Алексей Иванович Пантелеев
(Л.Пантелеев)
Земмель
Двадцать девятого апреля, в пятницу, мы с Элико вернулись из Эрфурта в Берлин. Накануне, двадцать восьмого вечером, спустились в гостиничный ресторан выпить чаю. Небольшой ресторанный зал был переполнен, однако наученные четырехдневным опытом мы сразу после обеда закрепили за собой наш столик, и сейчас на его белоснежной скатерти лежала симпатичная карточка с четкими черными буквами: RESERVIERT.
Когда мы входили в ресторан, я заметил у входа круглолицего, плотного, лет за тридцать человека. Сначала я подумал, что это метрдотель, но потом вижу - нет: стоит, ждет, когда освободится столик. В ГДР и вообще на Западе нет такой привычки, когда со спокойной совестью подходят к занятому одним или двумя посетителями столу, спрашивают: "Не занято?" - и, не дождавшись ответа, опускаются на свободный стул. Свободных мест в ресторане было много, но свободных столиков не было, и круглолицый румянощекий товарищ терпеливо стоял у входа и с достойной неторопливостью, но вместе с тем и с плохо скрываемой надеждой поворачивал голову то направо, то налево, а то даже, слегка вытягиваясь, вглядывался куда-то в глубину зала. Но, как это обстоит и во всем остальном, ужинать немцы любят основательно. Это не наши командированные, заскакивающие в гостиничный буфет запить кефиром сосиски в целлофановых торбочках. Столики в ресторане не освобождались.
Нам подали чай, бутерброды, пирожное. Мы уже ели.
Я сидел лицом к дверям, и видеть муки этого несчастного изголодавшегося человека мне стало наконец невмоготу. Я предложил жене пригласить его за наш столик.
– Конечно, зови, - сказала она. И я, привстав, стал махать ему рукой жест, который он сразу понял и оценил. Протолкавшись к нашему столику, он очень мило улыбнулся Элико, шаркнул при этом ножкой, потом улыбнулся и мне и тоже слегка шаркнул, а я сказал ему по-немецки, чтобы он садился.
Он с той же достойной улыбкой поблагодарил, опустился на предложенный стул, и мы сразу почувствовали, что это какой-то не совсем такой немец.
Лицо у него было простое, немецкое, круглое, розовощекое, улыбался он, как я уже сказал, очень мило, но при этом был на нем какой-то чуть-чуть комичный лоск. В дверях он стоял покорно, а стоило ему сесть, и осанка его стала совсем другой. Все десять толстеньких пальцев его легли на белую скатерть, как на клавиатуру рояля. На пальцах блистали золотые кольца с камнями. Камень сверкал и на галстуке. Позже Элико сказала мне, что так могут сверкать только бриллианты.
У столика возник молодой обер.
Поигрывая бриллиантовыми пальцами, наш сосед - тоже как-то не так, с той же милой улыбкой, но вместе с тем с каким-то непомерным глубокомыслием и с не подобающей случаю важностью - изволил произнести:
– Один раз татар и бутылка мозельвейна.
С хорошей солдатской четкостью обер повторил: "Ein Mal Tatar und, ne Flasche Moselwein", чиркнул в блокнотике, переставил что-то на столе и с той же аккуратной проворностью исчез.
– Уф-ф, - сказал наш сосед, упираясь пальцами в стол.
– Только что приехал. Чертовски хочу есть.
Я поинтересовался: издалека ли?
– Дюссельдорф.
– Дюссельдорф? Но это ведь Федеративная республика.
– Да. Разумеется. Не Восточная.
Я объяснил Элико, что наш сосед - западный немец.
– Очень приятно, - сказала она ему с улыбкой.
– Как же вы ехали? Каким поездом?
– О нет. Я прибыл не на поезде. Авто. У меня "опель-дипломат". Двести километров в час, - сказал он, посмотрев по очереди на меня и на жену. Вероятно, он ждал, что я скажу: "О-о!"
Я знал, что "опель-дипломат" - это что-то умопомрачительное, сверхлюксовое, но говорить "О-о!" не стал. Неважное знание немецкого языка позволило мне выразить то, что я хотел узнать, в наипростейшей форме:
– Кто вы такой?
– Чем я занимаюсь? Я работаю с текстильными машинами.
– Специалист по текстилю?
– Нет. Текстильные машины. Производство текстильных машин. У меня несколько фабрик. В Дюссельдорфе, в Штутгарте, в Кёльне.
Сохраняя на лице внимательное и уважительное выражение, я сказал по-русски Элико:
– Ты сидишь за одним столом с капиталистом. У него в Западной Германии несколько собственных фабрик.
– А я, представь себе, сразу поняла, что он не из здешних, - сказала она, все так же улыбаясь соседу.
Откуда и зачем приехали мы, наш сосед узнать не поинтересовался. Я сам ему сказал, что мы - из Советского Союза.
– О да, - кивнул он.
– Я бывал в России. В Одессе, в Иванове, в Серпухове.
– А мы - из Ленинграда.
– Нет, там я не был.
Он так и сказал: там. Dort.
Я внимательно посмотрел на него. Ему не было сорока. Тогда, в сорок первом и сорок втором, он еще не бегал в школу. (Такие мысли у меня довольно часто мелькают: делаю перерасчет на военные годы. Этому, розовощекому, с брюшком и бриллиантами, тогда было четыре годика.)
Я не все понял из его дальнейшего рассказа. Понял, что к нам в Союз он ездит по своим торгово-промышленным делам: заключает или пытается заключать договоры на поставку своих текстильных машин.
Я спросил, что он окончил. Закончил два института. Читает ли он, остается ли у него время читать не только специальную, техническую, но и художественную литературу?