина подтверждалась ощущением более неуловимым, чем пульсация мгновения «сейчас» между прошлым и будущим. — Коллега Бутлер, я вижу, что вы приняли близко к сердцу мою первоначальную подсказку, касающуюся времени. Но есть еще одна мелочь: доказательства. Какие доказательства вы можете привести в пользу вашей гипотезы? — Мне кажется, что доказательство у меня есть, — сказала Бутлер, вытаскивая из папки многократно сложенный лист бумаги. Это была мощная. необычайно разветвленная схема, каждый квадратный миллиметр которой мог бы быть абсолютно точным планом средней величины города. Бутлер подал инспектору лупу. Бом пригляделся и увидел в некоторых местах символы, повсеместно используемые в электронике. — Что это? — Я показал это знакомому физику. Он утверждает, что это схема сложной ментально-электронной системы, некоторые фрагменты которой напоминают подсистемы аппаратуры, используемой в экспериментах с перемещением во времени. — Но как Культерманн сумел создать такую аппаратуру? И где брал энергию для ее питания? — Специфика электронно-ментальной технологии такова. что не требует подвода энергии, ибо питается энергией мысли оператора. Что самое интересное — Культерманну не нужно было даже строить эту аппаратуру, если он обладал сильными способностями в области психотроники. Достаточно было одной только схемы! Конечно, энергию мысли нужно должным образом направить, но зато она не требует носителя, в отличие от электрической. Физики, с которыми я контактировал, утверждают, что электронно-ментальная технология находится еще в пеленках. Здесь же мы имеем дело с очень высоким уровнем ее развития. — Но как все же Культерманн смог это сделать? — Инспектор, все говорит о том, что Культерманн был гением… Спустя полгода Бом сидел в кафе, потягивая попеременно то кофе, то коньяк. Он ждал Бутлера. Его овевал ласковый и свежий апрельский ветерок, несущий обещания радостных сюрпризов. В эту минуту инспектор не мог поверить, что мир со скоростью света несется к будущему, к неминуемой своей гибели. Все вокруг — таинственная тень деревьев на террасе кафе, радостные солнечные зайчики от лучей, пробивающихся сквозь подвижные веера листвы — все противилось такой мысли. Поддавшись настроению окружения, инспектор выкинул из головы грозные события, начавшиеся в недавнем прошлом и касающиеся его самого. Но мог ли он забыть минуты — хотя бы предыдущей ночи — когда он внезапно просыпался в странном и ужасном пространстве без длины, ширины и глубины, где каждый отрезок уходил в бесконечность и не было двух параллельных. которые — где-то в бесконечном удалении — не пересекались бы? Что хуже всего, его собственное тело начинало подчиняться законам этого пространства, начинало растягиваться, как будто распятое на эшафоте с бесконечным количеством измерений. Его потрясение тогда достигало апогея. И всегда — а повторялось это неоднократно — ему удавалось спастись почти чудом, лишь благодаря тому, что он вспоминал слово, могущее уничтожить чары. Это слово каждый раз было другим; ибо враг, посещающий его ночами, вел себя как вирус — побежденный, он порождал мутацию с иммунитетом на предыдущее слово-ключ. Инспектор знал, кто его преследует. Он наизусть выучил информацию, полученную от компьютера: «Люди клана Птицы-с-окровавленным-Крылом могут мстить после смерти, если их похоронят с открытыми глазами. Подвергшийся нападению лишен защиты, у него ни одного шанса на спасение.» Если верить судебному постановлению, Культерманн погиб таким же образом, каким теперь предстояло погибнуть инспектору. Суд отверг гипотезу Бутлера как недостаточно обоснованную, поскольку известные физики и электроники, призванные в качестве консультантов, решительно высказались против нее. В конечном счете — на основании показаний Этель Моран, любовницы Культерманна, — виновным был признан отец писателя, Ламех Культерманн, умерший двадцать лет назад. Кроме того, выяснилось (благодаря, в частности, усилиям инспектора Бома), что брат Давида Культерманна, Хабал, не умер естественной смертью, а погиб при