— Хотя в то время он бы и высмеял такое предположение, — сказал Никлас, — но именно тогда ему очень нужна была любовь, и это сделало его легкой добычей Кэролайн с ее уловками. Бедняга… Просто чудо, что он выжил после всех ее козней.

— Он сильный человек, — заметила Клер, — и когда-нибудь снова будет счастлив. Но кого я совсем не могу понять, так это Кэролайн. — Ее пальцы ласково погладили его поясницу. — Как женщина вообще может желать иных любовников, если у нее есть ты?

Он рассмеялся.

— Ты — великое утешение. Клер. — Он посмотрел на темную головку, уютно примостившуюся у него на плече. — Знаешь, за последние две недели ты изменилась. Стала более безмятежной. Мне бы хотелось думать, что это результат моего неотразимого обаяния, но я подозреваю, что здесь кроется нечто большее.

— Ты прав. — Она замолчала, колеблясь. — Видишь ли, это трудно объяснить, но когда я призналась самой себе, что люблю тебя, моя духовная слабость исчезла. Я наконец почувствовала ту внутреннюю связь с Богом, к которой стремилась. Оказалось, что ключом к ней была любовь.

— Я так рад, — тихо проговорил он. — Когда-нибудь ты расскажешь мне об этом подробнее.

Но не сейчас, потому что они уже подъехали к Эбердэру. Оставив лошадь на попечение конюха, Никлас внес Клер в дом и направился в их комнату. Она запротестовала:

— Я не так уж сильно ранена.

— Все равно. Я не собираюсь рисковать. Уложив Клер на кровать, он промыл ее рапу бренди, потом приложил к ней припарку из трав.

— Цыганское снадобье, — пояснил он. — Я храню под рукой уйму этих зелий — на всякий случай. Это, например, предотвратит заражение раны, а один из компонентов к тому же еще и утоляет боль. Завтра мы привезем сюда доктора, чтобы он тебя осмотрел.

— Оказывается, ты знаешь множество полезных вещей. — Она отметила про себя, что попозже надо будет записать все его рецепты. — Кстати, теперь болит меньше.

— Тебе пора немного отдохнуть.

— Нет, еще не пора. Коль скоро сегодня — день раскрытия старых секретов, то и у меня есть для тебя еще один.

Она села, взяла его за руку и повторила поведанную Кеджой историю Марты — почему та отдала своего сына в чужие руки.

Когда она начала свой рассказ, Никлас замер, и его выразительное лицо стало непроницаемым, так что Клер ничего не могла по нему прочесть. Закончив говорить, она подошла к своему туалетному столику и вынула из ящичка тот кожаный кошель, который дала ей Кеджа. Затем снова подошла к кровати и встала перед Никласом.

— Твой дед и Кэролайн предали тебя, но Марта не предавала, — тихо сказала Клер. — По словам Кеджи, Марта пожелала, чтобы все это объяснила тебе я, потому что только женщина сможет понять, что мать готова на все ради своего ребенка. Марта любила тебя и оставила тебе все, что у нее было ценного. — Клер открыла кошель и высыпала его содержимое на постель.

Вместе с гинеями по пододеяльнику покатилось и изысканно украшенное золотое кольцо. Никлас поднял его и повертел в пальцах.

— Обручальное кольцо моей матери. — Его рука стиснула колечко. — О Господи, как же мне жаль, что я не знал о ее болезни!

— А разве ты позволил бы ей уйти, если бы знал? Он мгновение подумал, потом покачал головой.

— Нет, не позволил бы. Мы были очень близки; именно поэтому я испытывал такую ужасную боль, думая, что она продала меня деду. Но если мать тогда умирала, мой долг был остаться рядом с ней.

— Может быть, она боялась заразить тебя своей болезнью. А кроме того, разве цыгане отдали бы тебя семье твоего отца, если б ты был с Мартой в момент ее смерти?

На этот раз в его ответе не было и тени сомнения.

— Ни за что. Они бы сочли это непристойным — отдать англам цыганского мальчика, даже такого полукровку, как я.

— Значит, чтобы сдержать обещание, данное твоему отцу, она должна была поступить так, как поступила. Другого выхода у нее не было.

Он попытался улыбнуться.

— Моя мать была права, когда сказала, что другая женщина ее поймет. Вернее, что ее поймешь ты и сможешь объяснить мне. — Никлас закрыл глаза, на его шее запульсировала жилка. Клер обняла его и положила его голову себе на грудь. Какое-то время он молчал и наконец проговорил:

— Странно… Раньше, когда я думал о матери, мне становилось больно. Теперь тоже больно, но совсем по-другому.

— Тебе стало лучше или хуже? Он вздохнул.

— Пожалуй, лучше. Хотя мне и тяжело сознавать, что ее больше нет на свете, но я снова верю в то, что мое детство не было омрачено обманом.

Она погладила его волосы.

— Ты сожалеешь, что она не оставила тебя среди цыган? Он долго молчал, потом медленно сказал:

— Возможно, тогда я был бы счастливее. Моя жизнь наверняка была бы проще. Но это все равно что задавать вопрос Адаму, съевшему яблоко, — после того, как познал широкий мир, нельзя себе и представить, что вернешься обратно. — Он поднял голову и посмотрел ей в глаза. — И потом, если бы я остался с цыганами, я бы никогда не встретил тебя.