По следам 'Воздушного корабля'

Аннотация

Еремей Парнов ПО СЛЕДАМ "ВОЗДУШНОГО КОРАБЛЯ" Инопланетянин в серебристом плаще, наделенный телепатическим даром, лицом к лицу сталкивается с инквизитором. Конфликт эпох, разделенных тысячелетиями, единоборство мировоззрений, случайное пересечение мировых линий... Есть вечные темы, к которым вновь и вновь, словно наращивая витки спирали, возвращается научная фантастика. Рассказ Эндре Даража "Порог несовместимости" напомнил мне повесть польского писателя Кшиштофа Боруня "Восьмой круг ада" и очень близкую к ней по колориту новеллу чехословацкого фантаста Вацлава Кайдоша "Опыт". Поистине знаменательно, что именно писателей стран социализма заинтересовала по сути одна и та же проблема, которую можно обозначить в трех словах: столкновение прошлого с будущим. И не менее символично, что и повелевающий миром духов Фауст Кайдоша, и инквизитор Боруня, и мракобес из рассказа венгерского писателя Даража выглядят одинаково жалкими и бессильными. Причем не столько в сопоставлении с могуществом людей будущего или звездных пришельцев, сколько в сравнении с их высокой моралью. Поэтому отнюдь не случайно, что венгерский, польский и чехословацкий писатели сумели, каждый по-своему, показать могучую силу нравственной убежденности человека нового мира. Продолжая начатый в предисловии рассказ о венгерской фантастике, я как бы принимаю эстафету от Петера Куцки, с которым нас связывает многолетняя совместная работа в международных писательских организациях. Петер Куцка внес немалый вклад в развитие современной венгерской фантастики, которая в последние годы стада заметным явлением культурной жизни страны. Показательно, чти именно Будапешт в 1971 году сделался столицей первого Международного форума фантастов социалистических стран. Ведущие венгерские издательства широко раскрыли двери перед литературой, которая стала музой научно-технической революции. Выходят очень популярные в стране журналы и бюллетени, посвященные исключительно научной фантастике, появляются новые фантастические фильмы. Сделанный Петером Куцкой исторический обзор венгерской научно-фантастической литературы избавляет меня от необходимости начать свой очерк с азов. И все же мне хочется немного дополнить венгерского коллегу и задержаться на одном имени, ибо оно, на мой взгляд, дает ключ к пониманию своеобразия совокупного мира, созданного венгерскими фантастами. Речь идет о Фридеше Каринти, которого Куцка справедливо причислил к классикам. Легенды и анекдоты об этом замечательном острослове и по сей день можно услышать в кабачках Буды и Пешта. Любимыми книгами юного Каринти были романы Жюля Верна и "Трагедия человека" Мадача. Глубокий интерес к чисто человеческим аспектам научно-технического прогресса замечательный венгерский фантаст и сатирик сохранил до конца своих дней. Еще гимназистом он написал роман" "Путешествие на Меркурии", в предисловии к которому сформулировал свое кредо: "Я не стремлюсь показать, как долететь до Меркурия, я просто показываю, что в мыслях это вполне возможно. Мысль - лучший воздушный корабль, за несколько мгновений мы можем очутиться там, где захотим, и в сотнях вариантов представить свое путешествие". Чудесный корабль Каринти понес его не только на Меркурий, но и в "Свадебное путешествие через центр Земли" и "Путешествие в Фа-ми-ре-до", в седую древность ("Сын своего века") и далекое будущее ("Экзамен по истории"), на Марс ("Легенда о поэте") и, уже в образе марсианина, вновь на грешную землю ("Письмо в космос"). И все это было написано в 20-х годах нашего века! Каринти был современником Уэллса и Кафки, Чапека и Ионеско. Он зорко провидел и величайшие победы человеческого разума, и то безмерное падение, которое уготовил этому разуму фашизм. Подобно Кафке он обостренно ощущал мертвое отчуждение, которое породил капитализм, подобно Уэллсу предчувствовал творческое "безумие" радикальных научных идей нашего века. И вывод, к которому он пришел, был беспощаден и точен, как это свойственно подлинному знанию, как это характерно для насстоящего искусства: "Капитализм волей-неволей становится на пути технической революции, ибо она неминуемо ведет к упразднению частной собственности, которую, кстати, мне вовсе не жаль!" Последняя повесть Каринти называлась "Путешествие вокруг собственного черепа". В Будапеште я видел снятый по ее мотивам цветной фильм. Он вновь поразил меня странным пророческим синтезом, который так характерен для Каринти. Венгерский художник не только предвосхитил некоторые новейшие открытия в области нейрохирургии мозга, но и облек их в ту изощренную, неуловимо ускользающую форму, которая характерна для многих современных деятелей западного киноискусства, в частности для