– Ну-ну!
– сурово пробормотала Розалия Борисовна.
– Не втирайте мне очки, молодой человек. Я его лучше знаю, чем вы.

– Воля ваша, - сказал Федоткин, - а врать мне нет интереса. Он мне не сват, не брат, а, можно сказать, сосед по лазаретной койке.

– Он здесь?
– крикнула Розалия Борисовна и вскочила.

– Выписался, - торопливо ответил Федоткин, отводя глаза.
– Вы слушайте, что я скажу. Немцы окружали наш дот, а приказ был держаться в том доте до прибытия подмоги - одним словом, до тех пор, пока начнет развиднять. И говорит командир дота по телефону: "Держимся и не уступим дот, но маловато патронов для пулемета и опять же если бы хоть раз затянуться. Нет табаку ни крошки, что ты будешь делать! А? Без табаку сердце томится и в глазах пусто". И тут вызывается Наум Бершадский, случайный человек в нашей части, доставить на дот и патроны, и табак, и спички. "Дайте мне, - говорит лейтенанту, - одного парня для подмоги, потому что у человека не десять рук". Лейтенант согласился, и пополз Наум в дот. Как только его пронесло никому не известно, но он, однако, дополз и табаку всем дал, а командиру особо - пачку дорогих папирос. И по случаю внезапной смерти командира дота взял на себя распоряжение, как человек тертый и ученый в школе, и продержался, пока не развидняло. А вы говорите - босяк! Обидно бойцу слышать такие слова.

Розалия Борисовна заплакала и долго не отпускала Федоткина.

– Вот видите, товарищ, - сказала она ему напоследок, - хорошее воспитание никогда даром не пропадает. Об одном я только жалею, что он уже выписался из лазарета и нет его в этом городе.

– Оно, конечно, жалко, раз вы его простили, - сказал боец. А когда возвращался в госпиталь, то ругал Наума и говорил в пространство:

– Ну и волынка же с этим Наумом, черт его подери!

На следующий день Наум пришел в зверинец. Розалия Борисовна поймала его и так стиснула, что он задохся и только и мог выговорить:

– Бросьте, мамаша! Что это, ей-богу, за обращение!

Так окончилась эта маленькая история в сибирском городе. Наум уехал на фронт, а раненые передавали рассказ о нем и о Розалии Борисовне из уст в уста и, сидя на могильной плите, говорили, что материнское слово всегда отлежится у человека в душе, вырастет, как зерно, даст колос.

Розалия Борисовна иногда приходила в старый сад - тут ведь часто бродил на костыле ее Наум, - слушала издали пенье бойцов и даже плакала. Уж очень широко и печально пели бойцы, как будто дарили этой родной стороне свои песни, как дарят уснувшей матери осторожный сыновний поцелуй.

1943