— И так на тебе все сходится, — говорил он. — Ты был в воскресенье в аэропорту, ты проходил первым свидетелем по делу Смирнова, и теперь ты же имеешь уникальную возможность напрямую, не вызывая подозрений, установить контакт с активистом Своры. Везет тебе.

— Как утопленнику, — пробурчал на это я, сам удивляясь тому, с какой быстротой впутываюсь в клубок странных для меня дел и ситуаций.

— Понимаешь, — продолжал Мишка. — Я был сначала против того, чтобы вводить тебя в игру, да и сейчас против, так что, если ты откажешься, я не обижусь — буду, наоборот, только рад. Но когда станешь принимать окончательное решение, учти: ты на данный момент самая подходящая фигура для нашего нелегального расследования. Другого такого нам долго придется искать, а дело того не терпит.

— Интересный у тебя способ уговаривать друзей на безумства, — сказал я. — Очень, знаешь, оригинальный, — но, заметив, как резко и неузнаваемо изменилось вдруг Мишкино лицо, тут же спохватился:

— Извини, неудачная шутка…

И я согласился. Не стану утверждать, что с большой охотой, и интуитивно догадываясь уже, что добром это для меня не кончится, но согласился. Вспомнилось, как вместе с Мишкой мы охраняли тот дурацкий райисполком, не имея в обоймах ни единого патрона, и как страшно нам было, когда все-таки началась стрельба. Мы держались друг за друга; ближе, чем мы, не было в то время людей на свете. И в память о тех страшных днях я согласился.

Результат: сижу на лекции и внимательно наблюдаю за своим сокурсником и будущим коллегой Венькой Скоблиным.

Помнится, только заслышав от Мишки его фамилию, я вскричал:

— Скоблин?! Не может быть!

— А что здесь такого удивительного? — заинтересовался Мишка.

— Обыкновенный же парень.

— Пойми, Свора тем и сильна, что в ней состоят самые обыкновенные люди.

Скоблин действительно всегда казался мне самым обыкновенным парнем. Он в меру интересовался девочками, не избегал, но и не злоупотреблял стандартным набором холостяцких развлечений. Пути мои с ним до сей поры не пересекались, да и вряд ли пересеклись бы в обозримом будущем: не нашлось как-то ни общего интереса, ни общей компании. Правда, доходили до меня через третьих лиц слухи, что Венька занимается «коммерцией», или, попросту говоря, перевозкой определенных товаров из мест, где они стоят дешево, в места, где они стоят дорого. Но в наши благословенные времена этим промышляет половина студенчества, за счет чего количество личных автомобилей от запорожцев до иномарок на стоянке перед институтской общагой неуклонно увеличивается.

Легко вам представить поэтому, насколько сильным было мое удивление, когда я узнал, чем он занимается в свободное от учебы и коммерции время.

— Как он попал в Свору? — спросил немедленно я.

— Смирнов в свое время предположил, что это как-то связано с его коммерческими делами, — ответил Мишка. — Где-то там его ущемили, обокрали, обидели — не важно. Главное, что Свора принимает «обиженных» без исключений, и если тебе удастся подкатить к Скоблину под видом такого Обиженного — считай, дело в шляпе, ты принят.

— Не слишком ли просто? — усомнился я.

— Просто для тебя, — уверенно сказал Мишка, — и совсем не просто для кого-нибудь другого, со стороны. Именно поэтому, Борис, ты нам и нужен.

Итак, Венька Скоблин оказался активистом Своры Герострата, неформальной организации, в которую вступил когда-то со специальным заданием Эдик Смирнов, и в которую теперь предстояло вступить мне.

Я наблюдал за Венькой, а, наблюдая, выжидал, когда же он оторвется от созерцания девичих талий и обратит внимание на занятия рядом сидящих. И этот момент не замедлил наступить. Причем, получилось так внезапно, что я его едва не пропустил.

Вот только что Скоблин покачивал головой, презрительно выпятил губу, разглядывая толстушку с параллельного «потока», и вот уже его взгляд скользнул в сторону и задержался на моей открытой всем ветрам и поветриям тетради. Я с запаздыванием прямо над своими художествами в стиле Малевича стал выводить большими печатными буквами: «НАДОЕЛО ВСЕ! ВСЕ НАДОЕЛО!». Вывел и, подняв глаза, перехватил взгляд Скоблина. Тот не смутился, а дружелюбно подмигнул мне.

— Скучаем? — понимающе шепнул он.

Я кивнул, радуясь своей маленькой победе.

— Невыносимо, — тоже шепотом добавил я к своему кивку. — Сам не понимаю, как сюда залетел.

— И я, — хихикнул Венька.

— Со второго часа удеру, — сообщил я и тут же вполне непринужденно предложил Скоблину пойти в «Гангрену», выпить по кружечке пива.

«Гангреной» на жаргоне Политеха именовался в общем-то совершенно ничем не примечательный бар на Тихорецком проспекте, имевший одно несомненное преимущество перед другими барами такого рода — близость местонахождения.

Скоблин согласился. Видно, был предрасположен: в том самом настроении человек, когда хочется новых знакомств, новых бесед за кружечкой холодного пенистого напитка.

По окончании первого часа «пары» Гуздев пообещал всем присутствующим рассказать «забавный» анекдот о преподавателе сопромата, умевшем особым способом поддерживать интерес аудитории к своей лекции. Анекдот этот мы уже слышали, и он казался мне все-таки чрез меры скабрезным: не каждой девушке рискнешь его рассказать, но Марк Васильевич так, судя по всему, не считал, а присутствующие его одобрительным гулом поддержали.

Мы с Венькой ушли в «Гангрену».

В это время дня там было пусто и почти идеально чисто. Мы купили для начала по паре баночек (в наши нищие времена пивные кружки во всех известных мне барах разворовали, и теперь в той же «Гангрене» пиво разливалось в полулитровые банки с крашеным, чтобы и эти не сперли тоже, дном, которые мы называли попросту: «анализными») и уселись в дальнем углу за массивный стол.