Аббас, в эту ночь надо выпить за тебя. Ты делал зигзаги – надо и нам совершить зигзаг. Только не на велосипеде, как ты, а в своих темных комнатах. Темнота расступается, я вижу тебя живым. И я разговариваю с тобой, хотя знаю, что ты не ответишь. В моем шкафу стоит бутылка виски. В этом месяце христианский праздник: рождение Иисуса, который воскресил человека из мертвых. А сам умер, потом воскрес и жив поныне – на небесах… Виски – это то, что выдали в этом месяце в качестве пайка. Лучшее виски, первосортное. Возможно, виски дали, чтобы подкрепить нашу веру в жизнь умершего. Я не верю в иную жизнь – на небе. Кто мне докажет, что она есть?… Сейчас декабрь, но какое сегодня число?

Сегодня двадцатое. Да, именно двадцатое! Значит, завтра будет двадцать первое.

Мы целиком положились на тебя, усач. Просто глупо так надеяться на человека! И ты обманул нас, усач, оставив в дураках. Мы сами виноваты: в твоей крупной фигуре нам виделось спасение от собственной слабости. Но надо разграничивать реальность и фантазию. Наше воображение даже добавляло тебе массивности, укрупняло тебя. А ты, оказывается, не такая уж большая фигура. В тебе нет ничего великого – все это лишь дух дубовых бочек. Да еще острый взгляд… Так, значит, сегодня ночь рождения Даджджала, антихриста… Он опора тьмы. Даджджал, вот реальность, а Иисус – лишь надежда. Да, антихрист не врежется в машину в полуденный час… Что это, неужели я выпил уже половину бутылки?… Да, похоже на то… Я так думаю: вознесение на небо – это либо большая несправедливость, либо надувательство. Отправиться на небо – это значит исчезнуть. Небеса человеку не подходят. На мой взгляд, было бы куда лучше, если бы Иисус пасхальным утром не воскресал, а покоился под камнем. Его провели, вот он и отправился на небо, туда, где порхают ангелочки, и стал одним из них. Истинное мужество – оставаться на земле. А знаешь, что написано у входа на землю: «Ангелам вход запрещен». Когда Иисус жил на земле, на небе его считали Богом. Ну а как только отправился на небо – он умер. Сначала он сбежал на небо, а уж потом умер. Он был жив, пока пребывал в состоянии горения и провидения. Только провидение делало его Иисусом. Антихрист же только имитирует провидение. Усы у него густые, но нет в нем человеческой сущности…

Но я все сижу в своей темной комнате один… Я встал, подошел к окну. Одинокий, печальный человек в темной комнате у окна…

Мне вспоминается: мы стояли возле окна. Тот чудесный день в поезде, казалось, длился год… Нынче Хамиде уже дома… А в тот день соседи по купе затеяли игру в покер. Она спросила: «Ты живешь в Ширазе?»

Мы стояли у окна в коридоре. Волосы ее выкрашены хной, рядом с ней стоит маленькая дочка, а старуха мать спит в купе, накрывшись головным платком. Мы говорим о Ширазе, расхваливаем его: ведь лучше нет города во всем свете! Месяц ордибехешт [3] разливает по старым улочкам аромат весны. Раскидистые тутовые деревья, все в цвету, сооружают из ветвей душистые брачные покои… Даже мясники, развешивая туши, украшают их померанцевым цветом и фольгой. Хорош наш Шираз! И люди в нем прекрасные. Ах, сколько шалостей бывало в зеленых садах мечетей! А помнишь, как собирались на очистку риса? А ночи на летних ярмарках в середине месяца шаабан [4] ? Под огромным навесом висит перевернутый вверх ногами пылающий мангал, но угли почему-то не выпадают… Меня сладко пьянит запах жареного гороха, которым тянет из лавок. На горы ложатся розовые отсветы, откуда-то издалека доносится вой шакалов. Шираз – город Хафиза и Саади [5] , город цветов и любви!

Прижавшись плечом друг к другу, мы смотрели в вагонное окно. В чужих краях, во время дороги Шираз целиком поглотил все наши чувства. Под перестук колес: «все прошло, все про-шло» – вспоминалось детство, запах рассветного дождя и дыма, когда старуха раздувает угли, летящие по сторонам искры, далекий голос девчонки-молочницы и сквозь ажурный переплет оконных стекол в прихожей – красных, желтых, голубых – трепетное утро, нежное, словно аромат свежего хлеба…

В лунном сиянии ночь постепенно превращалась в рассвет, горные цепи за окном уходили все дальше и дальше, и вот уже пред нами раскинулась освещенная зарей равнина, заросшая кустарником.

– Неужели утро?

– А мы так всю ночь и не спали!

Целую ночь простояли мы рядом у окна. Занималось утро, в тихом, пустом коридоре просыпалась жизнь.

– Пока не взошло солнце, нужно вздремнуть, – сказала она.

– Ночное очарование развеялось, – ответил я.

– Подумать – проговорили до утра!

– Кажется, что мы старинные друзья…

Она засмеялась и едва успела произнести: «Доброй ночи», как очутилась в моих объятьях. Я чувствовал ее горячее дыхание, ускользающие губы, гибкий позвоночник, упругую грудь и исходящее от нее тепло. Это безумное мгновение, казалось, длилось вечно, но вот она нажала на ручку, дверь отворилась, и мы вошли в купе. Между жаркими поцелуями сквозь волну мягких густых волос она шепнула: «Как же ты много говоришь», и ее губы коснулись моего носа, губ. Я вдохнул ее аромат: на меня пахнуло свежескошенной травой.

Я начал: «Ведь ты решила до восхода солнца…» Но конец фразы заглушил новый поцелуй, и мы опустились на узкую вагонную полку. Сквозь щели оконной занавески пробивался свет, стучали, не переставая, колеса, вагон мерно покачивался, а в ее глазах, чуть прикрытых веками, сияло такое неподдельное, шедшее из глубины души чувство, такое откровенное желание брать и отдавать, заставлявшее ее дрожать от возбуждения, которое просто потрясало. И вдруг послышался голос:

– Беспутная, да уймись ты! Хотя бы шум не подымала!

И вот уже все прошло, безвозвратно сменилось головокружительной пустотой… Я повернул голову и увидел девочку, такую маленькую. Полусонная, она сидела на верхней полке и со страхом и удивлением смотрела на нас. Старуха встала, откинула занавеску, и тусклый свет залил купе. В этом тесном пространстве несмолкающий грохот мчавшегося вперед поезда, непонимающие, безжалостные, осуждающие взгляды незнакомых людей обрушились на меня как лавина. Уйти, уйти оттуда – но и это было нелегко.

Потом был жаркий день. Ахваз остался позади, поезд почти опустел, и я снова оказался у окна в коридоре. Ровная голая степь протянулась до самого горизонта, пыль поднимается до небес, нещадно печет солнце, горячий воздух переливается и дрожит, и кажется, что над песками плещет волнами водная стихия. Только раз вдалеке, в бескрайней пустоте, появилась женщина, одинокий, ничтожный комочек, бредущий в никуда. А вагонные колеса все громыхали, все стучали…

О мой ласковый Шираз, где ты?