Феллини (вспомним его знаменитый фильм "Восемь с половиной"). Романы Каринти оказали большое влияние на все последующее развитие венгерской литературы. Его урокам следовали и Гурант Хегедюш - автор утопии "Когда война умрет", и современные венгерские фантасты, чьи произведения включены в этот сборник. Некоторые из них уже хорошо знакомы советскому читателю по другим сборникам и антологиям: "Несчастный случай с профессором Баллой" Деже Кеменя, "Пересадка мозга" Йожефа Черны, "Блеск и нищета кибернэросов" Эрвина Дертяна и очень запоминающаяся новелла Белы Балажа "Встреча", посвященная острой проблеме столкновения человека с неизмеримо более высоким интеллектом. Поединок капитана "Меркурия" с шарообразным существом из системы Эпсилон Эридана заранее обречен на неудачу. Это даже не поединок, а скорее кратковременный контакт, в результате которого получает информацию только одна сторона. В такой же односторонний контакт вступает микробиолог, поместивший на предметный столик микроскопа штамм бактерий, или физиолог, подключивший усыпленную обезьяну к энпефалографу. Ни того, ни другого не интересует в данный момент, как относятся к подобному способу общения испытуемые. Более того, микробиолог знает, что простейшие лишены не только интеллекта, но и нервной системы, а физиолог никогда не забывает о том, как далеко отстоит на древе эволюции Homo sapiens от остальных приматов. Шарообразное существо тоже не особенно церемонится с пришельцами, мозг которых состоит лишь из 1010 клеток. Оно вступает в столь унизительный для человека одностороннпи контакт лишь волей случая, так сказать, вынужденно. Фантастика и наука последних лет приучили нас к мысли, что возможен разум, для которого человек с его извечными проблемами может оказаться просто неинтересным ("Мишура" Петера Куцки). Как уверяет член-корреспондент АН СССР И. С. Шкловский, подобная ситуация вполне реальна. Но так ли это на самом деле? Абстрагируясь от того, унижает ли нас это или нет, мы можем разрешить вопрос с помощью единственно возможного в данном случае метода аналогии. У человека есть определенные основания считать, что он сюит неизмеримо выше пчел или же муравьев. Однако это не мешает нам проявлять пристальный интерес к удивительным обитателям ульев и муравейников, обладающим своего рода коллективным, скажем так, подобием разума. Утратим ли мы этот интерес, когда узнаем о пчелах и муравьях все? Боюсь, что на этот вопрос трудно ответить определенно. Возможно, высший интеллект потому и является высшим, что способен исчерпать любую сущность до конца. Тогда действительно мы не вызовем в нем никакого интереса. В крайнем случае этот непостижимый для нас разум проявит к нам сдержанное любопытство. Причем доброжелательное, ибо бесцельное зло защита слабоумных. Подобный случай как раз и продемонстрировал Бела Балаж. Его новеллу можно рассматривать в качестве антитезы знаменитого "Чудовища" американского фантаста ВанВогта, где носителем сверхинтеллекта выступает человек, силой мысли разоружающий злую волю галактического пришельца. В том-то и состоит магическая притягательность фантастики, что она позволяет взглянуть на одно и то же явление с разных сторон, как это отметил в свое время еще Каринти. Вряд ли обитатели космоса будут похожи на те бесчисленные модели и карикатуры, которые создали фантасты Земли. Вряд ли поведение и эмоции, если последние и впрямь окажутся, иных биообъектов напомнят нам хотя бы одну из земных форм. Природа разнообразна, и нам не измерить ее возможности узкой меркой заурядной планеты, обращающейся вокруг захолустной звезды. Но иных мерок мы не знаем, их у нас просто нет, а в центре фантастики - ибо фантастика прежде всего литература изначально стоит Человек. Сила фантастического образа мысли в том и состоит, что он позволяет осознать присущие человеку слабости. Балаж показал нам некий образец сверхчеловеческого разума, умолчав, однако, о соматических, если позволительно так выразиться, подробностях. Материальная основа шарообразного существа, особенности его размножения, схема метаболизма иными словами, все чисто биологические характеристики - остаются за кадром. И это понятно. Трудно, если вообще возможно, представить себе принципиально иную жизнь. Можно, конечно, как это сделал Балаж, предоставить все читательскому воображению или ограничиться крайне общей, ничего не говорящей характеристикой: кристалл, океан Соляриса, дух в колодце у Бредбери, почему-то полюбившаяся многим фантастам мыслящая плесень, о которой впервые упомянул академик Колмогоров. Но читательское воображение не заполнит созданный писателем вакуум, а общая характеристика будет столь же общо и формально воспринята. Попытка дать конкретную разработку также