невыясненных обстоятельствах. После эксгумации трупа эксперты подтвердили, что он был убит с помощью электронно-ментальной аппаратуры. Это, разумеется, бросило тень подозрения на Давида. Подозрения подтвердились, когда оказалось, что Этель Моран была в сущности сестрой Давида, но генеалогические записи рода это утаивали. Хабал Культерманн был единственным человеком, который это знал; по крайней мере, так считал Давид, когда убил брата, используя свои способности. Давид ошибался, ибо Хабал успел «вероятно информировать отца о скандальной тайне незадолго до своей смерти» (цитата из судебного заключения). Древняя традиция обязывала Ламеха отомстить. Он не сумел это сделать до своей смерти, но — и на это указывает таинственная гибель Давида — смог свершить возмездие посмертно. После эксгумации останков Ламеха оказалось, что, действительно, похоронили его очень неглубоко и с открытым ртом, «что способствует превращению умершего в упыря» (цитата из судебного заключения). Суд постановил перезахоронить Ламеха Культерманна на глубине десяти метров, лицом вниз. В приговоре были и более жесткие фрагменты: рекомендовалось пробить сердце Культерманна-старшего и вырвать ему язык с целью — как сформулировал суд «пресечь дальнейшие разрушительные действия покойного». Пару раз было использовано даже слово «вампир», намекающее на то, что укус на шее Давида был его делом. Бома все это не убедило. Уж слишком это смахивало на гипотетическую изначальную версию мифа о Каине и Авеле. У инспектора, кроме того, было странное убеждение, что такое решение суду подсунул сам Давид Культерманн, желавший по какой-то причине сохранить в тайне истинные обстоятельства своей смерти. Поэтому Бом решил продолжить расследование, уже приватным образом. Он взял положенный ему отпуск и продолжил изучение книг и заметок писателя, а также содержимого памяти его домашнего компьютера, Через некоторое время он пришел к выводу, что правильная разгадка содержалась в гипотезе Бутлера, но и она не полностью объясняла причины смерти писателя. По мнению инспектора, ключом к тайне были фразы, сказанные, согласно Ветхому Завету, Яхве о людях: «В будущем ничего не будет для них невозможного, что бы ни задумали учинить», а также об Адаме, который после съедения плода с Древа Познания — «стал как один из Нас». Яхве опасался, чтобы Адам «…не простер… руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.» Культерманн в своем анализе неоднократно обращался к этим фразам. Кроме того, Культерманн был автором романа, основанного на мифе о строительстве Вавилонской башни и на трудах иудейского историка Флавия о царе Немвроде, который отважился на битву с Богом. Он установил в своем государстве тиранию и, опасаясь, как бы Яхве не навлек на него и его народ нового потопа, построил огромную башню. В романе Культерманна эта башня была циклотроном, который должен был разгонять частицы «против течения» времени, чтобы атаковать Бога тогда, когда он меньше всего этого ожидал — еще до сотворения мира. В процессе работы инспектор ощущал растущую потребность поделиться хоть с кем-нибудь результатами. Он знал, однако, что никто из сослуживцев ему не поверит: заключение судебного приговора было ясным и достаточно обоснованным. Единственным, кто мог бы его понять, был Бутлер, тем более, что именно его гипотезой вдохновлялся Бом. Именно поэтому инспектор ожидал сейчас практиканта, всем телом поглощая оттенки и ароматы окружающего мира. Сегодняшняя встреча должна быть последней — инспектор намеревался представить свои окончательные выводы. Наконец появился Бутлер. Он отыскал взглядом инспектора и подошел к его столику. — Я заказал вам кофе, как обычно, — сказал Бом. — Спасибо, инспектор. Как ваш враг? — Он, вроде, не собирается отступаться от меня. Последняя ночь снова была кошмарной. — Держитесь, инспектор. Мы все с вами. — Спасибо. К сожалению, помочь мне вы не сможете. — Знаю, — печально ответил Бутлер и отвел взгляд в сторону. — Да, но перейдем к делу. Чувствую, что времени у меня немного. Разрешите задать