– Надо полагать.

– Так ведь это хорошо, Федюшка!

– А то плохо, - радостно сказал Феодор, но тут же пожурил свою попадью, погладив ее по голове: - Дурочка, тебе богатство лишь бы. Есть кой-что получше богатства.

– А что?

– Тебе не понять, - сказал Феодор.
– Вот князь, тот понимает.

Нахмурясь, прошелся по комнате с такой осанкой, будто уже обладал митрополичьей властью и все перед ним склонялись до земли.

– Он сказал: возможно. Слышь, попадья? Возможно! Мы с ним - одна душа: он за меня, я за него...

Ночью, засыпая, попадья позвала томным голосом:

– Федь, а Федь.

– Мм?
– спросил Феодор.

– Федь, а я кто ж тогда буду?

– Как кто? Ты - ты и будешь.

– Нет, Федь. Вот ты поп - я попадья. У дьякона - дьяконица. А митрополитом станешь - я как буду зваться?

Феодор усмехнулся сонно:

– Ну... стало быть - митрополитицей.

– Митро...

– ...политицей.

– Ах-ха-ха-ха!
– посмеялась, засыпая, попадья.

Окруженный плачущими приверженцами, торжественно-скорбно выступил из Ростова неугодный Андрею Юрьевичу епископ Леон.

Возок ехал за ним, а епископ шел по дороге с посохом, как простой странник. Он запретил нести за ним хоругви, несли только маленькую, ему принадлежащую икону Одигитрии божьей матери, путеводительницы.

Извещенный народ высыпал навстречу изгнанному пастырю. В селах выносили на улицу столы, покрытые скатертями, на них ставили иконы и чаши с водой, и епископ останавливался, чтобы отслужить молебен с водосвятием. Плач вокруг него множился, он сам плакал, моля господа защитить православных христиан от гонителей и мучителей.

Пока не прослышали об этом во Владимире. После чего пришлось епископу сесть не в возок - в седло и мчаться, останавливаясь лишь для того, чтобы сменить коня. И в Киеве, боясь, как бы и здесь его не достала рука Андрея Юрьевича, он не задержался - на греческом корабле отплыл в Константинополь.

Он туда добрался много раньше Феодора и успел оговорить его перед патриархом. Вслед за Леоном явилось посольство из Киева: князь киевский Ростислав, узнав о замыслах Андрея Юрьевича, спешил испросить себе из патриарших рук нового митрополита-грека на место недавно преставившегося.

Патриарх охотно исполнил эту просьбу, а когда приехал кругом очерненный Феодор с грамотой и подарками от Андрея Юрьевича - патриарх был гневен, на подарки даже не взглянул.

– Над святителями ругаетесь!
– сказал, стуча посохом.
– Гонительство насаждаете в век торжества Христова!.. Ты, иерей, как смел своею волей занять престол епископский?!

– Княжеской волей, владыка!
– отвечал Феодор.
– Княжеской, не своей...

И хотел привести разные убедительные и изощренные тексты, которые приготовил, сбираясь в Константинополь Но патриарх вскричал:

– Ты неправославного образа мыслей, о тебе говорят, что хулишь монашество, - оправдайся!

Чертов Леон, думал Феодор, стоя перед ним, чертовы киевские попы, всё вынюхали, донесли обо всем! Но не моргнув глазом отвечал достойно и кротко, что на него взвели напраслину, отнюдь он не хулит монашество, напротив того - духовного своего сына, князя, учит любить и чтить чернецов и черниц, чему доказательство - монастыри, воздвигнутые князем, и щедрость раздаваемой им милостыни, слава же о ней идет по градам и весям.

– Но с женой ты не разводишься!
– перебил патриарх.
– Знаешь ведь, что епископу пристало девство! А еще в митрополиты метишь!

– Грешен аз, - сказал Феодор.
– Несмыслен аз. Разведусь.

– Ты ее отошлешь в дальний монастырь!
– сказал патриарх.

– Отошлю, - сказал Феодор, поникнув головой.

– Чтоб не виделись больше в сем мире! Лишь после кончины соединитесь в чистоте.

– Да будет так, - сказал Феодор.

Ему удалось под конец смягчить патриаршее сердце. Не столько смирением своим, сколько упоминанием об Андрее Юрьевиче. Патриарх перестал стучать посохом о пол, призвал ученых советников и заговорил о существе дела Ему не с руки было ссориться с сильным православным князем, пекущемся о церкви. Но и прав Киева, где сидел ими посаженный верховный пастырь, греки ни за что не соглашались нарушить, и дело решили наполовину: быть Феодору ростовским епископом, но лишь в том случае, если будет ему рукоположение от киевского митрополита.

О второй же митрополии даже толковать не хотели, как Феодор их не улещал: ссылались на какие-то древние каноны, которых он не знал и оспорить не сумел, хотя чуял, что греки хитрят и водят его за нос с этими канонами.

И потому он вернулся во Владимир пристыженный и распаленный, еще больше распаленный на патриарха и его присных, чем патриарх был распален на него.

– Что ж, на первый раз и то ладно, - сказал Андрей Юрьевич, прочитав послание от патриарха.
– Начали с меньшего, а там, даст бог, добьемся и большего.