не сулит писателю особых успехов. "Придуманное" инопланетное существо либо продолжит смешной список чудовищ, либо окажется полностью геоморфным, земным по природе и привычкам. Вот, по сути, все мыслимые варианты. Как мы знаем, в научной фантастике всем им была отдана надлежащая дань. В этом смысле пришелец в серебристом одеянии из рассказа Эндре Даража - лишь один вариант из многих, и, наверное, не самый оригинальный. Легче вообще не показывать носителей звездного разума, как это делает, скажем, Кальман Папай ("Снова и снова"), либо просто прибегнуть к спасительной поддержке юмора. Каринти, во всяком случае, именно так и поступал. Присущий ему непринужденный снижающий патетику юмор стал почти традиционным для венгерской фантастики. И не только фантастики. Возьмем, к примеру, рассказ "Невидимое оружие" Деже Кеменя - по существу чистой воды детектив с очень небольшой дозой фантастического элемента. В свое время близкие задачи успешно решала Мариэтта Шагинян. Смертоносный ультразвуковой диапазон певца-убийцы вызывает в памяти свисток, заставлявший жертву накладывать на себя руки ("Лори Лэн-металлист"). Но, невзирая на жанровые особенности и литературные реминисценции, рассказ выглядит довольно оригинальным. Причем как раз благодаря юмору. На тонкой грани между научной фантастикой и детективом умело балансирует и Золтан Чернаи, один из самых популярных фантастов современной Венгрии. В известном смысле его новелла "Камни", в которой фигурируют алмазы, взращенные человеческим организмом, проливает своеобразный луч света на смутно угадываемые пока криминальные проблемы недалекого будущего. И опять-таки благодаря откровенно юмористической манере прогностическая функция произведения, несмотря на известную искусственность идеи, отнюдь не выпирает на передний план. Рассказ "Черные и белые дыры" молодого писателя Петера Сентмихайи Сабо посвящен одной из наиболее увлекательных и спорных проблем современной астрофизики. Подобно герою "Космической одиссеи" А. Кларка, космолетчик Джек Флойд рассматривает загадочные объекты Вселенной как своего рода переходные коридоры в области иных пространственно-временных измерений. Эти, как их принято называть, сингулярные точки характеризуются поворотом "стрелы времени" и, как следствие, обратным течением биологических процессов. Лишь ценой собственной жизни (что, впрочем, весьма характерно для поэтики научной фантастики) Флойду удается подтвердить свою парадоксальную гипотезу. Здесь ярче всего проявляется идея жертвенности и личной причастности исследователя к объекту исследования. Высочайшей его ответственности не только за судьбы человечества, но, в какой-то мере, и всей Вселенной, ибо только через мысль было дано осознать самое себя слепой эволюции. Подобное одухотворение космических процессов и привнесение хрупкой человеческой теплоты в вечный холод пространства придают рассказу Сентмихайи Сабо особую эмоциональную глубину. Личная трагедия Флойда, бегущего от неотвратимых кошмаров раковой агонии, как бы растворяется в суровой и прекрасной бесконечности за бортом космолета, в неохватной бездне, пронизанной зовущим светом немигающих звезд. Этот рассказ напомнил мне превосходный фильм польского режиссера К. Занусси "Спираль", где с обнаженной беспощадностью подлинного искусства исследуется тщетный бунт уходящего из жизни, но не смирившегося с неизбежность*)!) человека. И если порыв героя Занусси навстречу смерти сугубо локален и не способен всколыхнуть даже "микровселенную" больничной палаты, то самопожертвование Флойда, напротив, дарует человечеству высшую власть над временем, олицетворенным в Хроносе - самом неумолимом из олимпийцев. Это, если угодно, самоубийственный прыжок в бессмертие. Как отдельная личность, Флойд, несомненно, терпит крушение, которое в то же мгновение оборачивается триумфом, ибо все процессы, все состояния Вселенной диалектичны, жизнь торжествует над смертью и "черным дырам" неизбежно сопутствуют "белые". Показать бесконечный во времени мир через смертного человека - едва ли не главная идея искусства. В венгерской научной фантастике она, бесспорно, стала центральной. Так, на новом витке спирали, на новом уровне знаний воплощается вечная идея фантастики. Мимо нее, естественно, не смог пройти и Каринти, которого по праву называют венгерским Уэллсом. "Последний долгожитель" Пала Молнара, "Мишура" Петера Куцки, "Снова и снова" Кальмана Папаи, "Сжатие времени" Петера Сентмихайи Сабо не только вновь возвращают нашу мысль к опыту первооткрывателей - Эдгара По и Вашингтона Ирвинга, но и позволяют проследить блистательные витки, проложенные Булгаковым и Уэллсом, и, конечно, увидеть прихотливый след "воздушного корабля" Фридеша Каринти. Еремей Парнов