вам для начала вопрос: чтобы вы делали, если бы вам кто-то угрожал? И при этом вы бы знали, что сейчас вы сильнее врага, но в будущем он станет сильнее и тогда ударит? — Ну, думаю… постарался бы как-то отгородиться от него каким-либо барьером. Чтобы сделать невозможным будущий контакт. — Верно. А какой барьер является непроходимым для кого-то, кто в будущем станет всемогущим? Бутлер на минуту задумался. — Разве что барьер между «быть» и «не быть». Я постарался бы его этого врага — ликвидировать. — Ну, а если это было бы невозможно? Если бы это было, например, сыноубийством? На этот раз пауза была длиннее. — Ну, тогда… тогда я загнал бы его в какой-нибудь искусственный мир, из которого он не смог бы вырваться. Например, — Бутлер оживился, — можно было бы перенести его личность в память компьютера. Он существовал бы в форме какого-то кода (хотя и не в реальном мире), и я был бы в безопасности. — Отлично. Благодаря вашему интеллекту, мне уже почти нечего говорить. Итак, из Ветхого завета вытекает, что Яхве — в те времена еще достаточно примитивный бог, требующий кровавых жертв, — боялся, чтобы созданные им люди не обратились в будущем против него самого. Он запретил им употреблять плоды с Древа Познания и Древа Жизни. В Книге Бытия ясно сказано, что только после съедения плода с Древа Познания Адам и Ева «узнали… что наги». По теории Культерманна, согласно которой Адам — сын, а не создание Яхве, плод с Древа Познания имел в сущности сексуальный смысл. Речь шла о том, чтобы Адам и Ева не размножались. Бутлер внимательно глядел на Бома, впитывая каждое его слово. — А теперь вопрос из несколько иной области. Как вы считаете, коллега Бутлер, зачем Яхве «смешал языки» людям, строящим Вавилонскую башню? Только ли для того, чтобы она не была построена?.. — Но ведь он мог ее попросту уничтожить. Однако он хотел задержать исследования людей, касающиеся знаков, символов и кодов. Бог хотел уничтожить их в самом зародыше. И еще один вопрос: знаете ли вы, почему в нашем мире слова значат так много? Почему одним словом человека можно поработить либо убить? — Потому, что мы созданы из слов… — медленно ответил Бутлер. — Да, — Бом теперь говорил со страстью. — Именно поэтому Адам и Ева должны были сохранять в раю невинность! Яхве необходимо было предотвратить размножение рода человеческого до тех пор, пока он не «изгнал их из рая», то есть не вселил их в суперкомпьютер, где они и стали жить в виде электрических импульсов. Разумеется, внутри компьютера был создан целый электронный мир — земля и небо… Но именно и только рай был настоящим миром, а этот, вокруг нас, только иллюзия. мы всего лишь импульсы, Бутлер, импульсы, движущиеся со скоростью света по сложной системе электронных цепей. И то, что мы двигаемся, дает нам ощущение текущего времени, что и угадал Льюис Стейн в своей теории. Инспектор замолчал и оба со всей пронзительностью ощутили присутствие мира вокруг них. Веял легкий ветерок, шелестели листья, солнечные зайчики скользили по полу. Трудно было поверить в только что произнесенные слова. — И Давид Культерманн хотел добраться до рая… — прервал молчание Бутлер. — Хотел дойти до времени, когда все было настоящим… Но как он смог бы превратиться в реальное, живое существо? — Для этого он и занимался языковыми экспериментами. Он хотел заменить код на десигнат. Слово на вещь. — Значит, убил его Бог? — Необязательно. Ведь достаточно было, чтобы он услышал одно слово, одно только настоящее слово из того настоящего мира. И оно бы его убило. Убило, то есть разрушило бы код, которым записана его личность. Но не это самое главное. Меня беспокоит мысль, что компьютер можно выключить в любую минуту. У меня какое-то неясное предчувс… Давид Культерманн затер запись этого псевдомира. Ему наскучило моделирование собственной гипотетической смерти. Рассказ, который можно было бы написать на основе этой последовательности событий, получился бы, скорее всего, слишком длинным и «тяжелым», а он хотело сюжетов повеселей. Поэтому без сожаления расстался со своими героями.