– За кудыкины горы.

– Понятно. Что ж, вопрос был задан преждевременно. Знаешь, что это такое?

– «Глушак»…

– Совершенно верно.

– Опасайся всех, – горько усмехнулся Панкрат.

– Что?

– Это твои слова, Витязь хренов, помнишь? Я тогда не придал им значения, а напрасно, давно понял бы, что на тебе лежит печать Сатаны. Не знал, что ты способен на двойную игру.

– Я сам себя не знаю, – неприятно рассмеялся Асламов. – Как говорил поэт [10] :

– Я тоже себя знаю плохо, – выдохнул Панкрат, входя в темп и начиная атаку.

Но ему не хватило доли секунды: Асламов нажал на курок, и невидимая молния пси-разряда пронизала голову Воробьева, погружая его в болото черного беспамятства.

Последняя его мысль была полна горькой иронии: «И он почувствовал теплое, дружеское рукопожатие на своем горле…»

Он не пришел в себя и два часа спустя, в больнице, куда его доставил озабоченный Асламов. Запрограммировать Панкрата не удалось, он не реагировал ни на уколы, ни на спецпроцедуры, которые снимали пси-блокаду, подавляющую волю.

Валентин не знал, что Панкрат прошлой осенью уже был травмирован психотронным излучением и с трудом выкарабкался из шокового состояния. Второй выстрел из «глушака» вверг его в то же состояние, вывести из которого не удалось ни нейролингвистам Легиона, ни врачам.

Два дня после спасения Петра Афанасьевича Тиграна Егор отдыхал, проводя время в лесу или на огороде, помогая старикам сажать ранние овощи и зелень: лук, укроп, петрушку, салат. Состояние у него было странное: все время казалось, что он упустил что-то из виду или забыл, но вспомнить, что именно забыл, так и не удалось.

Лиза вела себя подчеркнуто тихо, как примерная и покорная жена, ни о чем не спрашивая, ухаживая, понимая каждый его жест, что поначалу воспринималось Егором как естественное продолжение их отношений, но через день он задумался, удивляясь немногословности жены, послушал ее внутреннюю музыку – тихий перезвон колокольчиков и переборы гитарных струн, проанализировал ее поведение и понял, что Елизавета жаждет узнать, что произошло в Москве во время операции по спасению грэя, и в то же время боится услышать неприятные известия.

Мария пришла в себя уже по дороге в Нижний Новгород, куда они отправились все впятером сразу после отступления из Центра нетрадиционной медицины. Остальные участники операции добирались до своих родных мест самостоятельно.

Остановились под Владимиром, чтобы порадоваться событию и поддержать Марию участием. Потом расстались: Ираклий с Марией поехали дальше в Нижний, Панкрат повернул на Юрьев-Польский, откуда было уже недалеко и до Переславля, а Крутовы вернулись в Москву, чтобы потом направиться в Брянск.

Приехав домой, Егор сразу же позвонил в Нижний Новгород, чтобы выяснить состояние Марии, и не удивился, когда к телефону подошел Ираклий. Он сообщил, что Мария чувствует себя сносно, хотя схватка с конунгом подорвала ее силы, но по врачам ходить не собирается, надеется справиться сама. В голосе Ираклия присутствовали нотки осуждения и укора: мол, почему не уберег женщину? – и Егор почувствовал себя виноватым, хотя его вины в том, что произошло, не было.

Поняв, чего от него ждет Елизавета, он решил ей рассказать о схватке с конунгом, опустив некоторые подробности, и тем самым сразу восстановил былой дух доверия и тепла. Тем более, что она тоже участвовала в операции, пусть и опосредованно, защищая мужа от психофизического воздействия черного мага.

Начальник «семерки» позвонил ему сразу после выезда из Москвы и, поблагодарив за успешное окончание трафика, велел ждать сообщений, продолжая жить по прежним планам и соображениям.

– Подумайте о создании духовной семинарии в Жуковке, – добавил он. – Формирование родового духовного поля – главное направление деятельности Катарсиса. Появятся вопросы – свяжитесь с Георгием, у него большой опыт по созданию школ, он поможет.

Крутов поговорил с Лизой и о создании семинарии, где ей тоже нашлось бы место, и получил живейшую поддержку с ее стороны. Спустя два дня после боя с конунгом они начали прикидывать свои возможности и составлять планы строительства семинарии. Начать можно было с аренды помещения старого Дома культуры в Жуковке, где когда-то Ираклий Федотов руководил отделением Ордена чести, а основой семинарии могла послужить секция русского стиля, которую вел Крутов в школе.

Однако утром в четверг шестого мая, когда Крутовы собрались выехать в райцентр, наметив визиты в местные органы власти для зондирования почвы, в Ковали заявился Георгий Мокшин. Егор как раз возился во дворе возле машины, когда бывший муж Елизаветы постучал в ворота.

– Эй, сенсей, выйди, разговор есть.

Крутов вышел на улицу, вытирая руки ветошью.

– Что случилось?

– Пока ничего, – многозначительно понизил голос Мокшин. Выглядел он неважно, будто с похмелья, но глаза смотрели остро и зло. – У босса неприятности. Он очень просил тебя приехать. Проконсультироваться хочет по какому-то важному вопросу.