Владислава с глазищами на пол-лица бросилась к Илье на грудь, как только он переступил порог.

– Я так боялась за тебя! Молилась даже! Дядя Федя сказал, что там чужие люди…

– Все в порядке, любимая, они ушли, – успокоил жену Илья. – Где Федор?

– Здесь я, – вошел в гостиную Ломов-старший с холщовым мешком в руке. – Что ты с ними сделал? Я видел, как они ломанулись по улице к пристани.

Илья поймал испуганный взгляд Владиславы, улыбнулся.

– Я слово заветное знаю. Больше они здесь не появятся. Дай-ка.

Он взял мешок и вывернул содержимое на диван. С тихим стуком посыпались светлые гладкие дощечки, образовалась небольшая горка. Илья взял одну из них, повертел в пальцах. На дощечке был аккуратно вырезан некий знак в форме двух треугольников, соединенных острыми углами и образующих нечто вроде восьмерки. Кроме того, в уголке дощечки была вырезана махонькая буковка с завитушками, похожая на букву «к».

– Что это? – хмыкнул Федор.

– Руна, – сказал Илья, чувствуя странный ветерок, подувший от дощечки.

– Что еще за руна?

– Я не шибко большой специалист по древней символике, но кое-что читал и видел, так что не ошибусь, если скажу – это руна кийг.

– Никогда не слышал о таком знаке.

– Руна кийг символизирует Любовь и Волю, то есть именно то, на чем держится Мироздание. Искажение этих понятий ведет к неудачам, неприятностям и болезням, в том числе – на уровне социума. Руна помогает восставливать их. У меня есть рукописное описание этой руны, приедем, я уточню.

Он взял в руки еще одну дощечку. На ней был вырезан другой знак – ромб, опирающийся острым углом на горизонтальную черточку. В уголке досточки был вырезан «паучок» буковки «щ».

– А это что за хреновина с морковиной?

– По-моему, это руна ша, руна завершенности Пространства и Времени. – Он подергал себя за нижнюю губу. – Или руна выхода и убыли. Не помню точно, как это интерпретируется. Однако, друзья мои, поздно уже, пора спать. Утром посмотрим на свои находки свежим глазом.

– Данила как-то прошлым летом рисовал такие закорючки, – сказал Федор. – Ну или почти такие, как орнамент. Может, это его Евстигней научил? Никита приезжал, забрал с собой в Москву.

– Орнамент – это хорошо, – пробормотал Илья, считая дощечки: их было ровно двадцать две, но лишь на восьми были вырезаны символы. Четырнадцать дощечек оказались гладкими и пустыми.

– Восемь… – пробормотал Пашин, не зная, радоваться или печалиться этому обстоятельству. – Только восемь… Что можно выразить восемью рунами? Какое понятие?

– Имя, – тихо проговорила Владислава.

– Чье?

– Имя бога…

– Лишь бы не черта! – фыркнул Федор, направляясь к двери. – Я спать пошел. Спокойной ночи.

Илья посмотрел на дощечки, на жену, протянул к ней руки.

– Ты гений, Слава!

Женщина зарделась, спрятала лицо у него на груди.

– Ты доволен?

– Не то слово! Мы не зря сюда приехали. Сначала я даже не надеялся что-либо найти, но теперь уверен, что наш поход в Парфино – часть плана.

– Чьего?

– Кто знает? – усмехнулся он. – Может быть, Витязей. Может быть, волхвов. А может, богов. Я имею в виду даже не наш приезд сюда, а нашу встречу год назад на Стрекавином Носу. Ты – судьба моя!

Владислава подставила губы, и он поцеловал ее, и целовал долго… а потом они любили друг друга и ни о чем не думали, оберегаемые талисманами и самой Любовью…

Всеволод Марьевич Калошин редко показывался на людях, предпочитая тихое закулисное управление своим аппаратом и вызывая подчиненных к себе в кабинет, запрятанный в недрах здания кремлевской администрации. В нынешнем своем состоянии – состоянии вселения, когда им руководила «проекция» Морока, он мог свободно командовать не только администрацией президента, но и им самим, мог бы даже вызывать его к себе «для доклада». Но это ему было не нужно. Он и так, по сути, руководил государством, используя всю его финансовую и техническую мощь для своих нужд. Одного он не мог, не привлекая внимания спецслужб: убирать неугодных ему людей физически, быстро и без следа. Времена изменились, и теперь даже в России исчезновение любого человека, а в особенности – известного общественности, было чревато прокурорским расследованием и гласностью. И хотя многие «мокрые» дела последних лет так и не были раскрыты, несмотря на добытые спецслужбами улики и сведения, действовать прямо Калошин – Черный Вей не мог. Приходилось изворачиваться, разрабатывать цепочки «случайных происшествий» (с летальным исходом) и использовать тот человеческий материал, который был у него под рукой. К сожалению, профессионалы и сильные люди редко поддавались морочению и отказы-вались служить Господину добровольно, а запрограммированные, они теряли способность мыслить логически и годились разве что послужить в качестве «пушечного мяса», то есть в качестве навьих воинов – солдат Морока, не боящихся смерти.

В девять часов утра, очень рано по кремлевским меркам, Всеволод Марьевич прибыл на свое рабочее место в состоянии крайнего раздражения и первым делом позвонил новому директору канала ТВС Кисловскому, чтобы напомнить о достигнутой договоренности. Кисловский должен был составить сетку телевещания на полгода вперед таким образом, чтобы канал стал безусловным лидером показа боевиков и сцен насилия. Это была цена победы Кисловского, получившего финансы и выигравшего долгую битву за кресло директора канала. Калошин поддержал его и теперь требовал отдачи.