– Ну и как же он в конце концов поступил? – спросил Трихвостень. – Конечно, ведь у него новая техника…

– Не очень-то новая. Он отослал женщину в другую больницу, к другому врачу.

И художник снова замолк. Трихвостень тоже погрузился в раздумья, нахмурил брови. Молчание затянулось. Наконец он сказал:

– Удивительно, как меняются люди.

Художник тщательно накладывал мазок за мазком. Он поглядел на Трихвостня:

– Он не изменился. До сих пор читает левые европейские газеты и журналы.

Чайханщик следил, как староста, отправившийся обследовать пещеру, уходит все дальше. Он тихо и томительно выжидал. Потом вдруг вскочил, схватил жандарма за шиворот и перевернул его, бросил ничком на землю, а сам сел ему на спину и зашептал в ухо:

– Ну, как ты отсюда выберешься?…

По молчанию жандарма он заключил, что тот вконец испуган, и снова заговорил:

– Отвечай: сколько пуль было в твоем пистолете, когда ты сюда заявился?

Придавленный его весом, жандарм застонал:

– Слезь с меня… Я ранен… Тяжелый ты. Чайханщик отвесил ему подзатыльник – мол, говори

потише – и опять зашептал:

– Пулям, которые ты выпустил, я счет вел. Ты только скажи: сколько их поначалу в пистолете было?

– Ты что с меня ремень тянешь? – всполошился жандарм.

Чайханщик, расстегнув его пояс, пытался на ощупь определить, где патроны. Он пробормотал:

– В твоем пистолете либо совсем патроны кончились, либо остался только один. Я затем ему и говорил: «Стреляй», чтобы удостовериться, что все заряды вышли. Коли пистолет не заряжен, я от этого мужика враз отделаюсь.

– Хочешь меня вовлечь в твои воровские дела, мошенник? – сдавленно простонал жандарм.

Чайханщик, как видно поднаторевший в том, чтобы разъяснять клиентам историческую обстановку, назидательно произнес:

– Ты весь свой век дармоедом прожил, дальше своего носа не видал ничего. Иначе твой пистолет не попал бы за здорово живешь в руки индюка этого.

Дергаясь от боли, жандарм прохрипел:

– Тяжело мне, не дави так…

Чайханщик, не склонный принимать всерьез страдания тех, кто под ним, продолжал свое:

– Ну, с этим-то я справлюсь. А ты должен мне помогать! – И так поднажал на слово «мне», что это вполне ощутимо отразилось на спине поверженного жандарма.

Тот завопил из-под него:

– Ах ты, подлец! Хочешь покрыть меня позором?! Чайханщик еще раз ударил его по затылку, так что

жандарм ткнулся лицом в песок, и зашипел:

– Не ори! А то этот сейчас прибежит.

Но жандарм, хоть он изнемогал от потери крови, не сдавался, он заворочался, надеясь сбросить чайханщика со спины. Тот, однако, удержался, более того, он зажал рукой рот жандарму, а другой рукой вытащил из-за пазухи кривой кинжал с золотой рукояткой. Не давая жандарму пикнуть, он с силой воткнул кинжал ему в бок.

Из дальнего конца пещеры раздался вопль старосты. Он увидел посреди золотой кучи глаз, испугался, закричал и бросился бежать.

Крестьянин заливался смехом. Его рассмешило, что на картине, где были выписаны новый дом, гора и степь, точно воспроизведены фигура и платье невесты и его самого, их лица оставались пустыми кружочками, на которых не было и намека на глаза, рот, брови или нос.

– Значит, это я? – спрашивал он художника. – А где же у меня глаза? Что ж у меня – вовсе рта нет?

Художник сдержанно отвечал:

– Помилуйте! Рот вашего превосходительства изволит занимать очень важное место.

Но Трихвостня любезная форма ответа не обманула. Он сразу раскусил язвительный намек и сказал себе: «Здорово я вляпался, когда пригласил сюда этого упрямца! В художниках недостатка нет, а этот – настоящий осел. Чего он добивается своим упорством?»

Крестьянин снова поглядел на полотно и обнаружил там только свой фрак. В сущности, фрака было достаточно – по нему сразу можно было узнать, кто изображен на картине. Однако ему хотелось увидеть также свои глаза и брови, поэтому, показав на пустое белое пятно посреди полотна, он спросил:

– Так куда же они подевались? Художник вновь потупился:

– Пока еще не явились. Попозже объявятся, постепенно.

Крестьянин сначала не понял, уставился на него, потом заморгал и пробормотал:

– Шутишь…

Художник с деланной улыбкой опустил глаза. Крестьянин, словно одобряя его шутку, с видом превосходства изрек:

– Ах ты плут!

Но потом его медленно ворочающиеся мозги все же сработали, и он просиял:

– Ага! Теперь понял! Ты, значит, хочешь сказать, сначала гора, потом – постройка, а потом – все остальное. Точно! А потом – все остальное, милостью Божьей!