3

"Для бодрости ты б малость подхлестнул. Похоже, жаркий будет день, разведрясь". Чихает цинк, ручьи сочат весну, Шуруя снег, бушует левый подрез.

Струится грязь, ручьи на все лады, Хваля весну, разворковались в голос, И, выдирая полость из воды, Стучит, скача по камню, правый полоз.

При въезде в переулок он на миг Припомнит утро въезда к генеральше, Приятно будет, показав язык Своей норе, проехать фертом дальше.

Но что за притча! Пред его дверьми Слезает с санок дама с чемоданом. И эта дама - "стой же, черт возьми! Наташа, ты? ...Негаданно, нежданно? ..

Вот радость! Здравствуй. Просто стыд и срам. Ну, что б черкнуть? Как ехалось? Надолго? Оставь, пустое, взволоку и сам. Толкай смелей, она у нас заволгла. Да резонанс ужасный. Это в сад. А хоть и спят? Ну что ж, давай потише. Как не писать, писал дня три назад. Признаться, и они не чаще пишут. Вот мы и дома. Ставь хоть на рояль. Чего ты смотришь? " - "Боже, сколько пыли! Разгром! Что где! На всех вещах вуаль. Скажи, тут, верно, год полов не мыли? " Когда он в сумерки открыл глаза, Не сразу он узнал свою берлогу. Она была светлей, чем бирюза По выкупе из долгого залога. Но где ж сестра? Куда она ушла? Откуда эта пара цинерарий? Тележный гул колеблет гладь стекла, И слышен каждый шаг на тротуаре. Горит закат. На переплетах книг, Как угли, тлеют переплеты окон. К нему несут по лестнице сенник, Внизу на кухне громыхнули блоком. Не спите днем. Пластается в длину Дыханье парового отопленья. Очнувшись, вы очутитесь в плену Гнетущей грусти и смертельной лени. Несдобровать забывшемуся сном При жизни солнца, до его захода. Хоть этот день - хотя бы этим днем Был вешний день тринадцатого года. Не спите днем. Как временный трактат, Скрепит ваш сон с минувшим мировую. Но это перемирье прекратят! И дернуло ж вас днем на боковую. Bас упоил огонь кирпичных стен, Свалила пренебрегнутая прелесть B урочный час неоцененных сцен, Вы на огне своих ошибок грелись. Bам дико все. Призванье, год, число. Bы угорели. Bас качала жалость. Bы поняли, что время бы не шло, Когда б оно на нас не обижалось.

4

Стояло утро, летнего теплей, И ознаменовалось первой крупной Головомойкой в жизни тополей, Которым сутки стукнуло невступно. Прошедшей ночью свет увидел дерн. Дорожки просыхали, как дерюга. Клубясь бульварным рокотом валторн, По ним мячом катился ветер с юга.

И той же ночью с часа за второй, Вооружась "громокипящим кубком", Последний сон проспорил брат с сестрой. Теперь они носились по покупкам.

Хвосты у касс, расчеты и чаи Влияли мало на наташин норов, И в шуме предотъездной толчеи Не обошлось у них без разговоров.

Слова лились, внезапно становясь Бессвязней сна. Когда ж еще вдобавок Приказчик расстилал пред ними бязь, Остаток связи спарывал прилавок.

От недосыпу брат молчал и кис, Сестра ж трещала под дыханьем бриза, Как языки опущенных маркиз И сквозняки и лифты мерилиза.

"Ты спрашиваешь, отчего я злюсь? Садись удобней, дай и я подвинусь. Вот видишь ли, ты - молод, это плюс, А твой отрыв от поколенья - минус.

Ты вне исканий, к моему стыду. В каком ты стане? Кстати, как неловко, Что за отъездом я не попаду С товарищами паши на маевку.

Ты возразишь, что я не глубока? По-твоему, ты мне простишь поспешность, Я что-то вроде синего чулка, И только всех обманывает внешность? "

"Оставим спор, Наташа. Я неправ? Ты праведница? Ну и на здоровье. Я сыт молчаньем без твоих приправ. Прости, я б мог отбрить еще суровей" . Таким-то родом оба провели Последний день, случайно не повздорив. Он начался, как сказано, в пыли, Попал под дождь и к ночи стал лазорев. На земляном валу из-за угла Bстает цветник, живой цветник из фета. Что и земля, как клумба, и кругла, Поют судки вокзального буфета. Бокалы, карты кушаний и вин. Пивные сетки. Пальмовые ветки. Пары борща. Процессии корзин. Свистки, звонки. Крахмальные салфетки. Кондуктора. Ковши из серебра. Литые бра. Людских роев метанье. И гулкие удары в буфера Тарелками со щавелем в сметане. Стеклянные воздушные шары. Наклонность сводов к лошадиным дозам. Прибытье огнедышащей горы, Несомой с громом потным паровозом. Потом перрон и град шагов и фраз, И чей-то крик: "Так, значит, завтра в Нижнем?" И у окна: "Итак, в последний раз. Ступай. Мы больше ничего не выжмем." И вот, залившись тонкой фистулой, Чугунный смерч уносится за яузу И осыпает просеки золой И пилит лес сипеньем вестингауза. И дочищает вырубки сплеча, И, разлетаясь все неизреченней, Несет жену фабричного врача В чехле из гари к месту назначенья. С вокзала возвращаются с трудом, Брезгливую улыбку пересиля. О город, город, жалкий скопидом, Что ты собрал на льне и керосине? Что перенял ты от былых господ? Большой ли капитал тобою нажит? Бегущий к паровозу небосвод Содержит все, что сказано и скажут. Ты каторгой купил себе уют И путаешься в собственных расчетах, А по предместьям это сознают И в пригородах вечно ждут чего-то.

Догадки эти вовсе не кивок В твой огород, ревнивый теоретик. Предвестий политических тревог Довольно мало в ожиданьях этих.

Но эти вещи в нравах слобожан, Где кругозор свободнее гораздо,

И городской рубеж перебежав, Гуляет рощ зеленая зараза.

Природа ж - ненадежный элемент. Ее вовек оседло не поселишь. Она всем телом алчет перемен И вся цветет из дружной жажды зрелищ.

Все это постигаешь у застав, Где с фонарями в выкаченном чреве За зданья задевают поезда И рельсами беременны деревья;

Где нет мотивов и перипетий, Но, аппетитно выпятив цилиндры, Паровичок на стрелке кипятит Туман лугов, как молоко с селитрой.

Все это постигаешь у застав, Где вещи рыщут в растворенном виде. В таком флюиде встретил их состав И мой герой, из тьмы вокзальной выйдя.

Заря вела его на поводу И, жаркой лайкой стягивая тело, На деле подтверждала правоту Его судьбы, сложенья и удела.

Он жмурился и чувствовал на лбу Игру той самой замши и шагрени, Которой небо кутало толпу И сутолоку мостовой игреней.

Затянутый все в тот же желтый жар Горячей кожи, надушенной амброй, Пылил и плыл заштатный тротуар, Раздувши ставни, парные, как жабры.

Но по садам тягучий матерьял Преображался, породнясь с листвою, И одухотворялся и терял Все, что на гулкой мостовой усвоил. Где средь травы, тайком, наедине, Дорожку к дому огненно наохрив, Вечерний сплав смертельно леденел, Как будто солнце ставили на погреб. И мрак бросался в головы колонн, Но крупнолистный, жесткий и тверезый, Пивным стеклом играл зеленый клен, И ветер пену сбрасывал с березы.